– Видимо, свекровь. Ядовитость японской свекрови по отношению к невестке вошла в поговорку. Наверняка женщина, за которой ты шел, – вдова войны. Живет, очевидно, где-то неподалеку.
Мика вспомнил, как женщина молилась перед фотографиями двух мужчин в военной форме. И поймал себя на ревности к этим мужчинам.
– Что с тобой, Мика? Ты побледнел.
– А как еще должен выглядеть мертвец?
Фрэнк коротко пожал плечами:
– Как и живой, я думаю. По крайней мере, для такого же мертвеца.
– Загробная жизнь оказалась не такой, как я ожидал.
– А до того у тебя была такая жизнь, как ты ожидал?
В вечернем небе проснулись звезды, свет их пролетел миллиарды миль, чтобы осветить Хиросиму. Яркая белая луна составила им компанию, повиснув над гаванью. Мика вбирал все это в себя, раздумывая над вопросом Фрэнка. Какой жизнью сейчас бы он с удовольствием жил, если бы не война? Учительская работа? Семья и дети?
– Почему бьются наши сердца? Почему дышат легкие? Мы для мира мертвы – и при этом я чувствую себя живым как никогда.
– У меня нет на это ответов. Но такова теперь твоя жизнь. Может быть, когда кончится война, ты сможешь найти корабль, что отвезет тебя домой, в Америку. Или, быть может, найдешь себя в новых обстоятельствах.
– Должна быть какая-то цель в том, что я здесь.
– Свою цель я давно перестал искать. И просто стараюсь жить свою жизнь, как могу. Если в этом должно быть что-то большее, то пусть будет. Но если это и есть мое последнее предназначение, я готов его выполнять. А что мне еще делать? – Фрэнк махнул рукой, призывая двигаться вперед: – Надо идти. Есть вещи, которые я должен тебе показать.
Они вошли в район Накадзима-Хонмати – как объяснил Фрэнк, сердце Хиросимы.
– Здесь храмы, святилища, дома гейш, театры кабуки и но, и магазины, конечно.
Ночь опустилась на опустевшие улицы и переулки. Возле какого-то дома пробежала крыса, порхали в воздухе ночные бабочки.
– До рейда Дулитла на всех улицах сияли фонари, горожане всю ночь ходили по магазинам, на спектакли и фильмы. Сейчас Хиросима стала гробницей.
Возле какого-то храма Фрэнк остановился.
– Жаль, что ты не увидишь, как выглядел этот район в годы моего детства. Здесь было так весело! На углу сидел артист тиндонъя и объявлял новую афишу театра или кино, или кричал о распродажах. Он играл на сямисэне, стучал в барабаны, звонил в колокольчики. Зазывала камисибай стучал деревянными дощечками, привлекая детей. Мы собирались вокруг, и он выставлял на седло своего велосипеда деревянную раму, открывал ящик и продавал сласти, а потом показывал представление бумажных кукол.
Фрэнк зашагал дальше. Ночь постепенно поглощала его черты, пока Мике не стал виден лишь его силуэт и блеск белков глаз, окружающих черные зрачки. Стояла жутковатая тишина, только скреблись невидимые крысы и хлопали в воздухе крылья летучих мышей.
– Раньше здесь слышался лай собак, но собаки замолкли внутри голодных животов.
Путешествие закончилось возле груды разбитых досок, балок, черепицы.
– Что это? – спросил Мика.
– Правительство мобилизовало студентов сносить дома и предприятия, чтобы создать противопожарные полосы. Некоторые из этих домов сотни лет переходили от отцов к детям. Этот снос и создает ту желтую дымку, что висит в небе днем.
– Отчего правительство не сдастся, пока город не разрушен? Пора уже людям понять, что война проиграна?
Фрэнк наклонился, поднял обломок черепицы, внимательно на него посмотрел и бросил на кучу мусора.
– Когда правительство объявило войну Америке, многие японцы были потрясены. «Как можно победить страну, у которой технологии лучше?» – спрашивали они. И у японцев не было тогда глубинной ненависти к Америке. Многие из моих японских друзей любили джаз и американские фильмы. Но правительство держало все под контролем с помощью тайной полиции и прессы. Поражения японских войск в битвах скрывались до тех пор, пока растущую смертность не стало невозможно объяснять тем, что люди погибают во славу Императора. Такой чуши верит только молодежь.
– И поэтому молодежь сносит дома?
Фрэнк снял очки, потер переносицу.
– Да. Правительство использует наивность молодых людей. – Плечи его приподнялись в глубоком вздохе. – Казалось бы, в загробной жизни очки не будут нужны. – Он надел их снова и обернулся к Мике. – Мне не хочется видеть Хиросиму сожженной дотла, и не хочется видеть, как умрут мои родные. Вот почему мне нужно, чтобы ты увидел этот город моими глазами. Как ты сказал, война проиграна. Зачем Хиросиме пополнять список сожженных городов? Какой цели это может послужить? Разве мало было страданий с обеих сторон?
Мика видел фотографии Токио после бомбежки – кварталы за кварталами, превращенные в голую пустыню. И он не хотел, чтобы Хиросима разделила судьбу Токио. Фрэнк был прав, говоря, что для него война кончена. И ему следует обеспечить себе мир – какой получится.
– Теперь мы можем идти?
Они двинулись в путь молча.
Ни проблеска света. Ни звука. Как Фрэнк и сказал, это была гробница, где люди живут так, будто они уже умерли.
Пролетел на север пылающий синий шар, оставив дугообразный след.
– Это…
– Хитодама, да. Кто-то умер. Они все время мелькают в ночном небе Хиросимы. Будем молиться, чтобы их стало меньше.
Фрэнк вывел его к жилому дому, показал на здание.
– Это тот самый дом?
Мика всмотрелся. Хотя здание было похоже на все прочие, он был уверен, что эта женщина ждет внутри.
– Откуда ты знаешь?
– Просто знаю, – ответил Фрэнк. – Как и ты с этих пор будешь знать.
В свете луны на губах Фрэнка играла улыбка.
– Я бы предложил тебе остаться с нами, но что-то мне подсказывает, что ты откажешься. Понимаю. Я бы на твоем месте тоже предпочел остаться с этой женщиной. Но мы всегда будем рады твоему приходу.
Мика показал на дом:
– Как мне узнать их имена?
– Тех людей, у которых ты живешь?
Мика кивнул.
– Слушай их разговоры. В конце имени добавляется учтивое слово. Я, например, Фрэнк-сан, а ты – Мика-сан.
– Здесь меня, наверное, назвали бы сволочь-сан.
– Может быть, – рассмеялся Фрэнк. – Но есть и другие учтивые окончания – в зависимости от ситуации и личности, к которой обращаются. К детскому имени добавляется «тян». Со временем ты начнешь понимать их язык.
– Вот что-что, а время у меня есть.
Глава одиннадцатая
Над головой мелькнула тень, отвлекая внимание Киёми от картины, которую раскрашивала Ай. Дух оставался в доме уже шесть дней. Почему? И почему только она заметила его появление? Ведь Банри и Саёка тоже должны были ощущать холодное дуновение в присутствии призрака. А Ай, если и знала о присутствии юрэй, ничего не говорила. И что мне делать с этим незваным гостем?
Киёми прикрыла рот, чтобы зевнуть. В пустом желудке ныло, будто шайка гоблинов залезла внутрь и раскапывала желудок лопатами. Кости и суставы ныли при каждом движении – она воспринимала это как цену служения Императору. Но Ай через такую пытку проходить не должна была. Девочка никогда не жаловалась, но Киёми видела, как она вздрагивает от голодных болей.
Сейчас она боролась со слезящимися глазами и тяжелеющими веками, норовящими закрыться. Каждую ночь выли сирены воздушной тревоги – как ветер, завывающий на горных перевалах. Иногда они срабатывали и днем. Как можно выдержать эту пытку? А теперь еще и дух к ним пристал. Что ему нужно?
Банри со стоном наклонился к письменному столу, занеся кисточку над бумагой, с которой работал. Странный запах, исходящий от его кожи, напомнил Киёми высыхающие на солнце водоросли. Саёка стояла рядом коленями на подушке, читая «Кокинвакасю», и ее костлявые пальцы осторожно переворачивали страницы.
Банри закашлялся, кровь прилила к щекам.
– Вам нехорошо? – спросила Киёми.
Саёка подняла глаза от книги:
– Нормально ему.
– Все война, – сказал Банри. – Нам говорили: поддержим Императора. Нам говорили: мы победим. Но как можно драться на пустой желудок? А работать как? А учиться? Пайки должны раздавать районные ассоциации – где эти пайки? – Он выпрямился, спина хрустнула, как деревянная конструкция на летней жаре. – Офицеры сыты. Полиция сыта. Богатые купцы в Кио сыты. А мы голодаем, и это несправедливо. Если верить сводкам по радио, скоро мы потеряем Окинаву. И что тогда?
Саёка отложила книжку.
– Нельзя вести такие разговоры.
Внимание Банри переключилось на Киёми.
– Я говорил с Нобу и Рэй Такада. Они будут завтра с нами ужинать, и мы обсудим наш план взять приемного сына, чтобы ты вышла за него замуж.
Киёми склонила голову, слушая эти слова и постигая их смысл. Нового мужа ей не хотелось. Ей и предыдущего не хотелось, но что она могла сделать?
– Если придут гости, их надо будет кормить, – сказала Саёка.
Киёми ответила, не поднимая глаз:
– Может быть, я что-нибудь выменяю.
Саёка выгнула левую бровь:
– А что у нас осталось на обмен? Почти все наши кимоно и лаковые вещицы мы обменяли. Даже обеденный стол.
Киёми представила свое свадебное кимоно, закопанное на дне сундука. На черном рынке оно может сколько-нибудь стоить, а для нее оно ничего не значило.
– А когда снова будут пайки раздавать? – спросила Саёка.
Банри встал с пола, колени хрустнули в такт спине. Он стоял согнувшись, грудь его тяжело ходила. В этой позе он замер и выпрямился, лишь когда успокоилось дыхание.
– Я Масе не доверяю, – сказал он. – Он должен делить все поровну, но семейству Мори он дает больше. И даже прихватывает на долю Соры и Тадао.
Саёка выгнула бровь:
– Это как? Выдает продукты своим умершим родственникам?
– Наши продукты, – ответил Банри.
Саёка сердито посмотрела на Киёми:
– Киёми завтра не работает. Пусть пойдет на пункт выдачи с утра. Выходить нужно до рассвета, чтобы занять место в очереди поближе. Ай может остаться с нами.