– Роберт, – сказала она. Не вопрос.
– Привет, Папик, – сказал другой.
– Эт хто, – произнес Клайд.
Джонни остановился как вкопанный, и Клайдовой инерцией Папика вынесло ей лицом к лицу.
– Чтоб меня макнули в столовский кофе, – сказал Джонни.
– Бедный Роберт. – Но она сказала это нежно, при этом улыбалась, и будь Джонни или Клайд не такими пьяными, они б заревели, как дети малые.
Папик помахал руками.
– Валяйте сами, – сказал он им, – стоять я могу. Догоню.
С квартердека слышалось, как Делли Дрян спорит с вахтенным офицером.
– В каком это смысле – уходи? – орал Делли.
– У тебя на бескозырке написано «К. Е. В. Цейлон», Дрян.
– И?
– И что я могу сказать? Ты кораблем ошибся.
– Профан, – сказал Папик. – Ты вернулся. Я так и думал.
– Я нет, – ответил Профан. – А вот она да. – Он отошел ждать. Прислонился к стене латрины, чтоб ничего не слышать, глядя на «Эшафот».
– Привет, Паола, – сказал Папик. – Sahha. – Значит, и то и другое.
– Ты…
– Ты… – одновременно. Он жестом предложил говорить ей.
– Завтра, – сказала она, – у тебя будет похмелье, и ты, вероятно, решишь, что этого не случилось. Что бухло в «Метро» вызывает виденья, не только больную голову. Но я настоящая, и здесь, и если тебя оставят без сходов на берег…
– Я могу рапорт о списании подать.
– Или отправят тебя в Египет или еще куда, разницы не будет никакой. Потому что я в Норфолке окажусь раньше тебя, буду ждать на причале. Как любая другая жена. Но дождусь, когда потом можно будет тебя поцеловать или даже потрогать.
– Если же я сбегу?
– Меня не будет. Пусть так все и случится, Роберт. – Какое усталое у нее лицо, в белом рассеянном свете огней на мостках. – Так будет лучше и гораздо ближе к тому, как должно быть. Ты ушел в море через неделю после того, как я тебя оставила. Потеряли мы поэтому всего неделю. А все, что произошло с тех пор, – только морская байка. Я буду сидеть дома в Норфолке, верная, и прясть. Пряжу тебе на подарок к возвращению домой.
– Я тебя люблю, – вот все, с чем он нашелся. Он твердил это каждую ночь стальной переборке и морю во всю ширь земли по другую ее сторону.
Белые руки мелькнули вверх, у нее за лицом.
– Вот. Чтоб ты завтра не подумал, будто тебе приснилось. – Волосы ее рассыпались. Она протянула ему гребень слоновой кости. Пять распятых асеев – пятеро Килроев – кратко глянули в небо Валлетты, пока он клал гребенку в карман. – Не потеряй за покером. У меня она давно.
Он кивнул.
– Мы должны вернуться в начале декабря.
– Значит, тогда тебя и поцелуют перед сном. – Она улыбнулась, отступила, отвернулась, пропала.
Папик побрел вдоль латрины не оглядываясь. Американский флаг, пронзенный лучами прожекторов, трепетал вяло, в вышине над ними всеми. Папик двинулся к шканцам, по длинным сходням, надеясь, что будет хоть немного трезвей, когда дойдет до конца.
II
О броске через Континент в угнанном «рено»; о ночи, проведенной Профаном в каталажке под Генуей, когда полиция приняла его за американского гангстера; о попойке, закаченной ими всеми в Лигурии и продлившейся аж за Неаполь; о полетевшей на окраине этого города коробке передач и неделе, которую они провели в ожидании ремонта на руинах виллы на Искье, населенных друзьями Шаблона – давно расстриженным монахом по имени Фениче, который все время проводил за разведением гигантских скорпионов в мраморных клетках, некогда использовавшихся римским родом для наказания юных наложников и наложниц, и поэтом Чиноглоссой, коему не свезло быть и содомитом, и эпилептиком одновременно, – которые апатично бродили по неурочной жаре среди просторов мрамора, расколотого землетрясеньем, сосен, раздолбанных молнией, моря, сморщенного умирающим мистралем; об их прибытии на Сицилию и о сложностях с местными бандитами на горной дороге (от коих Шаблон всех избавил, рассказывая мерзкие сицилийские анекдоты и поя бандитов виски); о целом дне путешествия из Сиракуз в Валлетту на пароходе Лаферлы «Звезда Мальты», за который Шаблон проиграл $100 и пару запонок в «жеребцовый покер» кротколикому священнику, называвшему себя Робеном Птипуаном; и о непреклонном молчании Паолы всю дорогу, – об этом все они мало что могли вспомнить. Лишь Мальта их манила, кулак, сжимающий бечевку йо-йо.
В Валлетту они приехали замерзшие, зевая, под дождем. В комнату Майистрала пришли, ни предвкушая, ни вспоминая – снаружи, по крайней мере, вялые и осмотрительные, как дождь. Майистрал их встретил спокойно. Паола поживет с ним. Шаблон и Профан планировали зачалиться в отеле «Финикия», но при 2/8 в сутки прыткий Робен Птипуан оказал на них свое воздействие. Остановились на меблирашках у Гавани.
– Что теперь, – сказал Профан, швыряя свою кису в угол.
Шаблон надолго задумался.
– Мне нравится, – продолжал Профан, – жить за ваш счет. Но сюда заманили меня вы с Паолой.
– В первую очередь главное, – сказал Шаблон. Дождь перестал; он нервничал. – Повидаться с Майистралом. Повидаться с Майистралом.
Он и повидался с Майистралом: но лишь на следующий день и после спора с бутылкой виски, длившегося все утро, в котором бутылка проспорила. Он вошел в комнату разрушенного здания сквозь блистательно-серый день, клонившийся к вечеру. Свет, казалось, лип к его плечам, как мелкая морось. Колени его тряслись.
Но разговаривать с Майистралом оказалось нетрудно.
– Шаблон видел ваши исповеди Паоле.
– Тогда вы знаете, – сказал Майистрал, – я до этого мира дожил лишь любезным посредничеством некоего Шаблона.
Шаблон поник.
– То мог быть его отец.
– Значит, мы братья.
Было вино, что способствовало. Шаблон плел байки до глубокой ночи, но голосом, грозившим вот-вот сорваться, будто он теперь наконец умолял оставить ему жизнь. Майистрал хранил благопристойное молчание, терпеливо ожидая, когда же Шаблон преткнется.
Тот очертил всю историю V. той ночью и укрепил давнее подозрение. Что складывается все оно и впрямь в рекуррентность инициала и несколько мертвых предметов. В какой-то момент в истории Монтаугена:
– А, – произнес Майистрал. – Стеклянный глаз.
– И вы. – Шаблон промокнул лоб. – Вы слушаете, как пастырь.
– Сам себя спрашивал. – Улыбнувшись.
В самом конце:
– Но Паола показала вам мою апологию. Пастырь – кто? Мы друг перед другом исповедовались.
– Шаблон – нет, – упорствовал Шаблон. – Это она.
Майистрал пожал плечами:
– Зачем вы приехали? Она умерла.
– Он должен знать.
– Я ни за что снова не найду тот подвал. Даже если бы смог: там, должно быть, все уже перестроили. Ваша конфирмация залегать будет глубоко.
– И так уже слишком глубоко, – прошептал Шаблон. – Это, знаете, давно выше Шаблонова понимания.
– Я потерялся.
– Но к видениям же вы не склонны.
– О, вполне реально. Сперва же всегда заглядываешь внутрь, не так ли, найти, чего не хватает. Какой пробел «видение» может заполнить. Я тогда был сплошной пробел, а поле для выбора слишком уж широко.
– Однако вы только что…
– Я думал об Элене. Да. Латиняне в любом случае все сводят к половому. Смерть становится изменницей или соперницей, и возникает нужда по крайней мере прикончить соперника… Но я был довольно бастардизован и раньше, понимаете. Чересчур для того, чтоб испытывать ненависть или торжество, наблюдая.
– Остается сожалеть. Вы об этом? Как минимум в том, что Шаблон прочел. Вычитал. Как ему…
– Скорее бездействие. Характерная неподвижность, быть может, скалы. Инерция. Я б вернулся – нет, вошел бы – в скалу, насколько смог бы.
Шаблон немного погодя приободрился и сменил курс:
– Памятка. Гребень, туфля, стеклянный глаз. Дети.
– За детьми я не следил. Я смотрел на вашу V. А что разглядел в детях – ни одного лица не узнал. Нет. Может, они погибли до конца войны или эмигрировали после. Поищите в Австралии. Поройтесь в ломбардах и антикварных лавках с диковинами. Но если публиковать объявление в «колонке страданий»: «Всем участвовавшим в демонтаже пастыря…»
– Прошу вас.
Назавтра и еще не один день потом он изучал каталоги торговцев диковинами, ростовщиков, старьевщиков. Однажды утром вернулся и застал Паолу – та заваривала на конфорке чай для Профана, который, весь закутанный, лежал в постели.
– Жар, – сказала она. – Слишком бухал, слишком много всего еще в Нью-Йорке. С самого нашего приезда ел он не то чтоб слишком. Бог знает, где он вообще питается. И что там за вода.
– Я поправлюсь, – выдавил Профан. – Крутая срань, Шаблон.
– Он говорит, вы на него давите.
– О боже, – сказал Шаблон.
Следующий день принес Шаблону мимолетное ободрение. Выяснилось, что лавочник по фамилии Кассар действительно знает про такой глаз, какой описал ему Шаблон. Девушка живет в Валлетте, муж у нее – автомеханик в гараже, который обслуживает «моррис» Кассара. Он все мыслимые уловки применил, чтобы выкупить глаз, но дура эта никак не желает с ним расставаться. Сувенир, говорит.
Жила она в съемной квартире. Оштукатуренные стены, лента балконов опоясывает верхний этаж. Свет после полудня «выжигал» переходы от белого к черному: рыхлые края, смазаны. Белый был слишком бел, черный слишком черен. У Шаблона болели глаза. Красок почти не было, скорей либо чернота, либо белизна.
– Я его выбросила в море. – Руки на бедрах, дерзкая. Он неуверенно улыбнулся. Куда сокрылся весь шарм Сидни? В то же море, обратно к владелице. Свет, наискось сочившийся в окно, падал на миску с фруктами – апельсины, лаймы, – выбеливая их, а внутренность миски отбрасывая в черную тень. Что-то не так тут со светом. Шаблон ощущал усталость, неспособность продолжать – не сейчас – и желал только уйти. Он ушел.
Профан сидел в ношеном цветастом халате Фаусто Майистрала, вид жуткий, жевал пенек старой сигары. На Шаблона глянул яростно. Тот его проигнорировал: бросился на кровать и крепко проспал двенадцать часов.