И с этого момента начинается история Макса Четверга.
Четверг откинулся на спинку кресла, вздохнул и продолжил:
– Мое детище быстро разрослось до размеров гигантской паучьей сети, а потом, как это случилось в истории с големом – творение перестало подчиняться создателю и зажило своей жизнью. Однако, если говорить не о мифологии, а о вещах сугубо практических, то этот проект принес мне большие деньги. С тех пор как я придумал его, прошло без малого двадцать лет. Сейчас мне тридцать восемь, и я владею недвижимостью в разных частях света. Одним из своих самых удачных приобретений я считаю гражданство одного декоративного государства – некого экзотического острова. Поверьте, Ая, моя вторая «родина» по-своему прекрасна: птички, мулатки, белоснежные пляжи и море – настоящий магнит для туристов! Правда, лично я там быстро начинаю скучать, птички и мулатки меня расслабляют, а мне нельзя долго пребывать в расслабленном состоянии. В последние годы я там почти не бываю, но при этом не исключаю, что однажды мне придется бросить там якорь; главное, что гражданство этого карибского государства вкупе со знанием языков дает мне возможность абсолютной свободы, а именно свобода – моя главная ценность. При этом свободу я понимаю, как свободу для избранных, для тех, кто готов к ней – для трех процентов человечества, что составляют его золотой фонд. По моему глубокому убеждению, прочая масса, на которую приходятся оставшиеся девяносто семь процентов, нуждается в сильной руке (да, мой личный «великий инквизитор» считает, что свобода, для того, кто не умеет ею распорядиться – страшное бремя). Ну, что еще вы хотите обо мне знать?
Ая пожала плечами – она хотела знать о нем все.
Макс усмехнулся, словно прочитав ее мысли:
– Скажем иначе: что еще я могу рассказать о себе такого, чего вы не узнаете из интернета или от детективов? Хорошо, вот вам еще одна сказка на ночь – о заскучавшем герое.
Итак, в мои восемнадцать-девятнадцать лет на меня обрушились успех и деньги (не могу сказать, что эти категории были мне совсем безразличны, но все же и к первому и ко второму я всегда, даже в юности, относился довольно спокойно), и лет до тридцати, находясь на гребне волны богатства и успеха, я был, если не счастлив, то вполне доволен своей жизнью. Но потом что-то изменилось. Волна ушла, или я повзрослел и захотел чего-то другого, не берусь судить. Как бы там ни было, мной «овладело беспокойство, охота к перемене мест». Весьма болезненная охота, я бы сказал… На долгие годы я стал кочевником – путешествовал из страны в страну, нигде не задерживаясь больше чем на неделю, словно бы меня что-то заставляло бежать. Лишь постоянная смена декораций помогала мне хоть немного унять ту странную душевную тоску, которую я с некоторых пор стал испытывать. Скука – страшная вещь, гнала меня по свету. Я намеренно чередовал версии пространства в самом причудливом порядке: сегодня я сжигал себя среди пустыни, а завтра летел куда-нибудь на север; кстати, из всех моих безумных странствий наибольшее впечатление на меня произвел именно север – на земле Франца Иосифа, среди этой ледяной снежной вечности, я впервые ощутил покой. В итоге безумная чехарда из стран и впечатлений, на долгие годы стала моим привычным образом жизни.
– Но такой образ жизни предполагает полное отсутствие привязанностей, – не выдержала Ая, – неужели вы совсем их лишены?
– Привязанности – петля на шее, – усмехнулся Макс. – Я отказался от родины и стал гражданином мира, у меня нет ни друзей, ни близких, и все мое окружение составляет лишь штат моих сотрудников. Видите ли, все, к кому я был привязан – покинули этот мир, а от любых новых привязанностей я постарался себя оградить.
– А любовь?
– В моей жизни нет места любви. Я согласен с философом, сказавшим, что влюбленные «утрачивают самих себя». Я не хочу терять себя, и предпочитаю зависеть только от своей воли. Как я уже говорил – моя свобода для меня священна.
– Говорят, что жизнь без любви есть ад, – тихо сказала Ая, – может, вы на самом деле мертвы и пребываете в ледяном, бескрайнем аду, похожем на ваш любимый крайний север?
– Может быть, – легко согласился Четверг, – но вы-то сами, дорогая Ая, разве не с того же севера? В вашей жизни тоже нет любви, не так ли? Мы похожи, правда? Хотя, справедливости ради стоит сказать, что между нами все же есть разница: вы мечтаете о любви, зовете ее, а я – нет, отсутствие привязанностей – мой сознательный выбор. Что вы нахмурились? Не гневайтесь, лучше пригубите еще вина. Итак, долгие годы я пытался развеять свою скуку. Я наблюдал жизнь туземцев племени папуа Новой Гвинеи, общался с белыми медведями на острове Врангеля, ужинал с особами королевских кровей, спал с моделями (хватило бы на годовую подписку журнала Вог), но вот мне все наскучило. Меня больше не интересовали ни деньги, ни слава, ни власть, ни женщины, ни путешествия. Я пресытился жизнью и удовольствиями. Видите ли, в какой-то миг я вдруг вспомнил того мальчика, мечтавшего о переустройстве мира, и понял, что в сравнении с той мечтой, все мои достижения – ничтожны. Да, у меня были деньги, но (тут я, пожалуй, соглашусь с нашим подопечным миллионером) деньги имеют свое значение лишь до известного предела, за определенной чертой они и впрямь становятся абстракцией; да и деньги как таковые никогда не являлись главным объектом моих желаний, я, скорее, мечтал о власти. Но что мне удалось осуществить в реальности? Я обладал лишь весьма условной властью над несколькими миллионами пользователей, я не мог управлять этими людьми, не мог вмешиваться в их судьбы. Одним словом, все, чего я достиг, казалось мне мелким, и я… заскучал. А потом скука сменилась тоской. Помните, письмо, что я вам послал?
«Да, Меланхолии горят лампады
Пред алтарем во храме наслаждений, —
Увидеть их способен только тот,
Чей несравненно утонченный гений
Могучей радости вкусит услады:
И во владенья скорби перейдет».
Так вот, можно сказать, что в каком-то смысле я перешел во владенья скорби.
– Вы говорите о депрессии? – прямо спросила Ая.
– Вас интересует, подвержен ли я депрессии? – рассмеялся Макс. – А что это такое, расскажите мне, психолог Кайгородская? Проблема в том, что хотя депрессия была известна еще древним (она упоминается в Эберовском папирусе времен древнего Египта, а во времена античности Гиппократ описывал ее как «меланхолию»), природа ее загадочна. Признаться, я и сам, впервые погрузившись в меланхолию, изрядно растерялся. Это состояние засасывает, как трясина – попал – уже не выбраться. Думаю, вы поймете меня как никто другой, ибо сами больны тем же недугом. Меланхолия съедает и вашу душу. Недаром мы с вами любим «Меланхолию» Дюрера?! Признаюсь по секрету, бывали дни, когда я разглядывал эту гравюру часами.
– Но может быть, вашему состоянию предшествовали серьезные потери, какие-то драматические переживания? – спросила Ая.
Четверг хмыкнул: – Пытаетесь поставить мне диагноз, госпожа психолог? Хотите понять, является ли моя депрессия реактивной, то бишь обусловленной внешними факторами? Что ж, как я уже говорил, мне знакомы весьма «драматические» – Шекспир был бы доволен – страсти и переживания. Кстати, я на минуту отвлекусь от темы… Знаете, в свое время меня заинтересовали научные исследования, согласно которым, ступор, порожденный утратой, можно соотнести с моделью «выученной беспомощности у животных». Оказывается, животное может научиться избегать неприятного воздействия; однако в том случае, если его с самого начала невозможно избежать, у животного формируется беспомощность, и в итоге оно так и не сможет научиться избегать насилия, поскольку что-то в нем окажется уже сломанным. Интересные выводы, да? Согласитесь, сильно похоже на правду? Предположу, что вы-то должны знать это, как никто другой.
Ая пристально на него посмотрела – она поняла, о чем он сейчас говорит, но меньше всего она хотела бы касаться этой темы. Как и всегда, когда она вспоминала ту ужасную ночь из своего прошлого, она теперь почувствовала нестерпимую боль – будто бы ей в сердце воткнули нож и начали медленно вращать.
Четверг, однако, проявил снисходительность – не стал касаться ее болезненных воспоминаний, и вернулся к своему рассказу:
– Думаю, что в моем случае речь все-таки идет об эндогенной депрессии – «происходящей изнутри» моей природы. Да и депрессия ли это в известном понимании? На медицинском языке мое состояние можно назвать, скорее дистимией – хроническим нарушением настроения, однако сам я склонен называть его экзистенциальной тоской или ощущением «специфической недостаточности человеческой жизни». Как бы там ни было, моя любимая поговорка гласит, что жизнь переменчива – плохие дни чередуются с ужасными. Ничего не поделаешь – порой у меня случаются ужасные дни, когда я проваливаюсь в самую тяжелую, мрачную ипохондрию. Вам ведь это тоже знакомо, не так ли? Вас терзают те же демоны? Как вы печально вздохнули… Увы, меланхолию нельзя развеять принудительно, от нее нельзя излечиться. Во всяком случае, у меня не получилось. Да, долгие годы мне удавалось справляться со своей проблемой, отвлекаясь на путешествия, запуская новые бизнес-проекты, придумывая себе все новые смыслы, но в какой-то миг я не справился и погрузился в густую, абсолютную меланхолию. Моя публичность, мой бизнес – все вдруг стало вызывать у меня сильнейшее раздражение. Я не хотел никого видеть и желал лишь, чтобы обо мне забыли и навсегда оставили меня в покое. Я больше не хотел быть Максимом Четверковым. Но поскольку я никогда не проявлял суицидальной активности (видите ли, я считаю самоубийство уделом глупцов и слабаков – специально повторю это сейчас для вас, девушка с интересным шрамом на запястье), мне, для того чтобы уйти из мира живых», нужно было придумать что-то особенное. И тогда я решил, что Максим Четверков умрет для всех. Останется мистер Икс – человек без имени и судьбы – Макс Четверг. Я придумал свою смерть.