– И вы отправите меня в монастырь, мама? Я не хочу уезжать.
Радость и щемящая сердце тревога, вечные спутники выращивания детей, поднялись в душе Киёми от этих слов. Ей бы хотелось всегда быть с Ай, и чтобы Ай оставалась такой же – маленькой и беззащитной. Почти во всем зависящей от матери. Но это было бы невозможно. Никто не в силах остановить время. Однако сейчас, в этот миг, Киёми могла себе представить, что так продолжается вечно.
– Мы с тобой не расстанемся. Никогда.
На губах Ай промелькнула улыбка.
– Мама, а почему у нас в доме призрак?
У Киёми будто нервы задымились по всему телу.
– Что ты об этом знаешь?
– Я не боюсь.
– Не боишься?
Ай покачала головой:
– Я его видела.
Киёми заморгала, переваривая услышанное:
– То есть? Ты видела его тень?
– Нет, не тень. Мужчину.
Значит, это мужчина, как я и подозревала.
Киёми взяла прядь волос Ай, пропустила между пальцами.
– Ты этого мужчину узнала? Это Дзикан или твой дядя Ютака?
– Нет, мама.
– Ты уверена?
– Он американец.
Глава четырнадцатая
Время летело быстро, как тучи по небу, закаты и рассветы сливались в размытую полосу.
Дождь зарядил будто навсегда. Однообразный, холодный, он падал огромными каплями, и они лопались на крышах и тротуарах. Если верить Фрэнку, был июнь. Уже? Не может быть. Кажется, только вчера Мика со всем своим экипажем были на борту «Вкусного Топекана», обмениваясь солеными шутками и мечтая о доме. О доме – это слово въедалось Мике в мозг, как раковая опухоль. Тяга вернуться в Беллингэм причиняла боль. Сейчас его домом стала Хиросима.
Мика приспособился к распорядку, как приспособился когда-то в армии. Утром он смотрел, как женщина и девочка готовятся к очередному дню. Прислушиваясь к их разговорам, как предложил Фрэнк, Мика теперь думал, что знает их имена. Женщину звали Киёми, а девочку – Ай. Свекра Киёми называли Банри, а свекровь – Саёка. Их спокойный подход ко всему бытовому – одевание, причесывание, еда – удивлял его. Когда ему было столько, сколько этой девочке, дом каждое утро превращался в цирк. Они жадно заглатывали завтрак, капли сиропа оседали на подбородке, на верхней губе вырастали молочные усы. Мать выкрикивала распоряжения, шли битвы, кто первый пойдет в ванную. Плескалась вода, мазки зубной пасты оставались на фаянсе, Мика и Ливай боролись за гребешок и тюбик бриолина. Иногда им удавалось выскочить из дома к школьному автобусу лишь в последний момент. А в этом японском доме каждое движение казалось рассчитанным и отрепетированным. Никто не кричал, никто не носился по дому, как дикарь из джунглей.
Почти каждое утро на несколько часов Мика оставался в школе с Ай. Программа школы была непривычная, но предсказуемая. Фрэнк ему говорил, что детей постарше вывезли в деревню. Оставшиеся малыши получали суровую дозу боевой подготовки. Били воображаемых вражеских солдат пиками вдвое длиннее своего роста. Боролись. Ай в классе мало обращала внимания на своих учителей – она глазела в окно, и в глазах ее были грезы. Иногда она рисовала цветы или зверей. Однажды нарисовала жутковатую вытянутую фигуру в развевающемся плаще, с костлявыми руками, без ног и без лица. Это она его хотела нарисовать? Бывало, что Ай вела себя так, будто ощущала его присутствие. Она вдруг замирала, чем бы ни была занята, и принималась вглядываться в окружавшее ее пустое пространство, а потом улыбалась и возвращалась к своей работе.
Киёми была для него загадкой. Она тоже ощущала его присутствие, но, в отличие от Ай, своей реакцией выдавала свое к нему отношение. Ее темные глаза округлялись, губы приоткрывались, дрожа. Почему она его боится? Наверняка она осознает, что он не желает ей ничего дурного.
Он прекратил ходить на завод с Киёми, потому что лязганье военной продукции наводило на него тоску. Кроме того, она была ему интереснее, когда возвращалась домой. От одного ее вида у него замирало сердце. Почему? Что такого было в этой женщине, что вызывало подобные чувства?
Бывали дни, когда Мика изучал город. Постепенно он узнавал народ Хиросимы. Он видел, как перемещаются эти люди, наблюдал их привычки, смотрел, как утром на заводы приезжают рабочие, видел волонтеров-студентов, помогающих солдатам сносить дома, молотами дробящих лицо старого города, слышал треск балок под ударами топоров, видел отчаянные лица людей, стоящих в бесконечной очереди за продуктами, лица, лишенные надежды, поднимавшиеся к небу, когда строем пролетали эскадрильи бомбардировщиков.
На реке Хонкава, недалеко от тюрьмы, с рассвета до заката рыбачил какой-то человек. Он забрасывал леску в прозрачную воду и ждал, и лицо его никогда не менялось. Даже когда приходил отлив, оставляя наживку на обсыхающих камнях, он сидел, смотрел и ждал. В Отэ-мати Мика повстречал женщину, сидевшую возле дома с ребенком. Ей было не больше двадцати пяти, но война взяла с ее внешности страшную дань. Под мертвыми глазами залегли темные круги, кожа висела, обтягивая кости. Она прижимала дитя к обвисшей груди в попытке накормить, но ребенок извивался и плакал, не в силах найти молоко. И так было по всей Хиросиме. Сломленные отчаявшиеся люди боролись за выживание, а вокруг разворачивалась трагедия войны.
Мысли Мики вернулись к Киёми. Ее образ витал перед ним весь день как неоновое объявление о вакансии. Вакансии – на что? На место в ее жизни? Глупо, он сам это знал, потому что разделены они не только расой, гражданством и опустошительной войной. Если бы только он как-то мог с ней поговорить…
Вот и сейчас, сидя в гостиной ее дома спиной к стене, просто тенью в темноте, он смотрел, как спят Киёми и Ай.
Может быть, я должен уйти, говорил он себе. Пройти всю Японию и найти кого-то другого, кому являться. Напугать императора Хирохито так, чтобы он закончил войну.
Пока он размышлял над своим будущим, Ай села, окруженная синей лентой пульсирующей энергии, встала с пола, двинулась к ширме, разделяющей комнаты, миновала ее не останавливаясь и исчезла.
Что это было?
Он встал и подошел к спящим. Ай лежала, прижавшись к спине Киёми, грудь ее вздымалась и опадала. Если она здесь, кто сейчас прошел через ширму? У него в голове возникла мысль: не вышла ли Ай из своего тела? И если да, может быть, он как-то может с ней сконтактировать?
Он нашел Ай сидящей возле пруда. Она смотрела на черную воду, не замечая дождя. Подойти к ней? Нет. Нужно поговорить с Фрэнком.
Он бросился прочь со двора – искать Фрэнка. Никогда еще не передвигавшийся по Хиросиме ночью, он не знал, чего ждать. И как только он ступил на дорогу Тэндзин-мати, из горла у него вырвался тихий вздох изумления. Не обращая внимания на дождь и затемнение, по дороге шли люди, и каждый был окружен тем же синеватым сиянием, что и Ай. Перед ним остановился пожилой человек, поклонился, сказал «Добрый вечер» и двинулся дальше. Он меня видел. И говорил по-английски. Чертовски странно.
На пути к реке с Микой продолжали здороваться духи, и в них не было ни малейшей враждебности, будто война для них ничего не значила. Почему у них нет ненависти к человеку, который засыпал их страну зажигательными бомбами? Будь он на их месте… нет, не стал бы он их ненавидеть. Прожив месяц среди японцев, он перестал их презирать. Он ненавидел солдат, устраивавших резню среди гражданских и военнопленных, но эти люди не были солдатами. Это были мужья и жены, родители, деды и бабки, и дети – слишком маленькие, чтобы понять, зачем взрослые разрушают мир.
Фрэнка и Оду он нашел на устричной лодке распивающими бутылку сакэ. На коленях Оды сидела пухлая японка. На лунообразном лице с широко расставленными глазами играла дружелюбная улыбка, обнажающая зубы.
Фрэнк поднял бутылку в салюте:
– А, Мика-сан! Рад тебя видеть. Не думал, что ты выйдешь ночью. – Он показал бутылкой на женщину: – Это Момо, подруга Оды.
Ода прижал Момо к своему животу, она хихикнула.
– У Момо большая круглая задница, что для японок редкость. Обычно они костлявые. А эта – вишневый цвет.
Мика обернулся к ней и наклонил голову:
– Очень приятно, Момо-сан.
Она прильнула к Оде и шепнула ему на ухо:
– Какой вежливый американец!
Ода запрокинул голову и рявкнул:
– Ха! Он тебя охмурил своими чарами – американцы это умеют.
Фрэнк отдал бутылку и рыгнул.
– Ты пьян, – сказал Мика.
– Нет. – Он вытянул пустую руку в сторону Мики. – На, глотни.
Мика вздохнул:
– Можем мы пойти пройтись?
Тут Фрэнк заметил, что рука у него пуста, и приподнял брови:
– Ода, ты вор.
– Хай, – согласился Ода. – Сегодня я собираюсь похитить сокровище Момо-сан.
– Сокровище? Момо-сан? – Фрэнк хлопнул себя по колену, но под сердитым взглядом Оды стал серьезным. – Да, понимаю, о чем ты. Момо-сан – обладательница многих сокровищ.
– Фрэнк?
Фрэнк приблизился к Мике, наклонил голову.
– Ты когда сюда прибыл?
– Мы хотели пройтись?
– Ах, да. Пройтись. – Фрэнк поклонился Оде. – До свидания, мой друг. До свидания, сокровище Момо-сан.
Она снова хихикнула, будто не замечая, что Ода мнет ей грудь.
Отдалившись от Оды и сакэ, Фрэнк на удивление быстро протрезвел. На ходу он открыл рот, ловя языком капли дождя.
– Итак, Мика, какие у тебя вопросы?
– Я ее видел.
– Кого? Или что?
– Ай. Я видел, как ее дух покинул тело. Ты мне не говорил, что такое бывает.
Фрэнк остановился возле закрытого ставнями велосипедного магазина и прислонился к стене.
– Ты не спрашивал.
– А мы можем…
– Да. Можем общаться с духами живых.
Для него вдруг открылась возможность узнать больше о Киёми, а для нее – узнать его. Мика представил себе, как говорит с ней. Захочет ли она вообще говорить со мной? И если да, отвечу я ей или буду стоять как идиот?
Будто прочитав его мысли, Фрэнк сказал:
– Питать чувства к живым, если они не твои родственники, – всегда неразумно. Кончается разбитым сердцем.