сшегося по провинциям Чеканг, Хонан и Хопех. 7 августа в Колумбии после взрыва четырех грузовиков, начиненных динамитом, в городе Кали погибли тысяча сто человек. В тот же день произошла железнодорожная катастрофа в чешском городе Пршеров — девять погибших. На следующий день 262 шахтера сгорели и задохнулись от дыма во время пожара в угольной шахте возле Марсинеля в Бельгии. На неделе с 12 по 18 августа снежная лавина на Монблане унесла пятнадцать альпинистов в царство смерти. На той же неделе взрыв газа в Монтичелло, штат Юта, уничтожил пятнадцать человек, а тайфун в Японии на Окинаве унес еще тридцать жизней. 27 августа в Верхней Силезии от отравления газом в шахте умерли еще двадцать девять шахтеров. Кроме того, 27 августа бомбардировщик Военно-Морского Флота рухнул на жилые дома в Сэнфорде, штат Флорида, и убил четверых. А на следующий день в Монреале взрывом газа убило семерых, и еще 138 человек погибли во время внезапного наводнения в Турции.
Здесь перечислены только случаи массовой гибели людей. А кроме этого, были также те, кто получил увечья, потерял трудоспособность, остался без крова или осиротел. И это повторяется из месяца в месяц; беспрестанно происходят столкновения между отдельными группами живых душ и бездушным миром, которому они просто до лампочки. Достаточно открыть любой старый альманах и посмотреть раздел «Катастрофы», откуда и взяты приведенные выше цифры. Они повторяются из месяца в месяц, из месяца в месяц.
МакКлинтик Сфера весь вечер читал сборники песен. «Если хочешь впасть в депрессию, — говорил он Руби, — просмотри сборник песен. Я имею в виду не музыку, а слова».
Девчонка не отвечала. Последние две недели она заметно нервничала. «В чем дело, бэби?» — спрашивал МакКлинтик, но она только пожимала плечами. Однажды ночью она призналась, что отец сам ушел от нее. Она по нему соскучилась. Боялась, что он мог заболеть.
«Ты видишься с ним? Маленьким девочкам это необходимо. Ты и понятия не имеешь, как тебе повезло, что у тебя есть отец».
«Он живет в другом городе», — вот и все, что она сказала.
— Слушай, может, тебе нужны деньги на билет? — спросил МакКлинтик этим вечером. — Поезжай, повидай его. Ты должна это сделать.
— МакКлинтик, — ответила она, — за каким дьяволом шлюхе куда-то ехать? Шлюха не человек.
— Ты человек. Ты со мной, Руби. Сама знаешь, здесь, — он похлопал по постели, — мы не играем и не притворяемся.
— Шлюха должна оставаться там, где живет. Как и маленькая девственница в сказках. Пока шлюха работает на улице, она никуда не ездит.
— Тебе не следует так думать.
— Может быть. — Она старалась не смотреть на него.
— Матильда к тебе хорошо относится. Ты что, спятила?
— А какой у меня выбор? Либо на улицу, либо весь день взаперти. Если я поеду к нему, то назад уже не вернусь.
— Где же он живет? В Южной Африке?
— Может быть.
— О Господи.
Сейчас никто не влюбляется в проститутку, сказал себе МакКлинтик. Ну разве что мальчишка лет четырнадцати, для которого она стала первой постельной партнершей в жизни. Но Руби могла быть хорошим другом как в постели, так и вне ее. МакКлинтик беспокоился за бедняжку. Это была (для разнообразия) доброкачественная разновидность беспокойства; совсем не такая, как, скажем, у Руни Уинсама, который, похоже, с каждым разом, когда МакКлинтику случалось его видеть, относился к людям все хуже.
Это началось по крайней мере две недели назад. МакКлинтик, которому так и не удалось развить в себе распространившийся в послевоенные годы холодный взгляд стороннего наблюдателя, не возражал, в отличие от других музыкантов, когда Руни распускал сопли и начинал расписывать проблемы своей личной жизни. Несколько раз с ним была Рэйчел, но МакКлинтик знал, что Рэйчел — девушка прямая и честная, просто так шашни разводить не станет, а следовательно, проблемы Руни действительно должны быть связаны с Мафией.
Затем в Новый Йорк пришла летняя жара, худшее время года. Время драк в парках, где гибло немало парней; время натянутых нервов и распадающихся браков, время хаотических метаний и самоубийственных импульсов, которые, оттаивая после зимних холодов, выходили там и сям на поверхность и проступали через поры на лице. МакКлинтик собирался в Ленокс, штат Массачусетс, на джазовый фестиваль. Он чувствовал, что не может здесь оставаться. Но что ждет Руни? Домашние неурядицы (вероятнее всего) его доконали, и он вот-вот сорвется. МакКлинтик понял это прошлым вечером между музыкальными номерами в «Ноте-V». Ему уже случалось видеть подобное состояние: знакомый басист из Форта Уорт, никогда не менявший выражение лица и заунывно твердивший: «У меня проблемы с наркотиками», неожиданно сошел с катушек, и его отвезли не то в Лексингтонский госпиталь, не то куда-то еще. МакКлинтик так толком и не узнал. У Руни был такой же взгляд: слишком спокойный. Он чересчур бесстрастно говорил: «У меня проблемы с женой». Что же должно оттаять этим жарким летом в Новом Йорке? И что будет, когда это произойдет?
Странное слово — «опрокидывание». У МакКлинтика вошло в привычку во время каждой записи болтать со студийными техниками и звукооператорами об электричестве. Раньше он чихать хотел на электричество, но раз уж оно позволяет увеличить аудиторию, привлекая как ценителей, так и профанов, которые выкладывают денежки, чтобы можно было покупать «триумфу» бензин, а себе — костюмы от Дж. Пресса, то, значит, МакКлинтик должен сказать электричеству спасибо и попытаться узнать о нем побольше. Он поднахватался кое-каких сведений и однажды прошлым летом разболтался с техником о стохастической музыке и цифровых компьютерах. Результатом беседы стало понятие о «перевертыше», ставшее фирменным знаком группы. От этого техника МакКлинтик узнал о ламповом полупроводниковом приборе под названием триггер, или флип-флоп,212 который в рабочем состоянии проводит ток либо по одному, либо по другому пути: провел по одному — «опрокинулся» — провел по другому.
— Это, — пояснил звукооператор, — можно рассматривать как «да» и «нет» или как ноль и единицу. Как раз эта фиговина и является одним из основных элементов или особой ячейкой большого электронного мозга.
— Охренеть, — сказал МакКлинтик, когда техник затерялся в студии. Однако одна мысль накрепко засела у МакКлинтика в голове: компьютерному мозгу положено переключаться из состояния «флоп» в состояние «флип» и обратно, но ведь так происходит и с мозгом музыканта. Пока ты в состоянии «флоп», все идет нормально. Откуда берется триггерный импульс, переводящий тебя в состояние «флип»?
МакКлинтик не писал тексты к песням, но сочинил какую-то чушь на тему функционирования триггера. На сцене, когда трубач исполнял соло, МакКлинтик иногда напевал их себе под нос.
Я плыл в Иордан,
Духовно был пьян.
Флоп-флип, однажды я охрип,
Флип-флоп, ты села мне на лоб.
То буйствуем, то замерли —
В молекуле застряли мы.
— О чем ты думаешь? — спросила Руби.
— О перевертышах.
— Тебя не перевернуть.
— Меня — нет, — согласился МакКлинтик, — а целую кучу людей — да.
Через некоторое время он спросил, обращаясь не столько к ней, сколько к себе:
— Руби, что произошло после войны? В войну мир свихнулся — состояние «флип». Но наступил сорок пятый год, и все размякли — состояние «флоп». Даже здесь, в Гарлеме. Все спокойны и хладнокровны — ни любви, ни ненависти, ни тревог, ни радостей. Хотя некоторые повсюду «переключаются» в обратную сторону. Туда, где можно любить…
— Может, так и надо, — сказала девчонка после паузы. — Может, надо свихнуться, чтобы кого-нибудь полюбить.
— Но если толпа людей одновременно перейдет в состояние «флип», то начнется война. А война — это не любовь, верно?
— Флип-флоп, — сказала она, — возьми швабру, жлоб.
— Ты как маленькая.
— МакКлинтик, — сказала она, — я маленькая. Я волнуюсь за тебя. За своего отца. Может, он свихнулся.
— Так поезжай к нему. — Опять тот же аргумент. Весь этот вечер у них был один долгий спор.
— Ты прекрасна, — сказал Шенмэйкер.
— Шейл, правда?
— Ну, не такой, как ты есть. А такой, как я тебя вижу.
Она села:
— Так больше не может продолжаться.
— Ложись обратно.
— Нет, Шейл, у меня нервы не выдерживают…
— Ложись.
— Дошло до того, что я уже не могу смотреть на Рэйчел, на Слэба…
— Ложись.
В конце концов она опять легла рядом с ним.
— Тазовые кости, — сказал Шенмэйкер, ощупывая ее, — надо бы раздвинуть. Получится весьма сексуально. Пожалуй, я этим займусь.
— Ради Бога…
— Эстер, я хочу делать подарки. Хочу творить для тебя. И если я сумею создать тебе фигуру прекрасной девушки, явить миру саму идею Эстер, как я это сделал с твоим лицом…
Эстер вдруг осознала, что рядом с ними на столике тикают часы. Она напряглась и лежала неподвижно, готовая — если понадобится — выскочить на улицу голышом.
— Пойдем, — позвал Шенмэйкер. — Полчаса в соседней комнате. Это так просто, что я справлюсь сам. Потребуется только местная анестезия.
Эстер расплакалась.
— И что будет дальше? — спросила она после короткой паузы. — Захочешь сделать мне сиськи побольше? А потом тебе покажется, что у меня немного великоваты уши. Шейл, почему я не могу быть собой?
Шенмэйкер раздраженно перевернулся.
— Ну как объяснить женщине, — пожаловался он полу, — что такое любовь, если не…
— Ты не любишь меня. — Она вскочила и принялась неуклюже втискиваться в лифчик. — Ты никогда об этом не говорил, а если и говорил, то имел в виду вовсе не любовь.
— Ты вернешься, — сказал Шенмэйкер, глядя в пол.
— Не вернусь, — возразила она сквозь тонкую шерсть свитера. Разумеется, она вернется.
После ее ухода некоторое время слышалось только тиканье часов, затем Шенмэйкер внезапно и неудержимо зевнул, перекатился на спину, уставился в потолок и мягким голосом выпустил в него поток жуткой брани.