– Видите, как оно на вас сияет, Киёми-сан? Вы заслуживаете хорошего мужа.
Киёми полюбовалась блестящим бриллиантом, оценила вес кольца.
– Брак – это для молодых. А я слишком стара.
Уми отодвинулась.
– Двадцать восемь – это не старость.
– У нас в Японии это старость.
Киёми сняла кольцо и протянула его Уми. Но тут трамвай тряхнуло на разболтанных рельсах, и кольцо упало под сиденье спереди.
– Ох, простите! – сказала Киёми. Она опустилась на колени его достать, и тут весь трамвай залило ослепительно-белой вспышкой и волной обжигающего жара. Киёми подбросило, пронесло по воздуху и ударило обо что-то твердое.
Перед глазами плыл серый дым. Что-то рядом шипело. Киёми застонала от жгучих игл, впившихся в спину и шею.
Что случилось? В трамвай попала бомба?
Киёми с трудом встала с пола. Все тело покалывало. В животе бушевал огонь. Вся внутренность вагона обгорела до черноты, и от пола поднимался дым. Пассажиры сидели прямо, их почерневшие тела дымились. Киёми обернулась к Уми – и ее вырвало от представшего зрелища.
Она нетвердым шагом двинулась к выходу. Воздух заполняла вонь, будто от горелого спрута. Вагоновожатая умерла стоя, рука ее сжимала рукоять контроллера.
Киёми вышла наружу, в клубящиеся черно-серые тучи. Воздух над головой рокотал, будто стреляли сразу сотни пушек, яростный ветер будто хотел содрать с нее кожу. Окружающую мглу прорезали языки пламени. Трудно было дышать, легкие болели при каждом вдохе, жгучая боль полосовала горло, будто вдыхаешь осколки стекла.
Где я? Возле завода? Нет, мы до него еще не доехали.
Небо над головой полыхало алым, лиловым, зеленым и синим.
Тучи стали редеть, поднимаясь вверх, и Киёми ахнула, когда ей открылся вид на город. От домов и магазинов остались пылающие кучи щебня – устояли только немногие из бетонных зданий. Мостовую и тротуары усеяли трупы.
Нет. Нет. Нет. Такого не может быть.
Не было же сирен воздушной тревоги, зовущих в убежища, не было никакого предупреждения!
Мучила жажда, будто внутренности превратились в сухой песок, но как бы ни была сильна эта жажда, одна мысль не давала остановиться, требовала шагать вперед.
Надо найти Ай.
Всюду вокруг что-то горело, из клубящейся желтой пыли возникали люди, с трудом шагавшие по вздыбленной земле, переступавшие через мертвецов. Они держали руки в стороны, стараясь не касаться раненых тел, кожа клочьями свисала с конечностей. Многие были одеты в рваные лохмотья, с других сорвало одежду начисто. Отовсюду слышались крики «Мидзу, мидзу!» – но никто никому не приносил воды. Мелкие пожары сливались в стену ревущего пламени, жар полосовал спину.
– Надо добраться до реки! – сказал какой-то человек. Из его окровавленного лица торчали осколки стекла.
Киёми влилась в группу уцелевших, уходящую прочь от пожаров. Дорога жгла ноги через подошвы гэта, но Киёми, кривясь от боли, шла дальше. Позади ревело пламя соединившихся пожаров, его языки взмывали выше уцелевших зданий. Из рухнувших домов торчали руки и головы, жители кричали из-под завалов «Помогите, бога ради!» Иногда кто-нибудь реагировал и пытался освободить заваленных, но большинству из них уже поздно было помогать – пламя неслось и ширилось, пожирая все на своем пути.
Все больше и больше людей выходило из темноты, их были уже тысячи. Они ковыляли вперед молча, и лишь время от времени над ревом пожара взмывала мольба о воде. Тела валялись на улицах, на грудах щебня, на вскипевших изнутри цистернах. Трупы без голов, рук, ног. Обгоревшие до неразличимости трупы наполняли воздух той же страшной вонью, что ощутила Киёми в трамвае.
– Где мы? – спросила какая-то женщина. – Никаких примет не осталось. Как понять, в ту ли сторону идем?
Рядом шедший мужчина показал на приближающееся пламя:
– В ту сторону нам не надо. – И показал на горизонте точку, где не было огня. – Надо вон в ту.
Киёми приходилось переступать через тела.
– Ох, простите! – шептала она каждый раз, когда нога задевала труп.
Желудок и кишки крутило, каждый вдох ощущался так, будто глотаешь гнездо разозленных шершней. В ушах нарастал гул, перед глазами плясали черные точки. Кости тряслись. Кожа на плечах сгорела до коричневато-черной, и ясно было, что спина выглядит еще хуже. Нарастающая жара терзала обгоревшую кожу как орлиные когти. Пораженная приступом тошноты, Киёми согнулась пополам, и ее вырвало густой желтой желчью, испещренной точками пепла. Когда она выпрямилась, во рту остался вкус пепла.
Над горящим городом взлетали огненные черви, корежась и потрескивая на ходу, пожирая разрушенные дома, поджигая бумажные ширмы и деревянные балки. Эти черви сливались в большие огненные смерчи, в воздухе носились раскаленные докрасна угли, лоскуты горящей бумаги и материи. Обжигающая боль поползла по коже головы. Киёми наклонилась как можно дальше вперед и тряхнула головой – из волос выпал тлеющий уголек.
Она пошла дальше, шатаясь, доверившись незнакомцам в голове группы. Надо было найти реку. Можно будет попить из нее воды и восстановить силы, а потом пойти через мост в Накадзима-Хонмати. Может быть, наш район пострадал не так сильно, сказала она себе.
Из коричневой дымки выступил остов разбитого здания. Надежда поднялась в душе, когда Киёми узнала знакомый купол Выставочного центра. Значит, река близко, слава богу! Можно будет напиться воды и потушить пылающий внутри огонь.
Но ближе к набережной сердце Киёми разлетелось тысячей стеклянных осколков. Накадзима-Хонмати на той стороне реки лежал в развалинах. Все лавки, чайные домики, театры, храмы, дома сравнялись с землей. Сухие глаза горели в попытке породить слезы.
– Где ты, Ай?
Я попью воды и отдохну пару минут, потом пойду искать Ай. Она жива. Ее увели в горы с другими детьми. Она жива. Должна быть жива.
Перед лестницей, спускающейся к реке, Киёми остановилась. Заморгала, и покрытые пеплом губы задрожали при виде представшей сцены. Поверхность реки закрыли сотни почернелых тел. На берегах, сколько хватал взгляд, лежали убитые и раненые.
Кто-то налетел сзади, и острая боль прошла по позвоночнику. За спиной стояли и ждали тысячи пострадавших.
Киёми пошла вниз по лестнице, и каждый шаг отзывался в нервах судорогой боли. Шатаясь, она спустилась к реке.
Вошла с плеском в воду, раздвигая трупы, погрузилась по пояс. Теплая река плескалась вокруг, и Киёми зачерпнула лиловой воды согнутой ладонью. Трупы стукались об нее, покачиваясь на воде, а она жадно глотала воду, стараясь не замечать их затуманенных глаз и застывших гримас.
Раненые толпой хлынули в реку, Киёми попыталась устоять под напором, но ноги скользнули, она ушла под воду. Тела сомкнулись над ней, заслоняя свет.
Я не погибну в реке! Я должна найти Ай!
Киёми рванулась к поверхности, ударилась головой о труп и снова погрузилась в воду. Мимо пронесло течением тело мальчика, лицо его было невинно и спокойно. Киёми стиснула зубы и снова попыталась вынырнуть. Рядом с ней оказалась женщина, у которой были сожжены нос, брови и волосы. Испуская стоны, эта женщина рукой забрасывала воду в распухшие губы.
Киёми попыталась пробиться к берегу, расталкивая на пути трупы. Добралась до песка и свалилась в изнеможении, легкие отчаянно просили чистого воздуха. Встать не хватило сил, и она поползла к набережной сквозь лужи крови, рвоты и испражнений. У стены она втиснулась между телом старика и раненой женщиной с чудовищно распухшим лицом. Слева лежали рядом несколько школьниц, голых снизу до пояса, и обгорелая кожа сползшими чулками сбилась у них на лодыжках. Кто-то из них звал маму.
Киёми закрыла глаза. Вода не ослабила жажды, и ей казалось, что у нее испаряется кровь. Гул в голове не смолкал. Кости были как веточки, готовые сломаться. Вдоль всего берега стояли и валялись люди, кого-то рвало, кто-то просил пить. За ними голодным зверем ревел пожар, пожирая центр Хиросимы. Надо чуть отдохнуть, а потом уже идти в Накадзима-Хонмати, подумала Киёми. Может быть, найду Банри и Саёку. Они мне помогут искать Ай. Да, именно так я и сделаю.
Глаза резко открылись от холодной капли. С неба хлынул крупный скользкий дождь, черный, как уголь.
– Американцы поливают нас нефтью! – крикнул кто-то. – Они нас сожгут!
Киёми вздрогнула, поежилась. Силы у нее кончились, она могла только лежать, чувствуя, как молотит по ней дождь.
– Извините! – сказала лежащая рядом женщина, садясь. – Мне надо ребенка покормить, он есть хочет.
Она поднесла к груди обугленное тело младенца. Киёми снова закрыла глаза, не в силах вынести ее страдания.
Время скользило мимо, минуты тянулись как часы в этом земном аду. От черного дождя она промерзла до костей, накатывал жар от пожаров. Полуразбитые дома падали с набережной в воду, трещали балки, люди на берегу вопили, погребенные под обломками. Скоро над всей этой сценой воцарилась жуткая тишина – у раненых кончились силы кричать. Только слышались мольбы о воде, сопровождаемые звуками рвоты и тихими стонами.
– Не давайте раненым воды! – сказал какой-то мужчина. – Это их убьет.
Эти слова напугали Киёми сильнее, чем бушующая вокруг огненная буря. Ей нельзя умирать, она должна найти Ай.
Дождь прекратился, среди клубящихся серых туч появилась слабая радуга. Жара без дождя стала сильнее, будто обволакивая тело горящим одеялом, вымоченным в бензине. Киёми корчилась от боли, кожа сползала со спины длинными полосами. Надо идти, решила она. Надо найти Ай до темноты. Она подняла голову, все тело дрожало – и упала обратно на песок. Ай, прости меня, сейчас прийти не могу. Но я найду тебя, клянусь, найду.
Глава тридцать первая
Когда Ай с Киёми покинули дом, Мика пошел навестить Фрэнка и Оду – попрощаться с ними до того, как отправится в деревню. Двигаясь вдоль дороги Тэндзин-мати, он рассматривал дома и магазины как человек, приехавший в отпуск в экзотическую страну. Надо было запомнить все детали: остроконечные черепичные крыши, решетчатые ставни на окнах, боковые калитки, ведущие в тихие садики. Помимо зданий, он рассматривал и прохожих на улицах: матери с детьми, слишком маленькими, чтобы их вывезли, праздные мужчины перед закрытыми лавками и мастерскими, старики, циничными глазами рассматривающие этот мир. Он понятия не имел, вернется ли он в Хиросиму, и хотел унести с собой сцены этого ясного августовского дня. По всему городу отступали в углы и тесные переулки тени, открывались двери, стучали по бетону