– Хай. Задержались вы сильно.
– Согласно бусидо, смерть солдата легче перышка. Может быть, это и верно, – сказала Киёми, – но смерть ребенка тяжела как гора.
Она закрыла глаза, и перед ними встала сцена прощания с Ай на школьном дворе. Розовые щечки утром, белые кости вечером.
– Вы обременены сожалениями. Вы волнуетесь о своем гури по отношению к Ай.
– Я не смогла выполнить нужные обряды для умершей. Я не прочла ни одной сутры ради нее. И если я не найду ее до исхода сорок девятого дня…
– Будет произнесен окончательный вердикт.
– Хай. И будет принято решение, в какой мир она должна войти. Она может уйти в Дзигоку или вернуться как юрэй.
Мио сцепила руки у себя на коленях.
– Я не думаю, что Ай попадет в ад. Слишком много детей погибло в Хиросиме и Нагасаки.
У Мики отвисла челюсть:
– И где?
Руки Мио остановились:
– Вы не слышали?
– Не слышали что? – спросила Киёми.
– То же оружие, что применили в Хиросиме, было применено в Нагасаки.
Эта весть встряхнула Киёми как удар током.
– Я что-то почувствовала там, в горах! Страшная боль – как в день бомбежки Хиросимы. Это, значит, взорвалась бомба в Нагасаки. Там так же много людей погибло, как в Хиросиме?
– Тысячи. – Мио кивком головы показала на Дои. – Разошелся слух, что Япония сбросила такую же бомбу на Лос-Анджелес и на Сан-Франциско. Мой сын страшно обрадовался. Глупец проклятый.
– Я бы не хотела доставить американской матери те страдания, которые пережила сама, – прошептала Киёми.
– И они еще не знают, что война кончилась.
Мика выпрямился:
– В смысле?
– Император обратился по радио. И сказал, что мы должны вынести невыносимое и пережить то, что пережить нельзя.
– Сдаваться – это бесчестье, – сказал Дои у дальней стены.
– Что может знать мой сын о чести? – спросила Мио. – Служить в армии он не мог, потому что когда-то лошадь лягнула его в спину. Но он не парализован. В поле работать он может, а служить своей стране – нет.
– Ты хотела бы, чтобы я уехал воевать, мать?
Мио закрыла глаза, взялась пальцами за переносицу.
– Нет. Никогда бы я такого не пожелала.
Киёми пошевелилась на подушке:
– И американцы высадятся в Японии?
– Хай. Вскоре они ее оккупируют. Будем надеяться, что это хорошие люди, как Мика.
Киёми поглядела на Мику и кивнула:
– Хай. Надеяться мы можем.
Мио встала с подушки.
– Я велю Дои отвести вас в Мацуэ, а оттуда в Михоносэки. А оттуда уже на корабле в Кю-Кудэдо.
– А по земле нам к пещере не дойти?
– Это могут только живые. Духи должны плыть морем.
– Понимаю, – ответила Киёми.
Мио жестом велела Дои встать.
– Отведешь Киёми и Мику в Михоносэки. Собери, что тебе понадобится в дороге, и выходите прямо сейчас. И помни, я мысленно буду за тобой следить. Так что будь к нашим гостям уважителен.
Глава тридцать восьмая
Собравшись, Дои вывел Мио на улицу, потом не спеша отошел к середине дороги и остановился, сложив руки на груди.
– До завтра не вернусь! – крикнул он.
Мио вздохнула:
– Это значит, что он в Мацуэ найдет себе проститутку. Невысоки запросы у моего сына.
– Но ведь у большинства мужчин так? – отозвалась Киёми.
– Хай. Ум у них простой – там, где дело касается физического удовольствия. Им надо давать ровно столько, чтобы утолить этот голод, но не столько, чтобы воспринимали это как должное.
Кровь бросилась Мике в лицо, и он отвернулся, чтобы скрыть неловкость.
Мио взяла его за рукав.
– Киёми-сан, я очень прошу нас извинить, но мне нужно поговорить с Микой-сан наедине.
– Разумеется, сколько угодно!
– Поговорим у колодца, – предложила Мио.
Остановившись у колодца, Мио провела рукой по краю каменной облицовки.
– Его выкопал мой муж, когда еще мог целый день работать в полную силу.
– Что вы хотели мне сказать?
– Не такой загробной жизни вы ждали, Мика-сан?
– Нет, в общем, не такой. Даже не думал, что окажусь в Японии.
– Вас воспитывали в христианской вере?
– Да.
– Небеса всюду вокруг нас, Мика-сан. И нет разницы между буддистскими и христианскими.
– То есть вы хотите сказать, что такого места, как Чистые Земли, не существует в реальности?
– Нет, я хочу сказать, что существует единственный Бог с многочисленными слугами.
– Я не знаю, что про это все и думать, – сказал он.
– Разум – мощный инструмент, Мика-сан. Он позволяет попадать в загробную жизнь в привычном тебе виде, пусть даже твоему телу больше не нужны кровь или воздух. Он позволяет мне вас видеть, хотя во всем прочем я слепа.
– И что вы видите?
– Я вижу вас и Киёми, а все остальное – размытые пятна. – Лицо ее стало серьезным. – Вы в опасную игру играете, Мика-сан.
– Какую еще игру?
Она показала пальцем ему в лицо:
– Не оскорбляйте мой разум, прикидываясь, будто не понимаете. Стоит ли риска то, чего вы добиваетесь? Очень хилые у вас шансы на успех.
– Если и была у меня когда-то надежда, то ее давно не стало.
– А теперь вы лжете себе. Ну, хорошо. Держитесь за свою надежду, Мика-сан, потому что даже угасающий огонек продолжает освещать тьму.
Она отвернулась от него и пошла к Киёми.
Мика смотрел мимо домов туда, где солнечные лучи пронизывали бамбуковую рощу. Вдыхал запах навоза, раскиданного по рисовым полям, аромат диких трав, пробивающихся возле дороги, и все время помнил, что говорила Мио. Он и сам знал, что должен похоронить свое желание в самой глубине сердца, похоронить так, чтобы оно никогда уже не выбралось на поверхность.
Дои махнул им рукой, чтобы шли за ним, и двинулся в путь.
– Лучше идите за ним, – сказала Мио. – Он ждать не будет.
Киёми поклонилась:
– Спасибо вам за помощь, Мио-сан. Мы отблагодарим вас, если будет возможность.
– Лучшая мне благодарность – если вы найдете свою дочь. – Мио повернулась к Мике. – Я буду молиться за вас, Мика-сан.
Киёми подошла к нему, и они вместе двинулись вслед за Дои, идущим быстрыми шагами. Киёми шла с опущенной головой, пока они не вышли из деревни, но Мика краем глаза заметил, что она на него поглядывает. За деревней Киёми подняла голову и спросила:
– Что хотела обсудить с тобой Мио-сан?
– Ей было любопытно, каковы вообще американцы.
– Ты лжешь.
У него закаменели плечи:
– Почему ты так решила?
– Европейцы не умеют лгать глазами. Нас же с раннего детства учат скрывать свои истинные чувства.
– Да, я заметил.
– И что это должно значить?
– Это значит, что мне следовало бы придерживать язык перед тем, как сказать что-нибудь такое, о чем я пожалею.
Она улыбнулась:
– Я думала, что понимаю тебя, и была неправа. Загадочности в тебе больше, чем кажется.
– Это плохо?
– Нет. Но это делает тебя интереснее.
Мика промолчал.
Дои стоял впереди, уперев руки в бока, и, качая головою, извергал поток слов.
– Дои говорит, что мы должны успевать за ним, если рассчитываем на его помощь. И еще он добавил, что дураком надо быть, таким как он, чтобы разговаривать с ветром.
Они пристроились за Дои, который все время ворчал, пока шагал по тропе. Время от времени он произносил оскорбления, вроде «Если вы на самом деле существуете, то тупые же вы призраки, раз в горах заблудились. Ага, тупейшие», или «Да какая японская женщина будет путешествовать с врагом? Предательница она, эта Киёми-сан».
От этого оскорбления у Киёми сжались зубы:
– Это как же я могла предать дело, которое уже проиграно? И с чего это Дои решил, что может давать мне характеристики?
– Он деревенский дурачок, – ответил Мика. – Наш характер определяют поступки, а не слова. Никогда не видел более преданную своему ребенку мать, чем ты, Киёми-сан.
Киёми не подняла глаз от дороги, но щеки у нее покраснели.
– Благодарю, Мика-сан. Твои слова очень добры.
Тропа ушла глубже в зеленые холмы и стала каменистой. Дои вел их к клочкам облаков, венчающих пики. Тропа миновала группу дубов, где на нее ложились тени.
Дои что-то заорал через плечо, потом разразился хохотом.
– Он говорит, что исполняет матушкины капризы, потому что когда-нибудь унаследует ее усадьбу. Называет ее сумасшедшей, говорит, что она придумывает невидимых людей, потому что ни с кем не дружит. Но он говорит, что сделает, что она просила. А мы после этого можем возвращаться в фантазию его матушки. Это он здесь сумасшедший.
– Верно. Но будь я в его шкуре, может быть, думал бы так же.
– Ты не влез бы в его шкуру.
Мика улыбнулся:
– Ты меня поняла.
– Приятно видеть, как ты улыбаешься.
– Взаимно.
– У меня есть причина улыбаться. Я скоро воссоединюсь с Ай, и сердце мое летит на крыльях.
– Рад за тебя, – сказал Мика, но в глубине души он был совсем не рад, чувствуя, что его время с Киёми близится к концу.
Вечернее небо стало темно-голубым. Собирающиеся тени перекрасили горы из зеленых в серые, луга из желтых в коричневые. Первые лучи луны посеребрили рисовые метелки. Тропа становилась круче, Киёми ахнула и схватила Мику за руку.
– Отчего у меня голова кружится?
– Спроси меня через сто лет, может быть, я смогу ответить.
– Так и сделаю.
Дои ждал на гребне перевала и показал куда-то на ту сторону.
– Что это? – спросил Мика.
– Мацуэ.
Тропа спускалась круто, серпантином на плоскую равнину, где вокруг двух озер был построен город. Заходящее на западе солнце зажгло Японское море оранжевым сиянием.
Киёми сжала руку Мики.
– Теперь мы близко.
Он хотел найти какие-то слова ободрения, но смог только сказать:
– Надо идти дальше.
При входе в Мацуэ Мика залюбовался неповрежденными зданиями. Он знал, что ВВС не ставили города побережья Санъин своей главной целью, но после разрушения Хиросимы ожидал увидеть разбомбленные строения.