Министерство оставалось необщительным и бесполезным. Стенсил задал Демивольту вопрос — не на выгон ли их сюда отправили?
— Я этого боялся. Мы состарились.
— А ведь когда-то все было по-другому, — сказал Стенсил.
В ту ночь они пошли в кафе и напились до сентиментальных слез. Но притупленная алкоголем ностальгическая меланхолия — чувство тонкое. Стенсил пожалел о том, что пустился в загул. Он помнил, как далеко за полночь они, шатаясь, шли под гору по Тесной улице, распевая песни из водевилей. Что случилось?
Но час пробил, и настал Один Из Тех Дней. Весенним утром, испорченным в очередной раз беспробудным ночным пьянством, Стенсил пришел в церковь отца Фэринга и узнал, что того переводят.
— В Америку. Ничего не могу поделать. — Снова улыбка коллеги-профессионала.
Мог ли Стенсил усмехнуться: "Мол, воля Божья." Маловероятно. Его случай был не дошел еще до такой стадии. Воля церкви, вне всяких сомнений, а Фэринг был из тех, кто преклоняется перед Властью. В конце концов, он тоже англичанин. Так что они в некотором смысле — товарищи по изгнанию.
— Едва ли, — улыбнулся священник, — В делах Цезаря и Бога иезуиту не требуется быть таким гибким, как вы думаете. Нет конфликта интересов.
— Такого, как между Цезарем и Фэрингом? Или Цезарем и Стенсилом?
— Что-то вроде того.
— Тогда sahha. Я полагаю, что ваш преемник…
— Отец Аваланш моложе. Не прививайте ему плохих привычек.
— Понимаю.
Демивольт поехал в Хамрун на встречу с завербованными мельниками. Они были напуганы. Может, Фэринг тоже боялся и потому уезжал? Стенсил поужинал у себя. Не успел он сделать и пары затяжек, как послышался робкий стук в дверь.
— О, заходите, заходите.
Девушка, очевидно беременная, стояла и смотрела на него.
— Ну? Вы говорите по-английски?
— Да. Я — Карла Майстраль. — Она так и стояла, лопатками и ягодицами касаясь двери.
— Его убьют или изувечат, — сказала она. — В войну женщина должна быть готова потерять мужа. Но сейчас мирное время.
Она хочет, чтобы его уволили. Уволить? Почему бы и нет? Двойные агенты опасны. Но теперь, оставшись без священника… Она едва ли знает о Манганезе.
— Не могли бы вы помочь, синьор? Поговорите с ним.
— Как вы узнали? Ведь он вам не говорил.
— Рабочие знают, что среди них есть шпион. Это стало любимой темой всех жен. Кто? Разумеется холостяк, говорят они. Человек с женой и детьми не решился бы. — Глаза сухие, голос ровный.
— Бога ради, — раздраженно сказал Стенсил, — сядьте.
Сидя: — Жена знает все, особенно если скоро станет матерью. — Она прервалась и, улыбнувшись, показала глазами на свой живот; Стенсил почувствовал отвращение. Неприязнь к ней усиливалась. — Я знаю, у Майстраля что-то не ладно. Я слышала, английские дамы, когда им до родов остается пара месяцев, сидят дома. А здесь женщина работает по дому и выходит на улицу, пока может передвигаться.
— И вы вышли на улицу, чтобы найти меня.
— Мне сказал священник.
Фэринг. Кто на кого работает? Цезарю не оставили шансов. Он попытался быть участливым. — Неужели это вас так беспокоит? Настолько, что вы все выложили на исповеди?
— Раньше он ночевал дома. Это будет наш первый ребенок, а первый ребенок — самый важный. Это и его ребенок. Но теперь мы почти не разговариваем. Он приходит поздно, и я притворяюсь, что сплю.
— Но ребенка нужно кормить, одевать, заботиться о нем больше, чем о взрослом. А на это нужны деньги.
Она рассердилась. — У сварщика Маратта семь детей. Он зарабатывает меньше Фаусто. Никто из них не остался без пищи, одежды или крова. Нам не нужны ваши деньги.
Господи, да она чего доброго взорвет завод. Сказать ей, что даже если он уволит ее мужа, останется Вероника Манганезе, у которой он будет проводит вечера? Выход один — поговорить со священником. — Я обещаю, — сказал он, сделать все, что в моих силах. Но Ситуация сложнее, чем вы полагаете.
— Мой отец… — странно: он до сих пор не заметил, что ее голос дрожит на грани истерики, — когда мне было пять лет, тоже стал реже появляться дома. Я так и не узнала почему. Но это погубило мать. Я не стану ждать такого конца.
Пугает самоубийством? — А вы говорили с мужем?
— Это не дело жены.
Улыбаясь: — И вы решили поговорить с его работодателем. Хорошо, синьора, я попробую. Но ничего не могу обещать. Мой работодатель — Англия, Король. — Это ее успокоило.
Когда она ушла, Стенсил завел горький диалог с самим собой. Кто перехватил дипломатическую инициативу? Видимо, музыку заказывали они — кем бы эти «они» ни были.
Ситуация всегда сильнее тебя, Сидней. Подобно Богу, она имеет собственную логику и сама оправдывает свое существование, и лучшее, что ты можешь сделать — владеть ею.
Я не консультант по семейным вопросам. И не священник.
Не исходи из того, что это — сознательный заговор против тебя. Кто знает, сколько тысяч случайностей — перемена погоды, наличие корабля, плохой урожай — привели этих людей со всеми их мечтами, тревогами на Мальту и сформировали из них это общество? Любая Ситуация формируется из случайностей, происходящих в сферах куда более низких, чем человеческие.
О, конечно, взять хотя бы Флоренцию! Случайная комбинация холодных воздушных потоков, подвижки пакового льда и гибель пары-другой пони — все это произвело на свет некоего Хью Годольфина — таким, каким мы его увидели. Лишь по чистой случайности ускользнул он от частной логики ледяного мира.
Инертная вселенная может обладать свойством, которое мы можем называть логикой, но все же логика — атрибут именно человека; поэтому даже здесь имеет место ошибка в терминологии. Объективно существует лишь взаимные противоречия. Между понятиями, которые мы торжественно именуем «профессией» и «занятием». Некоторое, хотя и слабое, утешение приносит мысль о том, что Манганезе, Мицци, Майстраль, старьевщик Дупиро, тот жуткий тип, с которым мы столкнулись на вилле, — все они действуют в условиях тех же противоречий.
Но что тогда делать? Есть ли выход?
Выход есть всегда — тот, к которому грозила прибегнуть Карла Майстраль.
Его размышления были прерваны споткнувшимся о порог Демивольтом. Беда!
— Да ты что? Быть того не может.
— Старьевщик Дупиро.
Хорошие вести приходят тройками. — Как?
— Утоплен в Марсамускетто. Его прибило к берегу у Мандерраджио. Труп изуродован. — Стенсил вспомнил о Великой Осаде и зверстве турок — о флотилии смерти.
— Должно быть, это I Banditti, — продолжал Демивольт, — шайка террористов и наемников. Они состязаются друг с другом в жестокости и изобретают все более изощренные способы убийства. Бедному Дупиро вшили в рот его собственные гениталии. Шелковые швы наложены так, что позавидовал бы искусный хирург.
Стенсилу сделалось нехорошо.
— Мы считаем, что они связаны с fasci di combatimento, организованными в прошлом месяце в Италии под Миланом. Манганезе иногда контактирует с их лидером Муссолини.
— Его могло принести приливом с того берега.
— Они бы не допустили, чтобы его унесло в море. Мастерство исполнения заказа должно получить огласку, иначе оно бесполезно.
Что происходит? — спросил Стенсил у своей второй половины. — Раньше Ситуация принимала более цивилизованные формы.
В Валетте нет понятия времени. Нет истории, вся история происходит единовременно…
— Садись, Сидней. Сюда. — Рюмка бренди, пара хлопков ладонями по щекам.
— Все в порядке, все в порядке. Это погода. — Демивольт нахмурил брови и отошел к потухшему камину. — Как тебе известно, мы потеряли Фэринга, а теперь можем потерять и Майстраля. — Стенсил вкратце описал визит Карлы.
— Священник.
— Так я и думал. Теперь у нас нет на вилле ушей.
— Как бы одному из нас не пришлось закрутить роман с Манганезе. Другого выхода я не вижу.
— Может, ее не тянет к людям в возрасте.
— Шучу.
— Она странно посмотрела на меня. Тогда, в церкви.
— Старый кобель. Ты не сказал, что бегал в церковь на свидание с ней. Просто хотел слегка подколоть. Не получилось.
— Все дошло уже до предела, и любой наш следующий шаг должен быть решительным.
— Возможно, это глупо. Вступать с ней в открытую борьбу… Я оптимист, ты же знаешь.
— А я — пессимист. И это в некоторой степени нас уравновешивает. Возможно, я просто устал. Но я действительно считаю, что дело дрянь. Участие I Banditti говорит о том, что в ближайшее время они перейдут к еще более радикальным действиям.
— В любом случае надо ждать. Пока не поймем, чем занимается Фэринг.
Явившаяся в город весна обладала собственным языком пламени. Валетта казалась зацелованной до дремотного добродушия, пока Стенсил поднимался на холм в церковь Фэринга — к юго-востоку от Страда Реале. В церкви никого не было, тишину нарушал лишь храп из исповедальни. Старясь не шуметь, Стенсил на коленях заполз в другую половину и грубым жестом разбудил священника.
— Тайну этой будки может нарушить только она, — ответил Фэринг, — а не я.
— Вы знали, чем занимается Майстраль, — сердито сказал Стенсил, — и скольким цезарям он служит. Неужели вы не могли ее успокоить? Разве в иезуитских семинариях не преподают гипноз? — Он сразу же пожалел о своих словах.
— Не забывайте, я уезжаю, — холодно: — поговорите с моим преемником, отцом Аваланшем. Возможно вам удастся научить его предавать Бога, церковь и паству. Со мной у вас не вышло. Я обязан поступать так, как подсказывает совесть.
— Черт знает, кто вы такой, — взорвался Стенсил. — И совесть ваша каучуковая.
Немного погодя: — Ну, я могу сказать ей, что любой отчаянный шаг с ее стороны — возможно, угрожающий благополучию ребенка, — есть смертный грех.
Злость прошла. Вспомнив про "черт знает": — Простите меня, отец.
— Священник усмехнулся. — Не могу. Ведь вы англиканин.
Женщина подошла так тихо, что и Стенсил, и Фэринг чуть было не подпрынули, когда она заговорила.
— Коллега.
Голос, голос — конечно он знал его. Пока священник — достаточно опытный, чтобы не выдать своего удивления, — представлял их друг другу, Стенсил пристально вглядывался в ее лицо, будто ожидал, что оно раскроется. Но на замысловатой шляпке она носила вуаль, и лицо было не более выразительным, чем лицо любой встреченной на улице элегантной женщины. Чуть открытая рука в перчатке казалась почти твердой от обилия браслетов.