– Полагаю, что так. Но сейчас у вас нет никого, а свекры заставляют вас вступить в новый брак. Мне это не кажется правильным.
– Ай слишком много говорит. Не ее дело – обсуждать такие вопросы.
– Но они касаются и ее. Ведь этот человек стал бы ее отчимом.
– Ай не должна ставить свои интересы на первое место. Она должна подчинять свою волю долгу перед Императором, семьей и близкими.
Возникновение темы брака по сговору ее расстроило. Надо было увести разговор в другую сторону, но Мика никогда не узнает ее мыслей и чувств, если не будет задавать трудных вопросов.
– Еще она мне сказала, что вы хотите сами найти себе мужа.
Киёми вскинула голову и посмотрела сердито, будто этим вопросом он переступил черту. И тут же опустила глаза.
– Воробью не понять мечту лебедя.
– Что это значит?
– В Японии вдове нелегко выйти замуж. Она остается верна усопшему мужу. – Киёми приложила руку ко лбу, полузакрыла глаза, сосредотачиваясь. – Если я откажусь выйти за человека, выбранного моими старшими родственниками, они могут изгнать нас из своего дома. И куда я пойду? В Токио у меня не осталось ничего.
– Вы должны иметь возможность выбрать человека, за которого хотите замуж. Бога ради, мы же не в Средние века живем!
– Вы судите на основании узкого и ограниченного опыта. Нас, японцев, учат не быть себялюбцами, в отличие от американцев, которые думают лишь о том, как заработать побольше денег и повосхищаться собственными добродетелями.
– Простите, – сказал он. – Я не имел никакого права критиковать вашу позицию в этом вопросе.
Ее глаза удивленно распахнулись, и она несколько секунд смотрела прямо на Мику, прежде чем опустила взгляд.
– А мне не следовало говорить столь неприязненно о ваших соотечественниках.
Получилось все не так, как он надеялся. Надо было аккуратнее выбирать слова, надо было думать, как она их воспримет. После этой ночи она никогда больше не захочет его видеть. Знакомые ощущения неудачи и одиночества, преследовавшие его всю жизнь, вернулись во всей полноте.
– Вы женаты?
У него брови полезли вверх:
– Что?
– Я спросила, женаты ли вы. Вас кто-то ждет на родине?
– Нет, никого. – Он почувствовал, как поднимается жар по спине и по шее – напоминание о предыдущих промахах. Родные никак не понимали, почему он не может найти хорошую девушку и зажить с нею. Мать взяла на себя роль свахи, косяками гоня на него скандинавских и ирландских девушек. Дедушка Финн подходил к проблеме иначе.
– Мика, – говорил он, – женщины – они как рыба. На каждую породу нужна своя наживка.
– Почему вы не женились? – спросила Киёми.
Теперь ему пришлось отпустить глаза к земле, желая, чтобы можно было под нее провалиться.
– Не знаю. Наверное, слишком был занят учебой.
– Разве женщины в вашей стране не считают вас привлекательным?
Он поднял голову:
– А вы?
Киёми молчала, только плечи ее ссутулились, будто она попыталась спрятаться сама в себе.
Она молчала, и он, мучительно осознавая, что она сейчас думает про него и его недостатки, предался самоуничижению. И ругал себя за такой идиотский вопрос. Конечно же, ей он не нравится… она даже в глаза ему смотреть не хочет.
– А сами вы из Токио? – спросил он, меняя тему.
Киёми выпрямилась и посмотрела на него, потом отвела взгляд. По выражению глаз, по ожившей складке губ Мика понял, что эта тема ей приятна.
Она уставилась на воду, будто хотела извлечь воспоминания из темного пруда. Мика безнадежно обмяк на своем камне. Никогда ему не добиться, чтобы она открылась перед ним. Он представил себе, как Фрэнк и Ода у себя на лодке мирно напиваются, ни о чем не заботясь. Наверное, ему надо было бы к ним, а не грузиться проблемами, преследовавшими его всю жизнь, словно призраки. Призраки – вот именно. Такие, как он сейчас.
– Когда я была маленькой, мы жили в доме в районе Нихон-баси. Это сердце Нижнего города – где много храмов, святилищ, школ. Мой отец Дайти преподавал математику в университете Токио. У нас при доме был хороший сад с вечнозелеными деревьями, гранитными скалами, белыми бабочками и большим прудом. А в доме полки с книгами. Иногда отец сажал меня к себе на колени, и мы читали вместе. Больше всего я любила западные волшебные сказки. Конечно, я и японские сказки слышала: «Персиковый мальчик», «Краб и обезьянка», «Воробей с отрезанным языком» и «Дед Ханасака». Я утыкалась отцу в грудь, как птенец в теплую мягкость гнезда. От него пахло табачным дымом, и у него были толстые черные очки. Это я помню.
– А мама – ее звали Амэя – была высокая и стройная, как сосна, возвышающаяся над лесом. У нее были очень выразительные глаза, длинные густые ресницы и красивые брови. Она всегда готовила, шила или убирала. Двигалась с природным изяществом, руки ее плыли в воздухе, когда она манила к себе меня или мою старшую сестру Фуюко.
– Когда мы с Фуюко не пугали друг друга, играя в призраков, то сопровождали мать в походах по магазинам. – Киёми подняла голову, и лицо ее засияло от приятного воспоминания. – Тротуаров не было, мы шли посреди дороги, уклоняясь от возчиков курумайя, пролетавших мимо со своими рикшами. Люди шли плотно, плечом к плечу. Матери, несущие на спине детей, девочки с привязанными к плечам куклами, дельцы, школьники, разносчики, кули. Иногда по вечерам, когда отец возвращался с работы, мы все шли по магазинам или в театр. Брели по желтым квадратам света из окон. Вечерние разносчики наполняли воздух криками: продавцы горячей собы, гадальщики, торговцы рисовым вином иди сладким янтарным супом, составители любовных и гадательных писем. И над всем этим, заглушая и перекрывая, звучал своим мягким эхом большой колокол Токодзи. – Киёми обернулась к нему. – Жаль, что вы его не видели, Мика-сан.
Видел. С высоты восьми тысяч футов, а город горел как лес, подожженный молнией.
Губы Киёми сжались, плечи опустились. Внимание вернулось к воде пруда.
Ее внезапная перемена настроения озадачила Мику. Но не успел он спросить, в чем дело, как она сказала сама:
– После землетрясения изменилось все.
Она закрыла глаза и склонилась к коленям.
– Я в тот день была в школе, а Фуюко поехала с родителями покупать очки. Когда со страшным ревом раскрылась земля, мои родные бросились в убежище, сделанное на месте армейского склада одежды. Начались пожары, и здание, где скрывались родители, поглотил огненный смерч. Там сгорело сорок тысяч человек. Сорок тысяч обратились в пепел, в том числе мои родители и Фуюко.
Киёми закрыла глаза руками, тело ее раскачивалось.
Мика хотел к ней подойти, его тянуло обнять ее за плечи и привлечь к себе. Но нет, рано. Слишком рано. Вместо этого он не стал мешать ей переживать горе, и когда она опустила руки, он сказал:
– Представляю себе, какое это было горе.
Киёми уставилась на него с недоуменным выражением, будто сомневаясь, что правильно расслышала.
Он что-то сказал не так, но что? И тут до него дошло: налеты с зажигательными. Квартал за кварталом обращались в золу. Девяносто тысяч убитых в одну ночь. Он это горе мог не только представить – он его и вызывал.
– У меня не осталось ничего, – продолжала Киёми. – Ни семьи, ни дома. Что должно было со мною статься? В тот день, когда мой дядя Хаято и тетя Нацуми приехали позвать меня в новую жизнь, был дождь. Я о них мало знала. Знала только, что дядя держит склад на одном из каналов, и там перерабатывают рыбу. Киёми потерла лоб. – Это были тихие люди с добрым сердцем. У них не могло быть детей, и мой вход в их семью они считали благословением. Но как они ни старались дать мне все, в чем я нуждалась, ни дядя, ни тетя не могли остановить поток слез, каждую ночь заливавший мою подушку. И когда мы праздновали Обон и они заверяли меня, что духи моих родных вернулись, чтобы быть со мной, я им ни секунды не верила. Родители и сестра были так же далеки, как луна и звезды.
Киёми подобрала камешек, поднесла его к лицу, рассматривая так, как проверяют бриллиант. Потом выпустила камешек из пальцев.
– После школы я пошла в университет – моей целью было стать журналисткой. Понимаете, как ни любила я Японию, я мечтала ее покинуть. Я представляла себе, как буду работать в газете в чужом городе. Нью-Йорк, Париж, Рим. В Японии я была духовно сломлена, жила в тени прошлого, порождающей только скорбь. Правда, дурацкий план? Но я думала только о том, как избавиться от страдания. А потом я встретила Сигэо Ито.
– Кто такой Сигэо?
– Отец Ай.
Ревность охватила сердце Мики как огонь, ищущий кислорода. Киёми не давала ему ни малейшего повода для подобных чувств, никак его не обнадеживала, и все же ее слова его резанули. Она посмотрела на него, будто в ожидании его ответа, но он промолчал, отказываясь дать ей разделить его горе. Он ощутил знакомую боль, знакомую отвергнутость. Он уже счет потерял, сколько женщин разбивало ему сердце из-за его застенчивости, от которой он казался им незрелым, невзрослым.
Он сжимал и разжимал кулаки, стараясь овладеть бушующими эмоциями. Эту ревность, угрожающую крушением его планов, он должен вырвать с корнем. Прокашлявшись, Мика сказал:
– Я был бы рад о нем услышать. Как вы познакомились?
Она несколько раз моргнула, явно смущенная переменой его отношения.
– Вы уверены?
– Да, конечно.
Лицо ее успокоилось, она снова перенесла внимание на поверхность воды, потом на собственные ноги.
Облака разошлись, открыв несмелую луну. Мика взглянул на Киёми и с удивлением обнаружил, что она смотрит на него в упор. Киёми тут же отвела глаза, и Мика про себя запомнил: спросить Фрэнка, отчего Киёми избегает встречаться с ним взглядом.
– С Сигэо мы познакомились в колледже. Он освещал демонстрацию коммунистов для их газеты, «Красный флаг». Помню только, что в тот день люди толкались, кричали, махали знаменами. Приехала полиция, демонстрантов избили и арестовали. Опасные были времена, Мика-сан. Правительство националистов преследовало всех, кто ему возражал. Но Сигэо было все равно, он был из богатой семьи и знал, что деньги отца его защитят. Когда я повернулась, чтобы уйти, Сигэо поймал меня за локоть и попросил разрешения сделать мою фотографию. Мне бы надо было отказаться, но нет – я повела себя нерационально. А улыбка Сигэо смыла мои последние сомнения. Сердце принимает неудачные решения.