Хай. Надо пойти в храм и поговорить с монахом. Пусть выполнит обряд изгнания – тогда американец исчезнет и не вернется. Нужно заняться этим как можно скорее.
Рука соскользнула с рычага, станок перестал вращаться. Киёми ухватилась за станину. Тело подвело ее как раз тогда, когда ему нужна была сила.
Хару посмотрела на нее с тревогой, завертела головой – наверняка высматривала господина Акиту, а потом спросила так, что перекрыла весь шум завода:
– Киёми-сан, вы больны?
Этот вопрос привлек внимание Уми и Лисама. Киёми опустила глаза, избегая их взгляда.
– Все в порядке, – ответила она. Перед глазами у нее всё расплывалось и мельтешило.
– Киёми-сан? – окликнул ее Лисам. – Может, вам в больницу?
Киёми отступила от станка, шагнула к Уми – и пол бросился ей навстречу.
Она очнулась на берегу горного потока, и окружающая местность купалась в десятках оттенков зелени. Ясные струи потока журчали, обтекая древние камни, сквозь кроны деревьев косыми столбами лучей пробивался солнечный свет. Рядом с Киёми, улыбаясь, стоял тот самый американец, и она не могла не отметить, что он весь золотой, как лучи солнца.
– Я не причиню вам вреда, – сказал он. – Ни вам, ни вашей дочери. Поверьте мне.
Киёми заморгала. Над ней возвышался потолок цеха, и под спиной возник холодный пол. Что-то теплое оборачивало голову, чья-то рука гладила волосы. Она снова заморгала, всматриваясь.
Она лежала на полу, голова покоилась на коленях у Хару. Лисам и Уми склонились к ней с тревожными лицами.
– Что случилось?
– Вы потеряли сознание, – сказала Хару. – К счастью, не ударились об станок.
Лисам тронул ее за плечо.
– Что-нибудь болит?
Голова болела, будто на нее наступил великан, но в остальном было не хуже, чем до обморока.
– У меня все в порядке.
– Не все, – возразила Уми. – Когда вы ели в последний раз?
– Все хорошо. Помогите мне встать, пожалуйста.
– Вам нужно домой и поесть, – сказала Уми. – Если вы здесь останетесь, это добром не кончится.
– Хай, – согласилась Хару. – Можешь отвести ее к трамваю?
– Что тут происходит? – Над Лисамом навис господин Акита. – Почему бросили работу? – Взгляд холодных глаз остановился на Киёми. – И почему Киёми-сан на полу?
– Ей плохо, – ответила Хару.
– Кому сейчас хорошо? – фыркнул господин Акита. – Поднимите ее и давайте работать. Лодырей не потерплю.
– Нет, – сказала Уми, вставая с пола. – Киёми надо отправить домой. Я ее посажу на трамвай.
Кровь бросилась господину Аките в лицо. Он подскочил к Уми, затряс кулаком.
– Как ты смеешь мне возражать, глупая девчонка!
– Сам дурак, – ответила Уми.
Рабочие во всем цеху ахнули.
– Уволю! – выдавил сквозь стиснутые зубы господин Акита.
Уми готова была ответить, но тут неожиданно встрял Лисам.
– Уми-сан права, Киёми надо отправить домой. Больная она работать не может.
– А ты, чесночник, заткнись.
Лисам сердито глянул на господина Акиту, а Киёми похлопала Хару по руке:
– Прошу вас, Хару-сан, помогите мне подняться. Я и так слишком много хлопот всем причинила.
– Видите? – сказал господин Акита. – Киёми-сан понимает, что ничего страшного с ней не произошло.
Уми шагнула к нему.
– Она едет домой. А я провожаю ее к трамваю. Увольняйте меня, если хотите, другую работу найду.
Лицо господина Акиты превратилось в свирепую маску героя кабуки, глаза вспыхнули гневом, ноздри раздулись. Никто во всем цеху никогда не бросал вызов его власти, уж тем более какая-то девчонка. По помещению расходилась тишина, останавливались станки, люди глазели на господина Акиту. Что он сделает с сопливой бунтовщицей? Ударит по лицу? Наорет? Осуществит свою угрозу и уволит?
Стыд лег на плечи Киёми тяжелым камнем. Если Уми уволят, виновата будет она, Киёми. Господин Акита обернулся к рабочим.
– На что уставились? Сию секунду все за работу! Вы – позор для Императора!
Головы снова склонились, завыли и заскрежетали машины, а господин Акита обернулся к Уми.
– Отведи Киёми-сан к трамваю. Давай, не теряй времени.
– Хай.
Господин Акита сделал три шага прочь, но остановился и обернулся к Уми:
– А еще раз позволишь себе так со мной разговаривать – арестую.
И тяжелыми шагами направился прочь, покрикивая на рабочих.
– Упрямый козел, – буркнула Уми.
– Вы просто молодец, – сказал ей Лисам.
– Или просто дура, – добавила Хару, и Уми улыбнулась. Хару помогла Киёми встать. – Вам нужно лучше о себе заботиться.
– Хай, – согласилась Киёми. – У меня слишком много мыслей вертелось в голове. Но для моего невежества нет оправданий. Я очень сожалею…
– Извинения не нужны, – перебила ее Хару. – Идите домой. Отдохните и что-нибудь съешьте.
– Одну секунду, и мы идем, – сказала Уми и направилась к шкафчикам.
Киёми мотнула головой в ее сторону:
– Очень сильна для такой юной особы, правда?
– Молода и глупа, – ответила Хару и вздохнула. – Хотела бы я быть больше на нее похожа.
– Я рад, что вы не такая, как Уми-сан, – сказал Лисам. – А то вас бы уволили, и мне не с кем было бы говорить в обеденный перерыв.
Он улыбнулся и пошел прочь.
Хару сверкнула глазами на Киёми:
– Ничего не говорите!
– Мне и не положено.
Уми вернулась со своей коробкой бэнто.
– Готовы?
За дверями цеха уже кончилась буря, и яркое солнце ударило Киёми в глаза.
– Знамение, – сказала Уми. – Мы победим американцев.
Киёми хотела ей сказать, что это знамение означает лишь окончание сезона дождей и не более того, но промолчала.
Чистое небо приманило птиц, реявших над рекой Энкогава. Чернокрылые чайки зависали над водой и скользили вдоль русла реки, наполняя воздух щебетом. У берега плавали утки. В Како-мати студенты продолжали сносить здания, создавая противопожарные полосы, и наводящая уныние желтая дымка, возникавшая от их работы, в отсутствии дождя беспрепятственно поднималась к небу.
Уми шла рядом с Киёми, держа ее за плечо. В усталом и изнуренном голодом теле каждый мускул отзывался на движения жгучей болью, и пульсировала боль в голове от удара об пол.
Уми открыла свою коробку и достала рисовый шарик.
– Вот, съешьте.
Киёми в нерешительности остановилась, не желая принимать на себя он по отношению к Уми, но сама мысль о том, как что-то упадет в ноющий желудок, превозмогла осторожность, и Киёми взяла подношение, поклонившись.
– Спасибо, Уми-сан. Когда-нибудь я смогу вас отблагодарить за вашу доброту.
– Вы всегда обращались со мной как с равной, а не как с сопливой девчонкой, у которой голова набита фантазиями. И я вам благодарна за это.
– Никто во всем цеху не мог бы возразить господину Аките так, как это сделали вы. Это требует огромной смелости.
– Господин Акита – мелкий противный червяк. Мы не даем ему отпор, потому что этого требует от нас Император. К концу войны у господина Акиты будет много врагов, правда?
Киёми хотелось впиться зубами в рисовый шарик, но есть на ходу было бы невоспитанностью.
– Как дела у вашего молодого человека?
– Отлично. Мы надеемся пожениться до того, как его призовут в армию.
Они подошли к трамвайной остановке, набитой утренними пассажирами.
– Может быть, война скоро закончится.
– Он хочет сражаться и умереть за Императора.
Киёми проглотила слова, которые ей хотелось сказать, и подумала, что молодых очень легко одурачить.
Уми помогла ей подняться на платформу остановки. На них оборачивались, Киёми отводила глаза, стыдясь своей слабости.
– Как вы себя чувствуете? – спросила Уми.
– Нормально. Аригато, Уми-сан.
Уми глянула в сторону завода.
– Мне лучше вернуться, пока этот червяк меня не хватился. А завтра вам следует остаться дома. Если Киёми Осиро пропустит день-другой, это не приведет к поражению в войне.
– Я об этом подумаю.
Уми осклабилась:
– Да нет, не подумаете.
Она с детской живостью спрыгнула с платформы и быстро пошла по дороге. Когда подошел трамвай, ее уже не было.
Киёми досталось место рядом с седой женщиной. Та сидела, ссутулившись, сведя плечи вперед, будто ее окатили ведром ледяной воды.
Трамвай дернулся. Солнце било сквозь ветровое стекло, заставляя Киёми щуриться. Потом она увидела, что старуха глаз не сводит с рисового шарика у нее в руке.
– Хотите половину? – спросила Киёми.
– Аригато. Вы очень добры.
Киёми осторожно разделила шарик и подала половину старухе, которая прижала ее к груди.
– Для мужа. Он умирает.
Синие жилки пульсировали у нее на руках.
Киёми прислонилась к жесткой спинке сиденья. На улице эвакуированные сбились в толпу на одной стороне дороги. На другой стороне стояли беженцы из разбомбленых городов, стекшиеся в Хиросиму. Лица у них были грязные, глаза смотрели прямо перед собой и ничего не видели.
– Не найдут они мира в Хиросиме, – сказала старуха. – Приходит наш час. Только глупцы думают, что город пощадят.
Киёми представилась Ай, сидящая в классе. Она не заслужила такой судьбы – погибнуть в этой бессмысленной войне.
– У вас дети есть?
Киёми кивнула:
– Дочь.
– Сохраните ее любой ценой. Она должна быть целью и смыслом вашей жизни. Вы с вашей дочерью должны сами для себя стать целой страной. Ни Японии, ни Императора – только вы и она, решившие пережить это безумие.
Киёми промолчала. Старуха повернулась к окну, закрыла глаза, и дыхание ее стало реже. Она так и спала, когда трамвай подошел к остановке «Мост Айои». Киёми решала, надо ли ее будить. Ей хотелось что-нибудь сказать этой женщине насчет ее мужа и поблагодарить за мудрые слова. Но вместо этого Киёми скользнула в проход, не издав ни звука, оставив старуху смотреть сны. Кажется, сны – единственное место, где человек может найти покой.
Киёми вошла в округ Накадзима-хонмати. Она собиралась посетить храм