Девочку глядящую из-за пальм
На отель «Финикия»
Мария, alma de mi corazon,
Раньше — до тигля
И кучи шлака
До внезапных кратеров
И ракового цветения развороченной земли.
До пикирующих стервятников;
До той цикады,
Саранчи,
Пустой улицы.
О, мы были исполнены лирических строчек вроде "На отель «Финикия». Свободный стих, почему бы и нет? Просто не хватало времени облекать их в рифму или размер, беспокоиться о резонансе и двусмысленности. Поэзии приходилось быть столь же торопливой и грубой, как еда, сон или секс. Сделанной на скорую руку и не такой изящной, какой она могла бы быть. Но она делала свое дело — фиксировала истину.
"Истину" — я имею в виду — в смысле достижимой точности. Никакой метафизики. Поэзия — общение не с ангелами или с «подсознательным». Это общение с кишечником, гениталиями и пятью органами чувств. Не более.
У тебя есть бабушка, дитя, которой посвящено здесь несколько строчек. Карла Майстраль; как ты знаешь, она умерла прошлой весной, пережив моего отца на три года. Этого события хватило бы, чтобы произвести на свет нового Фаусто, произойди оно в одно из ранних «царствований». Фаусто II, например, был из тех запутавшихся мальтийских мальчишек, что не могли отделить любовь к острову от любви к матери. Стань Фаусто IV ко времени смерти Карлы бОльшим националистом, сейчас у нас был бы Фаусто V.
В начале войны появляются пассажи вроде этого:
Мальта — имя существительное, собственное, женского рода. С восьмого июня итальянцы пытаются ее дефлорировать. Угрюмая, она лежит в море на спине — незапамятная женщина. Распростертая перед взрывными оргазмами бомб Муссолини. Но ее душа невредима, не может не быть невредимой. Она — мальтийский народ, который ждет, просто ждет, укрывшись в ее расщелинах и катакомбах, — живой, полный скрытой силы, полный веры в Бога Его Церкви. Какое значение может иметь ее плоть? Плоть уязвима, плоть — жертва. Но чем ковчег был для Ноя, тем ее нерушимое чрево из нашего мальтийского камня является для ее детей. Чем-то данным нам — детям еще и Бога — в награду за преданность и верность сыновнему долгу.
Каменное чрево. В какие тайные признания мы забрели! Карла, должно быть, поведала ему об обстоятельствах его рождения. Это случилось незадолго до Июньских беспорядков, в которых участвовал старый Майстраль. Каким образом — так никогда и не выяснилось. Но достаточно активно, чтобы настроить Карлу против себя и против нее самой. Так активно, что однажды ночью мы вдвоем чуть не скатились, подобно обреченным акробатам, вниз по лестнице в конце улицы Сан-Джованни около Гавани, я — в чистилище, она — в ад самоубийства. Что удержало ее? Вслушиваясь в ее вечерние молитвы, мальчик Фаусто смог лишь выяснить, что это был некий англичанин, таинственное существо по имени Стенсил.
Чувствовал ли он себя загнанным? Благополучно выскользнув из одного чрева, и попав в подземный каземат другого, не столь для него счастливого?
Опять та же классическая реакция — затворничество. Опять в проклятой «общности». Когда мать Елены погибла от шальной бомбы, сброшенной на Витториозу:
О, мы привыкли к таким вещам. Моя мать жива и в добром здравии. Дай Бог, чтобы так продолжалось и дальше. Но если мне суждено потерять ее (или ей — меня), ikun li trid int — да свершится воля Твоя. Я не собираюсь долго говорить о смерти, прекрасно сознавая, что молодой человек даже тогда будет ребячиться в иллюзии бессмертия.
И на этом острове — даже, возможно, в большей степени, ведь мы как-никак превратились друг в друга. Стали частями целого. Одни умирают, другие продолжают жить. Если волос упадет с головы, обломится ноготь, стану ли я менее живым и определенным?
Сегодня было семь налетов — пока. В одной «стае» прилетела чуть ли не сотня «Мессершмитов». Они сравняли с землей церкви, рыцарские таверны, старые памятники. Они оставили нам Содом. Вчера было девять. Я работаю, как никогда прежде. Мое тело выросло бы, но не хватает пищи. Несколько судов прорвалось, конвои потоплены. Некоторые мои товарищи не могут стоять на ногах. Ослабели от голода. Чудо, что я не свалился первым. Подумать только: Майстраль, хрупкий университетский поэт — рабочий, строитель! Один из тех, кто останется в живых. Я должен.
Они возвращаются к камню. Фаусто II даже впал в суеверие:
Не прикасайся к ним, к этим стенам. Они передают взрывы на мили. Камень все слышит и доносит их до кости, по пальцам, по руке, передает вниз по костяной клетке, к костяным палкам и принимает обратно через костяные перепонки. Это явление случайно, оно в самой природе камня и кости, но оно служит напоминанием.
О вибрации невозможно говорить. Ощущаемый звук. Стук. Стучат зубы. Боль, покалывание в онемевшей челюсти, удушающие толчки у барабанных перепонок. Снова и снова. Кияночные удары на протяжении всего налета, налеты на протяжении всего дня. Ты не в силах привыкнуть к ним. Тебе кажется, будто все мы сошли с ума. Что заставляет меня стоять на ногах и сторониться стен? И молчать. Бессмысленное стремление следить за происходящим, и ничто иное. Чисто мальтийское. Возможно подразумевается, что это будет продолжаться вечно. Если слово «вечно» еще не потеряло смысл.
Не напрягайся, когда стоишь, Майстраль…
Этот пассаж появляется к концу Осады. Теперь для Днубиетны, Маратта и Фаусто ударение в выражении "каменное чрево" падает на первое слово, а не на последнее. Это часть хиромантии времени — свести те дни к просодическим вариациям. Днубиетна писал:
Каменная пыль
В трупах рожковых деревьев;
Атомы железа
Над раскаленной кузней
На той стороне луны, прожорливой, словно баклан.
Маратт:
Мы ведали: они — лишь куклы
И музыка из граммофона:
Знали, что выцветет шелк,
Обтреплется бахрома,
Покроют лишаи плюш,
Знали, что вырастут дети
И ноги начнут волочить после первых ста лет
Представления, зевать после трапезы,
Заметят, что краска отслоилась со щечки Джуди,
Неправдоподобность палочки, разбитой параличом,
И самообман в смехе разбойника.
Но дорогой Христос! Чья в драгоценностях рука
Нежданно так возникла из-за крыл,
Держа зажженную свечу,
Дабы зловещим пламенем испепелить
Наш жалкий, но бесценный трут?
Кто та, что нежно рассмеялясь: "Доброй ночи!" -
Средь хриплых криков престарелых малышей?
От живого к неодушевленному. Великое «направление» Осадной поэзии. Вслед за уже раздвоенной душой Фаусто II, все это время занятой усвоением единственного урока о том, что в жизни случайного больше, чем может признать человек, сохраняющий здравость рассудка.
Месяцы спустя, после встречи с матерью:
Время коснулось ее. Я поймал себя на том, что задаюсь вопросом: знала ли она, что душа ребенка, которого она произвела на свет, которому дала имя на счастье (злая ирония?), будет разорвана на части, несчастна? Предчувствует ли мать будущее, осознает ли, когда приходит час, что сын стал мужчиной, он должен покинуть ее и в одиночку, на предательской земле, заключить тот мир, на какой способен. Нет, это та же самая мальтийская вневременность. Она не чувствует пальцев лет, втирающих возраст, слепоту, неуверенность в лицо, сердце, глаза. Сын есть сын, он навсегда запечатлевается в памяти красным и сморщенным, таким, каким она видит его впервые. Всегда найдутся слоны, которых нужно подпоить.
Последняя строчка — из народной сказки. Король хочет иметь дворец из слоновьих бивней. Мальчик наследует физическую силу отца — героя многих войн. Но именно на долю матери выпадает учить сына хитрости. Как подружиться со слонами, напоить их вином, убить, украсть у него бивни. Мальчик, разумеется, достигает цели. Но в сказке ничего не говорится о путешествии за море.
"Вероятно, — объясняет Фаусто, — тысячелетия назад существовал перешеек. Африку называли Землей топора. Слоны водились к югу от горы Рувензори. С тех пор море постепенно наступало. Немецкие бомбы могли закончить то, что не успело море."
Декаданс, декаданс. Что это? Просто движение к смерти или, лучше сказать, к ачеловечности. Становясь вместе со своим островом все более неодушевленными, Фаусто II и III приближались к тому времени, когда, в конце концов, подобно сухим листьям или куску металла, стали бы подчиняться исключительно законам физики. Все время притворяться, будто идет великая борьба между законами человека и законами Бога.
Только ли из-за того, что Мальта — матриархальный остров, так сильно чувствовал Фаусто связь между властью матери и декадансом?
"Матери ближе чем кто бы то ни было стоят к случайности. Болезненнее всего осознают они оплодотворение яйцеклетки; так Мария чувствовала момент зачатия. Но у зиготы нет души. Это — материя." Он не развивает эту тему дальше. Хотя:
Младенцы, кажется, всегда обязаны своим появлением случайности, произвольному стечению обстоятельств. Матери сплачиваются и стряпают фикцию тайны материнства. Это всего лишь способ компенсировать неспособность ужиться с правдой. А правда заключается в том, что они не понимают происходящего внутри них, что рост плода чужероден им, что плод развивается механически и в какой-то момент обретает душу. Они одержимы им. Или — те же силы, что определяют траекторию бомбы, гибель звезд, ветер и ливень, без их согласия фокусируются внутри таза, чтобы породить очередную впечатляющую случайность. Это до смерти пугает их. Это напугало бы каждого.
Так мы подходим к вопросу «взаимопонимания» Фаусто и Бога. Его проблема, очевидно, сложнее, чем "Бог против Цезаря", особенно Цезаря неодушевленного — того, которого мы видим на старых медалях и в статуях, той «силы», о которой мы читаем в исторических текстах. Хотя бы потому, что Цезарь когда-то был одушевленным и имел собственные трудности с миром вещей и бандой богов-дегенератов. Было бы проще — ведь драма возникает из конфликта — назвать эту проблему "человеческим законом против Божественного", в пределах карантинной зоны, которой являлся дом Фаусто. Я