Лепехин не отвел взгляда, и взгляд этот был тяжелый, завораживающий.
— Что было, то было, Хорь, — сказал он и притянул карабин поближе к бедру. — А теперь, как я скажу, так и будет. И ты не рыпайся, паскуда, — он вскочил одновременно с Хорем, и ствол карабина, упершись тому в грудь, заставил Хоря сесть. — Хочешь войну со мной начать? Тут морга нет, так сгниешь.
Хорь молча разглядывал Лепехина. Вышло не так, как он ожидал. Кореш становился врагом. А это всегда опасно. Надо было торговаться. Ссориться с Лепехиным не время.
Затопали сапоги, в отверстие взглянула голова Глиста.
— Хорь, — сказал он, облизывая губы. — Тут эти… канавщики… просят, чтоб их до ветру пустили. Как скажешь?
— Пущай под себя ходят, — угрюмо пробормотал Лепехин. — Недолго им землю марать.
— А потом, — полюбопытствовал Глист, — отпустим их или как?
— Отпусти, — сказал Лепехин, — милосерд больно, зелень! А кого потом в свидетели позовут?
— Пришить я их не дам, — сказал Хорь холодно и уперся взглядом в Лепехина. — Ты, скотобаза, в Китай попрешь, а нам тут работать. Нас возьмут — я за всю мокреть ответчик? Или он? — Хорь кивнул на обомлевшего от его слов Глиста. — Чтоб «вышка» сразу?. С нами они пойдут.
— Правильно, — завопил Глист, — да и веселей! И дорогу они знают!
— Цыц, — рявкнул Лепехин. — Пошел отсюда!
Глист исчез и тут же всунулся опять.
— Так до ветру-то пускать?
— По одному, — сказал Хорь, — и под охраной. Актер пусть водит, а ты сторожи.
Глист исчез. Затопали, удаляясь, сапоги.
— Вот так, Лепехин, — сказал Хорь, — шуму от тебя много, толку нет. Все пойдут со мной. Под охраной. Под Читой мы их бросим где-нибудь, подальше от жилья. Но пришить — не дам. А ты как знаешь.
— Ухожу, — встал Лепехин. — Я б и тебя, шкуру, мог бы зараз на тот свет отправить, — он похлопал по прикладу, — да живи! Хрен с тобой.
Хорь, скрывая озлобление, следил, как он идет к выходу. С Лепехиным расставаться ему было нельзя. Такой в тайге лучше десяти Глистов.
— Ладно, — сказал он, когда Лепехин уже наклонился выходить, — мир. Давай столкуемся.
Лепехин остановился и посмотрел на него от входа, напружив жилистую красную шею.
— По-божески, — пояснил Хорь, — я тебе, ты мне. Садись.
Лепехин вернулся и уселся, недоверчиво глядя на него.
— Раз тебе всюду крышка и только Китай — щель, пойдем на Охотку. Но пойдем все, — сказал Хорь. — На границе, коли тихо пойдет, я тебе канавщиков отдам, что хочешь с ними делай. Но до тех пор, пока они со мной, они будут живы.
— Будь по-твоёму, — согласился Лепехин. — Но коли схитришь, гляди.
Лепехин вышел. Хорь прикинул: первое — надо потолковать с канавщиками. Тут надо не мазать. Работать точно. Чтоб вокруг Порхова и Альбины не гуртовались. Припугнуть. Лепехин в этом очень пригодится. Страх нужен. Без него могут что-нибудь отчубучить.
— Глист! — позвал он.
Прибежал потный Глист. Всунул длинногубое большеглазое лицо.
— Звали?
Хорь помедлил. Он с удовольствием смотрел в бледное растерянно-почтительное лицо Глиста. Раньше он для него был просто Хорь и только. Теперь Глист называл его на «вы».
— Ты теперь адъютант мой, — сказал он со значением в голосе. — Официальный человек, понял? — он усмехнулся. — Я тут главный, а ты мой самый важный исполнитель.
Глист довольно заулыбался, вдруг зажегся краской и захохотал.
— Сходи, объяви в палатке. Буду с канавщиками беседовать. Как они там?
— Молчат.
— Шепчутся?
— Нет. Молчат. Вздыхают. Только Седой с Колесниковым трепались.
— О чем?
— О научном. Непонятно: эволюция — революция.
— Ясно. Ты с ними теперь — на два шага, не ближе. Власть переменилась. Теперь ты навроде на вышке, а они вроде как мы в лагере. Ты орать можешь?
— И орать, а чуть что — по морде.
— Так вот, собери их сейчас для беседы. Скажи Лепехину, что и его зову. Потом заседлай мне лошадь. И Актеру скажи. Теперь мы на коне. А бывшее начальство пешком потопает.
Они вошли в палатку: первым — Хорь, за ним — Лепехин, потом любопытствующие Глист и Актер, но Хорь тут же приказал им готовить лошадей, и тем пришлось покориться.
Канавщики сидели на спальниках. Шумов что-то зашивал. Чалдон смолил самокрутку. Седой и Колесников беседовали. Санька в углу опустил голову на руки, Алеха-возчик копошился в своем «сидоре». Альбина, бледная, но спокойная, встретила вошедших прямым, как выстрел, взглядом и отвела глаза. У самой стенки лежал, глядя вверх, Порхов, неподалеку от него по-татарски примостился Нерубайлов.
— Здорово, ребята, — сказал Хорь, подвигая себе чурбак и садясь.
Лепехин сгорбился рядом, опираясь грудью на карабин. Канавщики сидели в прежних позах, никто не ответил ему.
— Еще раз попробуем, — сказал он весело, но начиная закипать:
— Здорово, ребятки!
— Здоров, однако, коли не шутишь, — сказал Чалдон, глядя на него в упор.
— Я ведь к вам по делу, ребятки, — опять заулыбался Хорь. — Пришел политинформацию делать.
Седой, переглянувшись с Колесниковым, покачал головой. Алеха-возчик вдруг хихикнул. Это ободрило Хоря.
— Чтоб все ясно было: мы тут устроили небольшой бунт. Без этого никак нельзя, пусть простит бывшее начальство..
— Почему оно бывшее? — спросил Чалдон.
— Потому как власть переменилась, — пояснил Хорь, не обижаясь. — Хотели мы немного подождать, да один больно ретивый попался… — Он помолчал, оглядывая всех. «Говорить или не говорить о завхозе? Пока, пожалуй, не надо». — Мы, кореша, народ веселый, сидели за колючкой, не нравилось нам там. Порешили положение это переменить. И переменили. Хотели в партию вписаться, да потом тихо-мирно исчезнуть, да начальство попалось уж больно строгое, чуть было на тот свет не отправило. Решили мы действовать: и себя выручить, и вас!
— От чего ж ты нас-то выручил, однако? — спросил Чалдон, — От получки, что ли?
Санька хихикнул, Нерубайлов громко и демонстративно рассмеялся.
Хорь нахмурился.
— Хмырь вот этот, — он ткнул рукой в сторону Порхова, — вас чуть не на верную гибель вел. А вы, как собаки, по его следу бежали… Мы это дело поломали. Теперь с нами пойдете.
— Государственный переворот, — с интересом посмотрел на Хоря Седой.
— Полная революция, — подтвердил Хорь, — теперь других будете слушаться…
— Это кого же? — спросил Нерубайлов.
— Нас, — сказал, стервенея, Хорь. — И ты, серая твоя душа, гляди у меня. Будешь передо мной на цыпочках ходить, я тебе, может, и прощу, а нет — разговор короткий. Вон Лепехин это дело хорошо умеет. Завхоз у вас бойкий был, пришлось в бессрочную командировку отправить. — Хорь оглядел всех. Альбина смотрела с вызовом, Чалдон, прищурившись, Нерубайлов, усмехаясь. Алеха-возчик все еще рылся в своем мешке. Санька весь дрожал от ненависти и тянулся к нему взглядом, словно прицеливался. «Этого пацана надо сторожить покрепче», — отметил Хорь. Порхов, как и раньше, смотрел вверх, Шумов — шил.
— Я, кореша, оратор плохой, — сказал он, вставая. — Но без лишних слов упреждаю: какой шухер или побег — пришить нам не впервой. Так что — дело ваше, выбирайте.
— Собирай пожитки! — скомандовал Лепехин. — Убирай палатки! Двадцать минут на сборы.
Хорь подошел к лошадям, выбрал себе порховского Вороного, погладил по храпу, лошадь отдернула морду. Он усмехнулся. Не признает. Ничего, признает. Он потянул ее за повод, поставил ногу на стремя и сел в седло. Он сидел высоко над землей и смотрел, как медленно движутся люди, жизнь которых зависела теперь от него. Он думал о том, что судьба — индейка, никогда не найдешь концов. А кто знает, может быть, он, Хорь, блатной, законник, известный бандит, по милицейским досье, рожден был для власти и почета? Если так, то эта минута наступила.
После недолгих переговоров Алеха-возчик согласился вывести их к Охотке. Он шел впереди, направляя лошадей, к нему был приставлен Актер. За ними, горбясь под своими мешками, брели остальные. Лопаты и кайла у них были отобраны и навьючены на лошадей. Позади всех ехал Хорь. Лепехин и Глист контролировали всю колонну. Хорь видел, что даже угрюмому Лепехину нравится его новая роль. Арестант всегда мечтает быть тюремщиком, каторжник — конвойным. Люди брели медленно, переговаривались, оглядываясь, и это в глубине души возмущало Хоря.
Но путь предстоял долгий, и он не хотел терять привычных отношений с канавщиками, однако зорко следил за тем, кто с кем и как разговаривает. Он знал, что попытки возмущения будут, и готовился их пресечь в зародыше. Главной опасностью было, конечно, бывшее начальство. От него можно ждать чего угодно. Но пока Порхов брел последним, низко склонив под тяжестью вещмешка голову, Альбина шла в середине цепочки, ни тот, ни другая никого ни на что не подстрекали. Хорь уже решил, как поступить с ними, и сейчас выжидал только случая.
…Впереди внезапно остановился, поджидая его, Седой, Хорь сунул руку в карман. Этот едва ли способен на что решительное, но все-таки.
Соловово дождался его и пошел рядом с лошадью.
— Скажите, вы к границе?
— А ты что в Китае потерял? — спросил, усмехаясь, Хорь. — Тут, что ли, надоело?
— А вы точно — в Китай?
Он погнал лошадь, не отвечая. Позади слышно было, как возмутился Колесников:
— Викентьич, с ума сошел? Неужели — предатель? А я-то с тобой!..
Успокаивая, зажурчал голос Соловово.
«Седой нам, видно, не враг», — размышлял Хорь, покачиваясь в седле.
— Привал, что ли, Хорь? — спросил подъехавший Лепехин. — Надо кашевара назначить. Он усмехнулся: — Может, Порхова?
Хорь захохотал. Унизить бывшее начальство — благое дело, но варить он наверняка не умеет, а жрать надо всем. Кашевар должен быть понятливым мужиком и работать с охоткой.
— Федор, — крикнул он Шумову, устроившемуся у костра. — Кашеваром будешь. Лепехин тебе сейчас твои запасы покажет. Еще нам караульные нужны. — Он прошелся по траве, с удовольствием ощущая себя вершителем чужих судеб, повернулся к Лепехину. — Насчет чего-чего, а насчет охраны у тебя черепок варит.