Басист с девушкой сидели на ветке. "Поглядываешь на кухню?" насмешливо крикнул он вниз. Вышедший на улицу Макклинтик уселся под деревом. Дуэт над ним запел:
Детка, слыхала?
В Леноксе обломы с травкой…
Макклинтика окружили любопытные светлячки. Где-то разбивались набегавшие на берег волны. Вечеринка была тихой, хотя дом набился битком. В кухонном окне появилась прежняя девчушка. Макклинтик закрыл глаза, перевернулся на живот и уткнулся лицом в траву.
Подошел Харви Фаззо, пианист.
— Юнис спрашивает, — обратился он к Макклинтику, — можно ли ей с тобой встретиться? — Юнис звали ту девочку на кухне.
— Нет, — сказал Макклинтик. На дереве зашевелились.
— У тебя в Нью-Йорке жена? — сочувствующе спросил Харви.
— Вроде того.
Вскоре подошла Юнис.
— У меня есть бутылочка джина, — стала заманивать она.
— Придумала б что-то пооригинальнее, — сказал Макклинтик.
Сфера не захватил с собой инструмент. Когда в доме начался непременный сешн, он вышел. Макклинтик не понимал таких сешнов, ведь его собственные не походили на этот — они не столь неистовы, и их фактически можно считать одним из считанных положительных результатов послевоенного кула: по обе стороны инструмента существует естественная осведомленность о происходящем, спокойное чувство общности. Так бывает, когда целуешь девушку в ухо: рот одного человека, ухо — другого, но оба все понимают. Он выбрал сидеть под деревом. Когда басист с девушкой спускались, на поясницу Макклинтика наступила нога в чулке. Он проснулся. Уходившая (почти на рассвете) в стельку пьяная Юнис злобно посмотрела на него, ее губы зашевелились, произнося беззвучные ругательства.
Теперь Маклинтик не стал раздумывать. Жена в Нью-Йорке? Хм.
Вернувшись, он застал ее дома — точнее, успел застать. Укладывала порядочных размеров чемодан. Опоздай Макклинтик на четверть часа, и он бы ее упустил.
Руби заорала на него, как только он показался в дверях. Она запустила в него комбинацией, и та, пролетев полкомнаты, спланировала на голый пол персиковая и печальная. Падая, она словно скользила по косым солнечным лучам. Они наблюдали.
— Не беспокойся, — сказала наконец Руби, — просто я поспорила сама с собой.
И стала распаковывать чемодан. Слезы по-прежнему беспорядочно падали на шелк, вискозу, хлопок; на льняную постель.
— Глупо! — закричал Макклинтик, — Боже, как это глупо! — Ему просто нужно было покричать, а повод не важен. И это не значит, будто он не верит в телепатические озарения.
— Что тут говорить, — сказала она немного погодя. Под кроватью тикающей миной лежал чемодан.
Когда же возник этот вопрос: иметь ее или потерять?
Пьяные Харизма и Фу ворвались в комнату, распевая песни из британских водевилей. С ними был сенбернар — они подобрали его на улице больного, с текущей изо рта слюной. Тем августом вечера стояли жаркие.
— О Боже! — сказал Профейн в телефонную трубку. — Снова буйные ребята?
Через открытую дверь был виден храпевший и потевший на кровати странствующий автогонщик по имени Мюррей Сейбл. Лежавшая рядом девушка отодвинулась от него. Перевернувшись на спину, она заговорила во сне. Внизу, сидя на капоте «Линкольна» 1956 года, кто-то напевал:
Послушай!
Мне нужна юная кровь
Пить ее, полоскать ею горло, зубы.
Эй, юная кровь! Что готовит нам ночь…
Время вурдалаков — август.
На другом конце провода Рэйчел поцеловала трубку. Как можно целовать предметы? Пошатываясь, собака прошла на кухню и со звоном упала среди двухсот или около того пустых пивных бутылок Харизмы. Харизма все пел.
— Я нашел ведерко! — закричал Фу из кухни. — Эй!
— Палесни-ка туда пивка! — Харизма, все тот же кокни.
— Похоже, он совсем плох.
— Пиво подойдет ему в кайф. Для опохмелки. — Харизма засмеялся. Через минуту к нему присоединился Фу, захлебываясь, истерично — сто гейш разом.
— Жарко, — сказала Рэйчел.
— Скоро станет прохладней. Рэйчел… — но они забыли об очередности его "я хочу" и ее «пожалуйста» столкнулись где-то на полпути под землей, достигнув их ушей в основном в виде шума. Оба замолчали. В комнате было темно: за окном — на том берегу Гудзона над Нью-Джерси — шныряли зарницы.
Вскоре Мюррей Сэйбл перестал храпеть, девушка умолкла, на мгновение наступила тишина, только собачье пиво с плеском лилось в ведерко и раздавалось еле слышное шипение. Надувной матрас, на котором спал Профейн, слегка пропускал воздух. Раз в неделю Профейн подкачивал его велосипедным насосом, лежавшим в шкафу у Винсома.
— Ты что-то сказала?
— Нет…
— Ладно, но что же происходит под землей? Интересно, воспринимаемся ли мы на другом конце провода такими, как мы есть на самом деле?
— Под городом что-то есть, — согласилась она.
Аллигаторы, слабоумные священники, бродяги в подземке. Он думал о той ночи, когда она позвонила ему на норфолкскую автобусную станцию. Кто подслушивал тогда? Действительно ли она хотела, чтобы он вернулся, или, может, то были забавы троллей?
— Мне пора спать. Завтра во вторую смену. Позвонишь в двенадцать?
— Конечно.
— У меня сломался будильник.
— Шлемиль. Они тебя ненавидят.
— Они объявили мне войну, — сказал Профейн.
Войны начинаются в августе. Такая традиция существует у нас — в умеренной полосе, в двадцатом веке. В августе не обязательно летнем, а войны — не только политические.
Телефон с повешенной трубкой выглядел зловеще, словно заговорщик. Профейн бухнулся на надувной матрас. На кухне сенбернар стал лакать пиво.
— Эй, никак он блевать собрался?
Собака блевала громко и ужасно. Из дальней комнаты примчался Винсом.
— Я сломал твой будильник, — сказал в матрас Профейн.
— Что-что? — не понял Винсом. Рядом с Мюрреем Сейблом раздался сонный девичий голос, говоривший на языке, неизвестном бодрствующему миру. "Где вы, ребята, были?" Винсом побежал к кофеварке, в последний момент засеменил ногами, запрыгнул на нее и уселся сверху, пальцами ног манипулируя краниками. Ему открывался прямой вид на кухню. "О-о-х,"- прохрипел он, словно ему в спину всадили нож. — "O mi casa, su casa, ребята. Где вы были?"
Харизма с опущенной головой топтался в зеленоватой лужице блевотины. Сенбернар спал среди пустых бутылок. "Где же еще?" — сказал Харизма.
— Резвились на улице, — сообщил Фу. Собака заскулила на влажные кошмарные силуэты.
В августе 1956 года резвиться было любимым времяпрепровождением Больной Команды — хоть в помещении, хоть на свежем воздухе. Нередко их забавы принимали форму игры в йо-йо. Хотя, вероятно, и не будучи вдохновленной странствованиями Профейна вдоль восточного побережья, Команда предприняла нечто подобное в масштабах города. Правило: ты должен быть неподдельно пьян. Некоторые из населявшей «Ложку» театральной публики достигали в йо-йо фантастических рекордов, впоследствии аннулированных, когда выяснилось, что «рекордсмены» с самого начала были трезвы как стеклышко. Свин презрительно называл их "квартердечными пьяницами". Правило: при каждом прохождении трассы ты должен просыпаться по крайней мере единожды. Иначе с тем же успехом ты мог дрыхнуть на станционной скамейке. Правило: выбранная линия подземки должна соединять окраины с центром — ведь именно таким маршрутом следует йо-йо. На заре изобретения игры некоторые фальшивые «чемпионы» стыдливо признавались, что набирали очки на автобусе-экспрессе, ходившем по Сорок второй улице, и теперь, в кругах йо-йо, это расценивалось как скандал.
Королем был Слэб; год назад, после памятной вечеринки у Рауля, него самого и Мелвина в ночь размолвки с Эстер он провел выходные в вестсайдском экспрессе, сделав шестьдесят девять полных кругов. Под конец, проголодавшись, он по пути из центра выкарабкался на Фултон-стрит и слопал дюжину датских творожников, после чего его вырвало, и он был арестован за бродяжничество и блевание на улице.
Стенсил считал все это чепухой.
— Зайди туда в час пик, — сказал Слэб. — В этом городе живут девять миллионов йо-йо.
Однажды вечером после пяти Стенсил последовал этому совету и, выбравшись наружу со сломанным зонтиком, зарекся повторять этот эксперимент. Вертикальные трупы, безжизненые глаза, скученные чресла, ягодицы, бедра. Почти никаких звуков, лишь громыхание поезда и эхо в тоннеле. Насилие (при выходе): некоторых выносили за две остановки до их станции, и они не могли прорваться обратно против людского потока. В полном молчании. Не было ли это модернизированной Пляской Смерти?
Травма: возможно, только вспомнив свой последний шок под землей, он направился к Рэйчел и обнаружил, что она ушла обедать с Профейном (Профейн?), но Паола, встреч с которой он старался избегать, загнала его в угол между черным камином и репродукцией улицы с картины ди Кирико.
— Ты должен взглянуть на это, — она передала ему пачку машинописных страничек.
Заголовок — «Исповедь». Исповедь Фаусто Майстраля.
— Я должна вернуться, — сказала она.
— Стенсил никогда не ездит на Мальту. — Будто это она просит его туда съездить.
— Почитай, — сказала она, — там посмотришь.
— Его отец умер в Валетте.
— И все?
В самом деле, все ли это? Действительно ли она собирается ехать? О Боже! А он?
Его спас телефонный звонок. Звонил Слэб, затевающий пьянку на выходных. "Конечно", — сказала она. Конечно, — не раскрывая рта, эхом отозвался Стенсил.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯИсповедь Фаусто Майстраля
К несчастью, чтобы превратить любую комнату в исповедальню, нужны лишь стол и письменные принадлежности. Ни наши деяния, ни преходящие настроения здесь ни при чем. Дело только в комнате — кубе, не властном убеждать. Комната существует сама по себе. Сидеть же в комнате и усматривать в ней метафору памяти — наша собственная ошибка.
Позвольте описать комнату. Ее размеры — 17х11,5х7 футов. Стены оштукатурены и выкрашены в серый цвет того же оттенка, что и палубы корветов Его Величества времен войны. Помещение ориентировано так, что диагонали идут в направлениях ССВ/ЮЮЗ и СЗ/ЮВ. Поэтому наблюдатель, стоящий у окна или на балконе, увидит в направлении ССЗ (короткой) стороны город Валетту.