ерег.
Выйдя из воды, она отпустила его руку, но легко, обыденно, без малейшего намека на недовольство.
Они втроем медленно и молча пошли вдоль реки, певшей свою древнюю песню, звучавшую куда раньше, чем люди стали видеть сны у края воды. Луна освещала дорогу пятнами света. У реки громоздились темные здания, но они были из другого мира, отдельного от маленького пространства троих духов. Ай шла впереди, иногда останавливаясь что-нибудь рассмотреть.
– Красивая девочка, – сказал Мика.
– Вы уверены?
Этот ответ его озадачил.
– Разумеется. Вы мне не верите?
– Она японка.
– Ну да. – Взгляд Киёми опустился к песку. – Мне не полагается восхищаться японцами?
– Вы меня удивляете, Мика-сан.
Он понадеялся, что в хорошем смысле.
– Я первый американец, с которым вы знакомы?
– Я жила до войны в Токио, танцевала с американскими моряками. Они сумасшедшие, но забавные, а пахнут как натто, сделанное из перебродивших соевых бобов.
– С моряками? Не удивительно, что вы такого низкого мнения об американцах.
Ее внимание переключилось на Выставочный центр на той стороне реки. На его куполе плясал лунный свет.
– Хиросима до войны была хорошим городком. Не таким утонченным, как Токио, нет, но обаятельным. По приезде сюда город мне не понравился, но со временем я научилась его воспринимать. Правда же, Хиросима красива?
– В чем-то она мне напоминает Беллингэм.
– Это ваша родина, Мика-сан?
– Да. Беллингэм в Вашингтоне.
– Вот как? В самой столице? А с президентом Рузвельтом вы виделись?
Ай остановилась посмотреть на луну. Киёми терпеливо ждала ответа.
– Я понял. Вы про город Вашингтон, округ Колумбия. А я живу… то есть жил в штате Вашингтон, на другом конце страны.
– А, понимаю.
– Не переживайте, многие путают штат Вашингтон и столицу Америки.
– Я не переживаю.
– Черт, я в колледже слушал курс японской культуры, и почти все, чему нас учили, на самом деле не так.
– Я тоже училась в колледже, – сказала Киёми с гордостью.
– Вы мне сразу показались человеком образованным.
Она улыбнулась.
– Расскажите мне о своем родном городе. Чем он вам напоминает Хиросиму?
Ай показала рукой на воду:
– Видите айю? Надо бы их наловить.
– Это умные рыбки, – ответила Киёми. – Их днем никто не ловит.
Она повернулась к Мике.
– Вы мне рассказывали про Беллингэм.
– Портовый город. На берегу куча всяких фабрик и заводов. Лесопилки, консервные заводы, верфи. Огромный рыболовный флот в его водах. Центр довольно оригинальный. Город поменьше Хиросимы, в окрестности множество ферм. Над ним нависает гора Бейкер, это такой большой вулкан. Выше горы Фудзи.
Киёми склонила голову набок:
– Выше Фудзи-сан?
– Да. И на вершине снег круглый год.
– А вы когда-нибудь на нее залезали, на эту гору? Я хотела подняться на гору Фудзи-сан, но женщинам это не разрешено.
До него не сразу дошло, но он начал понимать, почему японки так по-другому ведут себя в царстве духов.
– Ливай все меня доставал насчет подъема на Бейкер. В конце концов я согласился, когда школу окончил.
– Кто это – Ливай?
– Мой старший брат. Погиб на Гуадалканале.
Она уронила голову на грудь.
– Понимаю. Должно быть, вы ненавидите японцев, отнявших у него жизнь.
– Ненавидел, – признал Мика. – Раньше. Эта ненависть умерла вместе со мной, когда я упал с неба.
– Очень ее много было, ненависти.
Мика протянул руку, взял ее за руку, и глаза Киёми распахнулись.
– Я хочу, чтобы эта война кончилась. Кончилась, пока ни вы, ни Ай не пострадали.
Он отпустил ее руку.
Киёми посмотрела на Ай, потом снова на него.
– Америка будет бомбить Хиросиму?
– Не понимаю, почему ее уже не бомбят.
– Дважды бомбили, – поправила его Киёми. – Один раз самолетами флота. И еще раз – один бомбардировщик.
– Когда мы бомбили Токио, работали более трехсот самолетов. Это ждет и Хиросиму.
Взгляд Киёми выразил страдание.
– Но ведь ничего не останется. И все погибнут.
– Что бы вы сделали, зная, что Хиросиму будут бомбить?
– Вы о бегстве?
– Да.
– А это возможно? – спросила Киёми. – В Токио очень много людей погибло.
– У вас есть план, чтобы выбраться отсюда?
– Наша местная община выдала нам бамбуковые плоты. Если начнется атака на Хиросиму, мы должны пробраться к реке. А там по плану – плыть к морю. Правда же, глупо?
– Если попадете под налет, старайтесь как можно быстрее добраться до воды и до этих плотов. Если доберетесь до моря, можете выжить. Останетесь в этой яме в кухне – погибнете.
Он потер подбородок, соображая, как бы ей лучше всего поступить.
– Я видел, как люди семьями покидали город при сегодняшнем предупреждении. Вы так не можете?
– Эти люди живут на окраинах, близко от гор. А мы – в самом сердце города. У нас не будет на это времени. – Она обернулась на Ай, прыгающую по камням. – Моя подруга Тюя с семьей эвакуируется в деревню. Там им бомбы не грозят.
– Так и вы возьмите Ай и поступите так же.
– Не можем, – ответила Киёми голосом, еле слышным на фоне журчания реки.
– Отчего?
Киёми приложила руку ко рту рупором:
– Ай-тян, пойдем! Нам пора.
– Вы не могли бы побыть чуть-чуть еще?
– Нет, нам пора. – Киёми шагнула к нему ближе, разглядывая его лицо, будто стараясь выжечь его образ у себя в памяти. – Вы не дьявол, каким я вас воображала, Мика-сан.
Мика сжал кулаки в карманах, глядя вслед уходящим.
Может, я похуже дьявола. И намного.
Глава двадцатая
Боль пронзала сердце Киёми, когда она смотрела на горестно лежащую на полу дочь и ее залитую слезами подушку. Как бы ей хотелось каким-нибудь волшебством развеять скорбь девочки! Но мало было бы утешительного слова или теплого объятия, чтобы рассеять ее черные думы. Недавно они с восходом вернулись с вокзала Хиросимы. Пот выступал на лбу у всех, кто собрался возле вагонов и паровоза, пускавшего серые клубы дыма. Атмосфера была накалена возбуждением, страхом, напряжением, горечью. Отцы и деды стояли недвижно, и лица у них были каменные. Матери и бабушки промокали слезы, стараясь, чтобы дети этого не видели. У женщин дрожали подбородки в ожидании того, что сейчас произойдет, а во всех сердцах был только один вопрос: «Как мне жить без моего ребенка?»
Дети уезжали школами и классами. Учителя одергивали старших мальчишек, которые предвкушали колоссальное приключение, самозабвенно орали и смеялись, девочки же вместе с матерями и бабками предавались безмолвному размышлению, чувствуя то же несчастье и плача теми же слезами. Киёми помнила, как Ай прижималась к ее бедру, не отрывая взгляда от Дзюн, тихо плачущей в ладони, пока Тюя пыталась ее утешить. Рука Ай, державшаяся за спину Киёми, сжималась и разжималась, но на лице девочки не отразилось ничего. Чувства ее были заперты глубоко внутри, и это огорчало Киёми куда больше, чем если бы Ай разразилась рыданиями. Наконец начальник станции объявил в громкоговоритель «Миёси! Миёси!», и учителя стали загонять детей в вагоны. В этот момент на людей опустилось странное спокойствие, будто каждый осознал свой долг перед Императором. Шмыгнув в последний раз носом, женщины и девочки прекратили плакать. Тюя сжала руку Дзюн и наклонилась, будто чтобы поцеловать, но в последний момент подалась назад.
– Будь храброй, Дзюн. И помни, что мы через месяц-полтора за тобой приедем, как только все согласуем с управлением по эвакуации.
Дзюн повернулась к Ай, и они в задумчивости посмотрели друг на друга – наверняка вспоминая, как вместе плавали в реке, любовались цветением колышущихся на ветру вишен или смеялись над шутками, понятными только им двоим, но не взрослым.
Дзюн, повесив голову, вошла в вагон. На ступенях она остановилась и помахала рукой, изобразив мужественную улыбку, а потом скрылась внутри.
Ай отпустила Киёми и встала, сжав руки в кулаки, а губы в ниточку.
– Несправедливо, – сказала она и отвернулась.
Паровоз дал свисток, звук завибрировал по всей платформе. Родители, бабушки с дедами замахали руками, а поезд запыхтел и медленно пришел в движение. И она видела, как люди проглатывают свое отчаяние, зная, что ничего не могут сделать, никак не могут изменить судьбу, и Киёми согласилась со словами Ай. Как может война хоть кому-то быть приятной? Как может народ Японии все так же выносить невыносимое?
Уже дома, думая, может ли она что-нибудь сделать для Ай, Киёми заметила, что через двор к веранде неспешно идут Сайто-сэнсэй и Итиро-сэнсэй. Они были одеты в темно-коричневые церемониальные мантии и двигались целеустремленно. Озадаченная Киёми попыталась сообразить, зачем они пожаловали, и тут вспомнила: изгнание духа!
– Ай-тян, сюда идут монахи. Ты должна встать и поздороваться с ними.
Ай тыльной стороной ладони стерла слезы, перевернулась набок и уставилась на мать недобрым взглядом:
– Что им здесь нужно?
– Изгнать призрак из нашего дома.
Ай встала с пола.
– Я не хочу, чтобы они приходили.
– Тс-с! – Киёми двинулась к крыльцу и подошла, когда монахи снимали гэта.
– Доброе утро, Сайто-сэнсэй. Доброе утро, Итиро-сэнсэй.
Сайто-сэнсэй всматривался в дом.
– Вы не рассказали им о духе?
– Я очень об этом сожалею. Простите мою невоспитанность, сенсей.
Сайто-сэнсэй кашлянул.
– Я бы предпочел, чтобы Банри и Саёка были осведомлены о сложившемся положении, ибо они хозяева этого дома. Но что сделано, то сделано. Мы пришли, чтобы искоренить беспокоящего этот дом духа, и мы это сделаем. Вы согласны?
– Хай, – ответила Киёми.
Они вошли в гостиную, где стояла Ай, держа руки по швам. Она поклонилась и официально приветствовала монахов. Те одобрительно улыбнулись. Тогда Ай обернулась к матери суровым и горестным лицом. Киёми подошла к ней и обняла за плечи.