V. — страница 91 из 102

Но все это было обманом. К сороковому году Килрой достиг зрелого возраста и облысел. Его истинное происхождение забылось, и он сумел втереться в доверие к человечеству, храня шлемильское молчание о кучерявой юности. Помогла ему мастерская маскировка — метафора. Ведь на самом деле Килрой появился в виде элемента полосового фильтра, вот такого:


Неодушевленным. Но сегодня в Валетте он был Гроссмейстером Ордена.

— Близнецы Боббси, — сказал Клайд. Из-за угла трусцой выбежал Дауд (тот, что отговорил от самоубийства маленького Шныру) и коротышка-баталер Лерой Танг — оба с дубинками и нарукавными повязками БП. Дауд был раза в полтора выше Лероя, и происходящее напоминало сцену из водевиля. Клайд представил себе, как они будут водворять спокойствие: Лерой запрыгнет Дауду на закорки и сверху прольет умиротворение на плечи и головы буйных моряков, а Дауд тем временем будет оказывать успокаивающее влияние внизу.

— Слушай! — крикнул Дауд приближаясь. — Попробуем на бегу. — Лерой сбавил скорость и пристроился за приятелем. — Хоп-хоп-хоп! — сказал Дауд. Пошел! — Так и есть — не сбавляя темпа, Лерой запрыгнул, словно жокей, на плечи Дауду и уцепился за воротник.

— Нно-о, лошадка! — закричал Лерой, и они умчались в "Юнион Джек". Из переулка строем вышло небольшое подразделение морпехов. Светловолосый, деревенский на вид парень с простодушным лицом невнятно отсчитывал шаг. Проходя мимо Клайда и Джонни, он отбежал от колонны и спросил:

— Что за шум?

— Драка, — сказал Джонни, — в "Юнион Джеке".

— Вот как?! — Вернувшись, парень скомандовал налево, и его подчиненные послушно взяли курс на "Юнион Джек".

— Упустим самое интересное, — скулил Клайд.

— А как же Папаша?

Они вошли в «Метро». Папаша сидел за столиком с официанткой, похожей на Паолу, только толще и старше. Зрелище было жалким. Он разыгрывал свой фортель «Чикаго». Они подождали, пока он закончит. Официантка с обиженным видом встала и, переваливаясь с ноги на ногу, ушла. Папаша носовым платком отер со лба пот.

— Двадцать пять танцев, — сказал он, когда они подошли. — Я побил свой рекорд.

— В "Юнион Джеке" отличная драка, — предложил Клайд. — Не хочешь сходить, Папаша?

— Или в бордель, о котором рассказывал механик с «Хэнка» в Барселоне, сказал Джонни. — Можно поискать его.

Папаша покачал головой. — Вам, ребята, следует знать, что это единственное место, куда я хотел заглянуть.

Так начались эти бдения. Оказав символическое сопротивление, Джонни и Клайд оседлали стулья по обе стороны от Папаши и предались пьянству, не отставая от своего подопечного, но оставаясь трезвее.

"Метро" напоминал аристократический pied-a-terre, который используется в дурных целях. К танцплощадке и стойке вела широкая изогнутая лестница, вдоль нее в нишах стояли статуи рыцарей, дам и турков. Застывшая в них одушевленность внушала мысль, что глухой ночью, когда уйдет последний моряк и погаснут лампы, статуи оживут, сойдут с пьедесталов и чинно поднимутся по лестнице на танцплощадку, осветив ее собственным светом — фосфоресценцией моря. Встав парами, они будут танцевать до восхода — без музыки, в мертвой тишине, едва касаясь каменными ногами настила.

По стенам стояли огромные каменные вазы с пальмами и цезальпиниями. На покрытом красным ковром подиуме расположился небольшой джаз-банд — скрипка, тромбон, саксофон, труба, гитара, пианино, ударные. На скрипке играла пухлая дама средних лет. Сейчас они, выстроившись друг другу в затылок, играли "C'est Magnifique", а коммандо шести с половиной футов ростом наяривал джиттербаг сразу с двумя официантками в окружении друзей, которые подбадривали их, хлопая в ладоши. Что стояло за танцем англичанина? определенно не Великий Морпех Дик Пауэлл со своей песенкой "Салли и Сью, не стоит грустить", но, скорее, традиционное мировосприятие, заложенное (как можно заподозрить) в самой плазме английских эмбрионов — очередная спятившая хромосома вдобавок к файв-о-клоку и уважению к Короне; там, где янки видят новинку или сюжет для пародии на мюзикл, англичане видят историю, а Салли и Сью здесь вообще ни при чем.

Завтра ранним утром в белом свете огней пирса появится швартовная команда и отдаст концы для кого-то из этих зеленых беретов. Поэтому ночь накануне отводилась на сантименты, на флирт с официантками в укромных уголках, на пару-тройку сигарет и кружек пива в этом импровизированном зале прощаний — матросский вариант грандиозного бала в субботнюю ночь перед Ватерлоо. Отличить тех, кто отправлялся утром можно было лишь по единственной примете — они уходили, не оглядываясь.

Папаша надрался вдрободан и затащил своих двух хранителей в прошлое, в котором они копаться не хотели. Они выслушали подробный рассказ о его недолгом браке — что он ей дарил, куда они ходили, что она готовила, какой была лапочкой. Под конец рассказа сильно стали мешать помехи — мысли путались. Но они не требовали пояснений. Не спрашивали ничего, и не столько из-за заплетавшихся языков, сколько из-за духоты в ноздрях, возникшей под влиянием услышанного. Вот какими впечатлительными были Жирный Клайд и Джонни Контанго!

Но, подобно Золушкиному балу, их увольнение подходило к концу; часы пьяного замедляются, но не останавливаются. — Пошли, — сказал наконец Клайд, с трудом вставая из-за стола. — Нам пора. — Папаша печально улыбнулся и упал со стула.

— Надо поймать такси, — сказал Джон. — Отвезем его на машине.

— Черт, как поздно! — Кроме них, американцев в «Метро» не осталось. Англичане были поглощены тихим прощанием с этим районом Валетты. Когда «эшафотовцы» ушли, все стало прозаичнее.

Клайд и Джонни перекинули папашины руки через свои шеи и под укоризненные взгляды рыцарей свели его по лестнице и вышли на улицу.

— Эй, такси! — закричал Клайд.

— Бесполезно, — сказал Джонни Контанго. — Все разъехались. Господи, какие большие звезды!

Клайду хотелось поспорить. — Давай, я его доведу, — сказал он. — Ты офицер, тебе не обязательно возвращаться.

— Кто сказал, что я — офицер? Я — матрос. Твой собрат, собрат Папаши. Сторож брату.

— Такси, такси, такси!

— Брат для лайми, брат для всех. Кто говорит, что я — офицер? Конгресс. Офицер и джентльмен решением Конгресса. Конгресс пальцем о палец не ударил, чтобы помочь лайми в Суэце. В этом он не прав, и в отношении меня он не прав.

— Паола, — простонал Папаша и рванулся вперед. Они схватили его. Бескозырка давно потерялась. Голова повисла, волосы упали на лоб.

— Папаша лысеет, — сказал Клайд. — Ни разу не замечал.

— Пока не напьешься, ничего не заметишь.

Шатаясь из стороны в сторону, они медленно шли по Кишке, изредка призывая такси. Никто не откликался. Улица выглядела безмолвной, но внешний вид был обманчив; до них доносился сухой треск взрывов на подъеме к Кингсвэю, совсем неподалеку. И гул огромной толпы из-за угла.

— Что это? — спросил Джонни. — Революция?

Покруче: разборка между двустами королевскими коммандо и тремя десятками «эшафотовцев».

— Эге, — сказал Джонни. От шума Папаша проснулся и стал звать жену. Из оружия в драке участвовало лишь несколько ремней, но не было ни битых пивных бутылок, ни боцманских ножей. Или их никто не видел? Или дело еше не дошло? У стены перед двадцатью коммандо стоял Дауд. Из-за его левого бицепса выглядывал очередной Килрой, у которого не было других слов, кроме ГДЕ АМEРИКАНЦЫ? Лерой Танг, должно быть, сновал под ногами, молотя дубинкой по ляжкам. Некий предмет, шипя и искрясь, описал большую дугу и взорвался у ног Джонни Контаго. — Петарда, — констатировал Джонни, отпрыгнув на три фута. Клайд тоже ретировался, и Папаша, лишившись опоры, упал на землю. — Давай вынесем его отсюда, — сказал Джонни.

Но они обнаружили, что путь к отступлению отрезан подошедшими сзади морскими пехотинцами.

— Эй, Билли Экcтайн! — кричали коммандо Дауду. — Билли Экcтайн! Спой нам! — Справа раздался залп петард. Основная потасовка оставалась в центре толпы. На периферии — только толчки, пинки и любопытство. Дауд снял шляпу, расправил плечи и запел "Мои глаза лишь для тебя". Коммандо стояли, как громом пораженные. Вдалеке послышались полицейские свистки. В центре толпы разбилось что-то стеклянное. Люди отхлынули концентрическими волнами. Пара-тройка морпехов, пятясь, споткнулись о валявшегося на земле Папашу. Джонни и Клайд поспешили на помощь. Несколько моряков подошли помочь упавшим пехотинцам. Как можно более учтиво Клайд и Джонни взяли своего подопечного под руки и сделали ноги. Позади между морпехами и матросами завязалась драка.

— Полиция! — раздались крики. Разорвалось полдюжины "бомб с вишнями". Дауд допел песню. Коммандо захлопали в ладоши. — Теперь спой "Прости меня".

— Это, — Дауд поскреб затылок, — "…если я солгал, если заставил тебя плакать, прости меня"?

— Ура Билли Экcтайну! — закричали они.

— Нет парень, — сказал Дауд. — Я не перед кем не извиняюсь. — Коммандо приняли боевую стойку. Дауд оценил ситуацию, затем вдруг вытянул вверх огромную руку. — Ладно, солдаты, стройтесь. Становись!

И они почему-то встали в некое подобие строя.

— Да-а, — Дауд улыбнулся. — Через правое плечо, кругом! — Они повиновались.

— Хорошо, ребята. Шаго-о-ом марш! — Рука опустилась вниз, и они зашагали прочь. В ногу. Со стены бесстрастно взирал Килрой. Колонну замыкал неизвестно откуда взявшийся Лерой Танг.

Выбравшись из драки, Клайд, Джонни и Папаша Ход, забежали за угол и натужно поплелись в гору к Кингсвэю. На полпути их обогнало подразделение Дауда, который отсчитывал шаг, распевая его на манер блюза. Судя по всему, он вел их к кораблям.

К троице подъехало такси. — Вслед за взводом, — сказал Джонни, и они втиснулись внутрь. В машине был люк, и, конечно, не успело такси доехать до Кингсвея, три головы уже торчали над крышей. Ползя за коммандо, они пели:

Что это там за грызун,

Который нас обскакал?

Х-У-Й-Т-И М-А-У-С

Наследие Свина Бодайна, который каждый вечер на стоянке с религиозной преданностью смотрел на камбузе детскую передачу; он за свой счет сделал всем поварам черные пристегивающиеся уши и сочинил на песню из передачи пародию, где этот вариант имени главного персонажа был самым сочным местом. Коммандо в задних рядах попросили Джонни научить их словам. Он согласился, получив за это бутылку ирландского виски, владелец которой заверил Джонни, что тот не сможет допить ее до выхода в море. (По сей день бутылка хранится у Джонни Контанго непочатой. Никто не знает