Сколько еще может тянуться война? Может ли Япония вообще в ней победить? А ей, Киёми, не стала ли безразлична эта победа, когда жизнь превратилась в борьбу за выживание, простеганное моментами острого голода? Тела людей сохли, как увядающие цветы. Сколько еще должна она лживо обещать дочери, что скоро станет лучше? Война всех сделала лжецами.
Киёми открыла глаза. Ай так и стояла, глядя на свои гэта.
– Тебе не за что извиняться. Я вместе с тобой скучаю по сиохи-гари.
– Что это, мама?
Ай взяла два листика бумаги, приклеенные дождем к перилам моста. Выпрямившись, она протянула руку.
Когда она прочла, что там было написано, сердце ее наполнилось мукой. Она представила себе женщину, которая принесла эту жертву. Изможденное бледное лицо, блестящие от подступающих слез глаза, кимоно, черное, как ночь, заполняющая ее душу. Страдание этой женщины стало собственным страданием Киёми, глядящей на Ай с беспокойной мыслью, что однажды она может оказаться той, кто стоит на краю мира и выпускает из ладони крошечные клочки надежды.
Она заставила себя улыбнуться:
– Не очень понимаю, что это за бумажки. Наверное, следует дать им упасть в реку.
– Бросьте их сами, мама.
Киёми прикусила губу, раздумывая о том, как поступить. Я этого делать не хочу, подумала она, в то же время понимая, что ей как матери надлежит закончить работу для другой матери. Это следует понимать как честь: может быть, эти бумаги сохранят ее дитя в Сай-но-Кавара.
Киёми перегнулась через перила моста, разжала пальцы. Бумажки вспорхнули с ее руки и устремились вниз, к реке.
– Теперь нам нужно доесть.
По дороге стучали конские копыта, потрескивало дерево, скрипели колеса. Из темноты появились десятки людей. Деревянные фигуры с пустыми глазами, на лицах печать усталости и отчаяния. Некоторые ехали в запряженных лошадьми повозках, но большинство шли пешком. Киёми опустила руку с рисовым шариком, Ай последовала ее примеру и придвинулась ближе, чтобы спросить шепотом:
– Мама, это беженцы?
– Хай. Бегут в деревню.
– От бомбежек?
Киёми положила руку дочери на плечо.
– И на поиски еды.
– Я надеюсь, Император сможет найти им еду.
К глазам Киёми подступили слезы. Если бы весь мир был так невинен, как его дети!
Они прошли молчаливой процессией, низко опустив головы. Когда через мост прошел последний беженец, Киёми сказала:
– Теперь нужно быстренько доесть.
Ай протянула рисовый шарик:
– А можно мне ее оставить на потом?
– Хай.
Киёми взяла шарик и положила обратно в сумку. К сожалению, она не могла дать дочери ничего, кроме рисовых шариков.
Ай взяла мать за руку, и они пошли дальше. Солнце поднималось выше, освещая все вокруг, но тихий город был накрыт серым одеялом. С дальней стороны моста появилась группа молодых людей в одинаковых черных рубашках и штанах. Они маршировали, высоко подняв голову. Студенты шли на работу – сносить дома и расчищать дороги, чтобы создавать барьеры на пути пожара. Все еще верят в победу. И почему бы им не верить, если альтернатива рисует будущее столь же мрачное, как эта уходящая ночь? Что будет с Японией, если она проиграет войну? Ведь эти американцы – они же уничтожат любое напоминание о японском наследии? Каждый храм и каждый замок. И не кастрируют ли они всех японских мужчин, чтобы стереть японскую расу с лица земли? Некоторые учителя Ай рассказывали, что американцы давят пленных японцев танками, что отсылают домой черепа японских солдат как сувениры. Но Киёми сомневалась. Американцы, которых она знала до войны, не казались ей такими варварами. Но если победят они, то Япония старых времен перестанет существовать.
Киёми притянула к себе Ай и отодвинулась к перилам, давая студентам пройти.
Из колонны вдруг возникла Уми с широкой улыбкой:
– Киёми-сан, это вы?
– Доброе утро, Уми-сан. Куда вы направляетесь?
– Расчищать мусор в Каваути-мура.
– Я не знала, что вы работаете в студенческом корпусе.
– Победа требует от нас полной отдачи. Вы слышали, что нас могут перевести на завод?
– Всех рабочих?
– Студентов. Матерям положено будет оставаться дома с детьми. – Уми повернулась к Ай. – Ты ведь гордишься, что твоя мама работает на благо Императора?
Ай кивнула.
– Куда вы направляетесь в такой час? – спросила Уми.
– На пункт раздачи продовольствия, – ответила Киёми.
– Да, нужно что-то есть, если приходится работать, да? – Студенты подходили к дальнему концу моста. – Мне надо поспешить догнать своих. Сайонара, Киёми-сан. Сайонара, Ай-тян.
Уми побежала догонять колонну студентов.
– Она смешная, – сказала Ай.
– Вот как? Чем именно?
– Она все время улыбается.
– С каких это пор улыбаться стало плохо?
Ай поклонилась:
– Простите, если я вас оскорбила.
– Нет, тут не за что просить прощения.
Темнота отступала, и окружающие дома приобретали форму. Скрипучий голос по радио читал какой-то пропагандистский текст. Люди, занимавшиеся физкультурой где-то во дворе, выполняли команды под речевку: «Америке смерть, Англии крышка! Раз, два, три!» Действительно ли эти люди считали, что Япония может уничтожить своих врагов? Весь мир свелся к пеплу и скорби, и уже трудно было вспомнить цели, ради которых правительство решилось на войну. Чего надеялись этим достичь?
Радиовещание начиналось каждый день в шесть утра, а значит, они уже опаздывали.
– Надо поторопиться, – сказала Киёми, ускоряя шаг.
Сердце у Киёми упало, когда они дошли до пункта раздачи продовольствия, расположенного в красном кирпичном здании на улице Айои возле старого универсального магазина Фукуя. От задней двери, где была выдача, тянулась змеей длинная очередь.
– Как их много, – тихо сказала Ай.
– Хай. Но мы должны извлечь из ситуации максимум, не так ли?
Киёми повлекла Ай к хвосту очереди. Женщина перед ними обернулась, глянула на Ай, изобразила вялую улыбку и повернулась спиной. Война взяла тяжелую дань с людей, оставив пустые оболочки. Все они были призраки, не ощущающие реальности. Время здесь не значило ничего, а получение пищи – все.
Дверь пункта растворилась, и вышел человек с планшетом в руках. У него было лицо бухгалтера и пальцы в чернилах, одет он был в западного стиля костюм, на голове фетровая шляпа. Человек сверился со своими бумагами, потом посмотрел на собравшихся перед ним голодающих.
– Есть только мука и селедка. И ничего больше.
Что она может сделать из муки и селедки?
Ай дернула ее за рукав:
– Мама?
Киёми потрепала ее по руке:
– У нас будет еда, а только это и важно.
– Хай, но если селедка опять будет тухлая?
– У нас будет еда.
Очередь ползла вперед, чиновник записывал фамилию и адрес каждого получателя, а потом взмахом руки отправлял к солдатам, которые раздавали пайки. Полоса клубящихся туч на западе придвигалась ближе, грозя дождем. У Киёми по плечам тек пот, стекал горячими струйками к талии. Чем ближе становилось здание, тем сильнее был едкий запах. Ай сморщила нос и отвернулась. При виде страдания дочери Киёми охватило отчаяние, сменившееся мощным приступом злости.
– Киёми-сан, это вы?
К ним шла Миюки Окада, одетая в шикарное персиковое кимоно, декорированное узором в виде цветущих вишен. Волосы ее были собраны в марумагэ и заколоты черепаховыми булавками. Она двигалась с изяществом и грацией утонченной, состоятельной женщины. Солдаты посматривали на Миюки презрительно, но близко не подходили. Семье Окада принадлежала фабрика, где шили военную форму. До войны муж Миюки вел дела с Банри и до сих пор считал его и Саёку своими друзьями, несмотря на то, что удача от Банри отвернулась.
Миюки остановилась возле Киёми. Выражение лица у нее было непринужденное, глаза блестели.
– Да, это вы, Киёми-сан! И вместе с Ай-тян! Как она быстро растет.
Миюки приподняла подбородок, ноздри ее шевельнулись. Приятное выражение лица стерло запахом тухлой селедки.
Киёми не поднимала взгляда, но краем глаза уловила, как злобно смотрят на Миюки люди в очереди. Губы у них были стянуты в ниточку, лица напряжены. Они видели, что щеки у нее пухлые и розовые, а не запавшие и землистые, как у них. Деньги Миюки защищали ее от испытаний войны, и люди ненавидели ее за это. Казалось, эта ненависть окружает их, как выдыхаемый воздух.
Киёми поклонилась, зная, что это действие еще сильнее разделит ее с теми, кто ожидает еды.
– Доброе утро, Миюки-сан.
Миюки кивнула в ответ:
– Доброе утро, Киёми-сан и Ай-тян.
– Вы хорошо выглядите, Миюки-сан, – сказала Киёми и тут же пожалела о таком выборе слов.
Миюки огляделась.
– Как дела в доме Осиро? Я слыхала, что здоровье Банри оставляет желать лучшего.
Киёми попыталась скрыть удивление и не спросить, откуда Миюки это знает.
– Спасибо вам за внимание. Банри несколько простужен.
Наступило молчание, но, судя по глазам Миюки, она знала, что дело серьезнее простой простуды.
– Вы не пробовали тамагодзакэ? В семье Окада им уже сотни лет лечат простуду.
Саёка хотела попробовать болтушку из яиц и сакэ, но в Хиросиме яйца найти было труднее, чем золото.
– Нет, мы не пробовали тамагодзакэ. Спасибо вам за предложение.
– Вскоре моя служанка поедет навестить свою мать в Наказдима-Хонмати. Я велю ей доставить яйцо в дом Осиро.
Киёми снова поклонилась:
– Аригато.
– Как поживает Саёка-сан? Какая это трагедия для нее – потерять обоих сыновей, павших на защите Империи.
Киёми не успела ответить, как Миюки добавила:
– А для вас – мужа.
Ай прижалась к ее ноге. Киёми положила руку ей на плечо и стиснула его. При таком публичном проявлении нежности у Миюки приподнялись брови.
Тихое утро распороли сирены воздушной тревоги, их завывания отразились от домов, отдались у Киёми в костях. Люди подняли глаза к небу, заговорили быстрыми испуганными голосами. Солдаты, бросив свой пост, устремились в здание пункта. Но из очереди не побежал никто. Лучше встретить смерть лицом к лицу в огненном вихре, чем медленно умирать от голода.