Миюки стояла твердо, прижав руку к груди.
– Вместе примем этот вызов, да?
Киёми хотела ответить, но язык парализовало страхом – не за себя, за Ай. Она оглядела ближайшие здания – где девочке спрятаться? Где ей не будет грозить опасность от бомб?
Будто прочитав ее мысли, Ай обхватила ее за пояс и сказала:
– Мама, я останусь с вами.
Киёми наклонилась и поцеловала ее волосы.
Сирены перекрыло знакомое гудение моторов «Б-29», загремели над городом зенитки, в небе расцвели цветы разрывов, затряслась под ногами земля.
– Вон там! – крикнул кто-то, показывая на юг.
На фоне облаков скользили десятки бомбардировщиков, сверкая алюминием фюзеляжей. Белыми лентами тянулись за ними инверсионные следы.
– Они нас всех сожгут! – крикнул женский голос.
Киёми вспомнила газетные фотографии Токио после налета с зажигательными бомбами в марте. Квартал за кварталом обгорелой земли. Сравненные с землей дома. Пепел сгоревших заживо людей, в том числе ее тетки и дяди. Если их всех ждет такой конец, Киёми молилась, чтобы он оказался быстр. Ай не заслужила страданий. Ни один ребенок не заслуживает такой участи – сгореть заживо.
Киёми посмотрела на Миюки:
– Вам нет нужды здесь быть. Идите в убежище. А мы должны остаться. Сохранить свое место в очереди.
Миюки заправила за ухо выбившуюся прядь.
– Куда бы я пошла? Как я могу спастись? Забросать деньгами экипажи американских бомбардировщиков? Нет, я здесь, и здесь я и останусь. Если мне придется умереть, то я умру в хорошей компании.
Киёми поклонилась:
– Вы оказываете мне честь, Миюки-сан.
– Не благодарите меня за слова, которые правдивы. Кроме того, они прилетели не бомбить Хиросиму. Сейчас увидите.
Киёми в недоумении смотрела на бомбардировщики, достигшие Кои.
– Почему вы так уверены?
– Я слыхала, что мать генерала Макартура – японка, и ее родные живут в этом городе.
– И потому город до сих пор щадят?
– Хай, – ответила Миюки. – Хотела бы я знать фамилию этих родных. Я бы обеспечила их едой и уговорила не эвакуироваться.
Рев бомбардировщиков наполнил небо, будто приближалась гроза. Ай ткнулась лицом Киёми в бок.
– Мне страшно!
– Они атаковать не будут, – сказал какой-то человек. – Американцы из Хиросимы хотят сделать курорт для своих военных после войны.
Бомбардировщики все так же шли на север.
– Ну, что я вам говорил? – сказал тот же человек. – Не бомбят.
Киёми вспомнила тетин рассказ, как люди в Токио выходили на улицу посмотреть на бомбардировщики – бомбы падали так далеко от цели, что никто не тревожился. Про эти налеты люди насмешливо говорили «почту развозят». Больше никто в Токио так не говорит.
Когда бомбардировщики скрылись из виду, люди в очереди успокоились. Стихли сирены воздушной тревоги, вернулась утренняя тишина. Киёми приподняла лицо дочери за подбородок согнутым пальцем.
– Улетели американцы. Больше бояться нечего.
– Они могли нас убить.
– Хай, – согласилась Киёми. – Но оставили в живых, и мы будем жить дальше.
Снова открылась дверь пункта раздачи, и вышел чиновник со списком, сопровождаемый двумя солдатами.
– Расходись по домам! – скомандовал он. – Выдача на сегодня прекращена.
Он развернулся и скрылся в здании. Солдаты с грохотом захлопнули за ним двери.
Очередь застыла в ошеломленном молчании, осмысливая эту весть. Еды не будет – так сказал этот человек. А как без нее выживать? Тишина длилась несколько секунд и сменилась гневными выкриками с потрясанием кулаками. Кто-то схватил с земли камень и запустил в здание. Его пример подхватили, и в двери, в окна застучали камни, доски, горсти песка.
– Надо уходить, – сказала Миюки встревоженно.
Послышался приближающийся топот сапог. К толпе устремились шестеро солдат, выставив винтовки с примкнутыми штыками, готовые убивать.
– Поздно, – шепнула Миюки.
За шеренгой солдат не спеша шагал офицер, глаза его сузились до двух черных щелей.
– Всем прекратить! – Он вышел из-за шеренги солдат, оценил положение. Правая рука легла на рукоять меча, и от вида офицера с рукой на рукояти по толпе пронесся тихий вздох. – Вы – позор. Позор для своих родов. Позор для своей страны, позор для самих себя и позор для Императора.
Первые три утверждения особой реакции не вызвали, но когда прозвучало имя Императора, все головы склонились одновременно.
– Я должен бы вас арестовать, – сказал офицер после паузы. Потом убрал руку с рукояти меча и показал на дорогу. – Уходите, пока еще можно. Всякий, кто останется, будет взят под стражу.
Миюки потянула Киёми за рукав:
– Идемте за мной.
На улице Айои-дори у тротуара черный лимузин, рядом с ним стоял человек, одетый в шоферскую форму. Увидев Миюки, он выпрямился и отдал поклон.
– Все ли у вас хорошо, Миюки-сама? Вам следовало бы разрешить мне вас сопровождать.
– Все в порядке, – ответила Миюки. – В моем возрасте женщина может сама о себе позаботиться. Вы не согласились бы подождать в машине, пока я поговорю со своей подругой Киёми-сан?
– Разумеется.
Шофер поклонился, обошел машину и сел на место водителя.
– Хороший человек, – сказала Миюки. – Он воевал в Китае.
– Вот как.
Для Киёми было неожиданным, что шофер Миюки служил в армии.
– С ним что-то случилось, – продолжала Миюки. Она показала себе на голову. – Что-то в уме помутилось. Он видел такое, что его переменило. Страшные вещи.
Киёми хотелось бы, чтобы Миюки перестала говорить о войне в присутствии Ай. Пробиваясь через цензуру, ходили слухи, что японские солдаты устроили резню гражданского населения в Нанкине. Она вспомнила, как читала роман Исикавы Тацудзо «Живые солдаты» до того, как Особая высшая полиция стала выдирать из этой книги страницы. Тацудзо, очевидец нанкинского инцидента, описал жестокости японских солдат. Но это не могло быть правдой, никак. Разве могут люди, с честью служащие Императору, вести себя таким образом? Это ложь. Такие рассказы должны быть ложью. Иначе выходит, что японский народ утратил свой моральный компас.
– Лишь милостью богов он вообще выздоровел. – Миюки обернулась к улице, где гражданское население выходило из укрытий. – Я шла навестить подругу, – говорила она, не глядя на Киёми. – Вот почему я проходила мимо пункта раздачи. У нее до войны был магазин кимоно, а сейчас я ее единственный покупатель. Очень это печально. – Миюки посмотрела на Ай, и ее темные глаза смягчились. – Тебе нужно больше есть.
У Киёми пальцы заныли от неловкости ситуации. Куда клонит Миюки?
– Вы знакомы с моей дочерью Кэйко?
– Хай. Однажды виделись.
Киёми вспомнила эту короткую встречу на рынке. Кэйко, на три года моложе Киёми, запомнилась ей как балованная и своенравная, задирающая нос до облаков.
– Кэйко работает в «Кикусю Рёкан» в третьем квартале района Отэ-мати. Вы знаете этот отель?
Киёми кивнула. В «Кикусю Рёкан» останавливались члены императорской фамилии. В прошлом году в отель приезжал бывший премьер-министр Тодзё.
– Она работает на кухне. Приходите с черного входа, постучите. Когда вам откроют, попросите ее пригласить. Когда появится Кэйко, попросите у нее еды. Скажите, что вы пришли от меня.
Нет. Киёми не станет носить он от Миюки или, того хуже, от Кэйко. Такой долг раздавит ее дух в порошок.
– Аригато годзаимасу, Миюки-сан, – сказала она с глубоким поклоном.
Мышцы лица Миюки напряглись. Она пристально поглядела в глаза Киёми.
– Я прошу вас, Киёми-сан, сделайте это. Это не повлечет ни обязательства, ни долга. Один раз сбросьте оковы приличия.
Киёми глядела на приближающуюся бурю, внутренности в пустом животе будто сжимал кулак, и волны боли расходились по телу.
– Понимаю, – сказала она и снова поклонилась.
Миюки двинулась к своей машине – призрак прежней Японии в роскошном кимоно. А вокруг люди в крестьянской одежде шли работать ради Императора. Контраст был разительный, как между темными тучами на западе и ярко-синим небом над Хиросимой. Киёми протянула руку.
– Идем, Ай-тян, мы должны найти еду.
Они еле брели мимо зданий, где когда-то были рестораны, мимо пустырей, лишенных зелени. Если бы был способ сделать съедобными камни, Киёми набила бы ими себе карманы. Ай шла, опустив голову, волоча по бетону ноги в гэта. Киёми привела ее туда, где дома были разрушены для создания противопожарных барьеров.
Над западной частью города ползли зловещие тучи, развешивая занавесы дождей.
– Я слыхала, что среди щебня растут лебеда и клевер, – сказала Киёми, рассматривая груды обломков. Она выпустила руку Ай. – Подожди здесь, я посмотрю.
Киёми стала пробираться через остатки разрушенной жизни, но ничего не нашла. Когда она вернулась к Ай, город накрыла буря, заколотил холодными каплями дождь. Надо было зонтик взять. Ай поежилась, обхватив себя руками. Дождь приклеил ей волосы ко лбу.
– Посмотрим у реки, – сказала Киёми, положила руку Ай между лопаток и направила девочку прочь от развалин.
Возле моста Мотоясу Киёми свела Ай к реке. Дождь хлестал, высекая фонтанчики на поверхности зеленой воды. Гэта вязли в мокром песке. Усталые мышцы ныли на каждом шагу. Дождь монотонно барабанил по привязанным у берега устричным лодкам.
– Я ничего не вижу, – сказала Ай удрученным голосом.
– Пойдем под мост, – решила Киёми.
Приятно было уйти из-под дождя, хотя вся одежда промокла до нитки. Киёми опустилась на колени и потыкала песок, шаря пальцами под самой поверхностью.
– Будь у меня лопата или старая кисть и мастерок, я бы что-нибудь нашла.
– Мама, мне очень есть хочется.
Глядя в глаза Ай, опущенные вниз, но полные доверия, она ощутила свое поражение. Что это за мать, которая дает своему ребенку голодать?
– Если покопать, можно найти ракушки. Ты ведь их любишь?
Киёми врылась пальцами в песок, просеивая его горстями. Песчинки забивались под ногти и кололи, как ножи.