– Спасибо вам за такую вкуснейшую еду.
Киёми ощутила тепло в груди:
– На доброе тебе здоровье.
– Ну, что, Саёка-сан, – сказала Рэй, палочками гоняя в миске кусок мяса, – скажете ли вы, что Киёми хорошо готовит? Мужчинам нужны жены, которые умеют готовить съедобно.
Саёка задумчиво глянула в тарелку:
– С моей помощью она учится готовить лучше.
– Это блюдо вы помогали ей готовить?
Саёка замялась, потом сказала:
– Этот ужин Киёми приготовила сама.
Киёми стиснула зубы. Как смеет Саёка такое говорить? Когда я приехала из Токио, она креветку сварить не умела. С ее помощью, как же. Ха-ха.
– Полагаю, нужно быть благодарными за любую пищу, которую мы получаем в эти времена, – сказала Рэй.
Киёми глянула на сваху сердито, хотя и знала, что такой поступок будет сочтен грубостью. Рэй – мерзкая мелкая паучиха, вылезшая из темноты, чтобы укусить.
Банри шевельнулся на своей подушке:
– А вы знаете, что Киёми училась в университете?
– Женщины-интеллектуалки не столь изящны и грациозны в сердце своем. – Рэй помахала на себя веером. – Здоровая суть женщины проявляется в том, что она не слишком много знает о путях мира сего. – Она обернулась к Саёке. – Вы согласны?
– Хай, – согласилась Саёка. – Ум – не самое желанное качество в женщине.
Если это так, то у свекрови самое желанное качество есть. Киёми прикусила губу, сдерживая закипающий глубоко внутри гнев.
В комнате стало тихо. Головы склонились согласно этикету. Даже Ай знала, что не надо смотреть взрослым в лицо. Гуденье мух стало громче, продолжал барабанить по крыше дождь. Киёми закрыла глаза и погрузилась в далекое воспоминание, как она сидит на веранде дядиного дома в Токио рядом с теткой. Капает теплыми волнами летний дождь, а люди сидят и неспешно пьют горячий чай. Жизнь тогда была проста, полна открытий и удивлений, теплоты, безопасности и ощущения, что тебя любят. Сейчас дождь лишь напоминал, сколько она потеряла и сколько еще потерь впереди.
– Доведется ли нам еще попробовать белый рис? – вздохнула Рэй.
Киёми открыла глаза и увидела, как сваха почесывает живот с тоскливым блеском в глазах. Почти вся поставленная перед ней еда осталась нетронутой. Ясно, что паучихе хватило уже добычи, если она может не доедать.
– Хай, – согласилась Саёка. – Бывает, что пайковый рис смешивают с бобами сои, и вкус у него очень неприятный. Ни в чем из того, что мы едим, нет аваи.
– Нет глубины, – кивнула Рэй.
– Продовольствие не доходит до Хиросимы из-за американских подводных лодок, – заметил Нобу.
– И солдаты совсем не уходят через Гайсэнкан, – добавил Банри.
– Хай, – согласился Нобу. – Солдаты не уходят через Зал триумфального возвращения, как было раньше в эту войну. Сейчас они заполняют наши гостиницы и дома, подъедая, что осталось.
– Солдаты не могут не идти воевать, но слишком многие возвращаются в белых ящиках. Нам не нужно больше пепла, нам нужна еда. – Банри сделал вдох, выдохнул. Слышно было, как хрипят его легкие. – А что же говорит нам наше правительство? «Мы не хотим ничего, кроме победы». Победа – это гора, на которую мы должны забраться. Склоны ее коварны и опасны, вершина ее скрыта в тумане.
В дом вернулась тишина. Киёми подняла голову посмотреть на лица гостей. Как относятся к войне они? Если они не разделяют чувств Банри, сообщат ли о нем в кэмпэйтай? И ночью придет полиция и Банри арестуют? И всех их тоже?
Рэй краем глаза покосилась на мужа. Нобу тер подбородок, и обстановка в комнате стала напряженной.
Потом Нобу выпрямился и сказал так:
– Духи наших предков эту войну не выиграют. Духи ками нашу страну не защитят. Снос домов на пути пожаров не спасет Хиросиму от гнева американцев.
Напряжение, пузырьками восходящее к поверхности разговора, исчезло в темноте памяти. Киёми глянула на Ай и улыбнулась, увидев пустую тарелку дочери. Когда сваты уйдут, она сохранит все, что осталось на тарелке Рэй, и отдаст Ай. Чем пренебрегла паучиха, пойдет на пользу бабочке.
– Как вы думаете, когда гости из Америки навестят Хиросиму? – спросила Рэй, не обращаясь ни к кому конкретно.
Женщинам не положено говорить о войне в присутствии посторонних, и Рэй, видимо, тут же поняла свою ошибку. Она опустила голову к груди, щеки залились краской.
Киёми на руку села муха, щекоча кожу ножками, но Киёми удержалась от искушения ее прихлопнуть.
– Когда они прилетят, мы будем готовы, – сказал Банри. – Община нашего округа командирует нас в горы на сбор хвои, которую мы будем жечь, когда прилетят бомбардировщики.
– С какой целью? – поинтересовался Нобу.
– Дым от хвои сделает город невидимым для летчиков.
Нобу засмеялся, не сдерживаясь, трясясь всем туловищем. Даже Рэй и Саёка нашли это смешным и прикрыли рот рукой. Только Киёми сидела с каменным лицом – перед лицом смерти и страданий она смеяться не могла. Точно как и сидящая рядом с ней Ай, невинная и такая уязвимая для безумия взрослых. Нобу мотнул подбородком в сторону Банри:
– Теперь, когда Германия сложила оружие, как прикажете Японии побеждать, раз против нее сплотился весь мир? В случае американского вторжения правительство заставит нас драться до последнего человека, а вторжение это неминуемо. Гибель с честью для ста миллионов человек? Абсурд.
– Хай, – согласился Банри. – Как можем мы победить противника, чьи производственные мощности настолько превосходят наши? Американские бомбардировщики заполняют небо, Япония не в силах себя защитить. Нам всем полагается совершить сэппуку, как самураям старых времен?
– Что будет, если Япония проиграет войну? – шепотом спросила Саёка, тоже нарушив этикет.
Киёми знала, что мысль о поражении приходит на ум каждому, но вложить ее в слова казалось кощунством. Саёка будто прорвала дамбу, и всех их затопила волна греха.
Все долго молчали, и наконец Рэй сказала:
– Нас заставят есть ужасную американскую еду. Хот-доги, гамбургеры. И каждый день пить кока-колу.
– И смотреть их гангстерские фильмы и читать их бессмысленные книги, – добавила Саёка.
– Это будет конец существования нашей нации, – произнес Банри.
– А мне американская еда и кока-кола нравятся, – выпалила Киёми и тут же съежилась под взглядами остальных взрослых. – Конечно, наша еда намного лучше, – добавила она поспешно.
Рэй, прищурившись, поглядела на Киёми, как на таракана, которого надо бы раздавить. И переключила свое внимание на Банри и Саёку.
– Американцы – варвары. Посмотрите, как они обращаются с рабами и индейцами. Доверять им нельзя. На Гуадалканале они японских пленных танками давили.
Банри покинул собрание и вернулся со своей табако-бон. Снова устроившись на подушечке, он достал из деревянной коробочки трубку и кожаный кисет, набил трубку табаком и прикурил от спички.
– Наше правительство нам обещало победы. Все восемь стран света – под управлением Японии. А теперь оно даже народ накормить не может. Это прискорбно.
Он передал трубку Нобу, и тот с поклоном принял подношение.
– Если Япония действительно будет побеждена, – сказал Нобу, – мы, по крайней мере, будем освобождены от власти милитаристов.
– Жаль, что наш противник не станет различать гражданских и военных, – сказала Рэй. – Почему мы должны страдать от их гнева? Почему мы должны гореть?
– С чего бы американцам так поступать, если наше собственное правительство отказывается различать комбатантов и нонкомбатантов? – ответил Банри. – На Окинаве гражданские обвязывались гранатами и бросались под танки. Так что мы все для них враги. А чтобы выиграть войну, стараешься убивать врагов как можно больше. Будь Япония в более благоприятном положении, наши бомбардировщики били бы по Лос-Анджелесу и Сан-Франциско, не считаясь с жертвами среди гражданских.
Банри с легким поклоном принял трубку, которую вернул ему Нобу.
Мнение Банри о японском боевом духе было для Киёми весомо. Дело Японии правое. Японские солдаты действуют с честью – ей нужно было в это верить. Но глубоко в душе война для нее уже давно не была делом чести. Нет такого дела, ради которого стоит переносить страдания, которые терпит сейчас Япония. Нет чести в том, чтобы смотреть в умоляющие о крошке еды глаза голодных детей.
Вечер уходил в штопор, и дискуссия о войне грозила подорвать цель визита четы Такада. Будто наконец это почувствовав, Рэй наклонилась к Банри и спросила:
– Вы после войны откроете свой магазин?
– Наше дело расцветет, когда вернутся солдаты, – сказал Нобу. – Мало осталось стоящих мужчин в Хиросиме.
Жгучая боль колола Киёми под ребрами, и она прикусила язык, чтобы скрыть испытываемый дискомфорт. Если все так, как говорит Нобу, почему бы Банри и Саёке не подождать, пока кончится война, и тогда уже искать наследника? Что если от нее скрывают состояние здоровья Банри?
Ай зевнула, прикрыв рот. Она сидела, опустив голову, щеки ее порозовели. Киёми не могла не гордиться поведением своей дочери – она очень быстро взрослела. Скоро она попадет в мир, где все привилегии принадлежат мальчикам, и от Ай будут ожидать, что она будет подчиняться их капризам, готовясь к будущей роли жены и матери. Японии нужно было, чтобы девушки рано выходили замуж и рожали много сыновей – для сражений за Императора. Эту систему Киёми ненавидела. Ненавидела несправедливость по отношению к женщинам, ограничение их возможностей. Может быть, прав Банри, что победа американцев будет концом японской культуры. Но обычаи ее родины надо изменить, и, может быть, американцы именно это и сделают.
Рэй отпила чаю. Горький вкус ей, видимо, не понравился, потому что губы ее скривились, и она со стуком поставила фарфоровую чашку на блюдце.
– Есть одна вещь, о которой я обязана спросить. Киёми была Дзикану хорошей женой?
Киёми этот вопрос ошеломил. Зачем Рэй такое спрашивает?
– В некоторых отношениях, – ответила Саёка. – В других отношениях Киёми нуждается в совершенствовании.