Рубанов вздохнул – он не был ни бабушкой, ни дедушкой, внуки, которых участвовали в спектакле, однако же, его зачем-то просят туда идти. Он вопросительно посмотрел на Ксению – может, обойдемся без спектаклей?! но у нее был такой вид, словно от этого «щелкунчика» зависела вся ее жизнь. «А, ладно, – сдался Рубанов, – пару часов балета как-нибудь перетерплю».
– Что ж… Щелкунчик так Щелкунчик! – Легко, как недавно на Николая, согласился Рубанов.
Ксения просияла, как – будто выиграла миллион в лото, но тут же замялась, словно ее что-то смущало. Наконец она выдавила:
– Николай, вы только не обижайтесь, но вам надо подобрать что-то из одежды. Ну, не можете же вы идти в театр в… спортивных брюках.
Рубанов поглядел на свои треники: да, пожалуй, для театра прикид не годится, ну так другого у него нет.
– Мы можем купить для вас что-то подходящее, – предложила Ксения. – У нас тут недалеко есть торговый центр.
Рубанов сморщился – мало того, что она его подобрала и кормит действительно, как приблудного кота или помоечного пса, так еще и будет покупать ему одежду?!
– Вы потом сможете вернуть мне деньги, – сказала деликатная Ксения. – Пожалуйста, соглашайтесь! И к тому же ведь это я вас прошу пойти со мной в театр!
Они шли по заснеженным улочкам маленького провинциального городка. Рубанов приглядывался к домам, вывескам, пытаясь увидеть что-то знакомое – а ну как увидит «свой» дом и что-то вспомнит? Но ничего не вспоминалось, да и городок был уж очень типичный – похожий на тысячи других провинциальных городков, разбросанных по России (с непременной улицей Ленина в центре, незамысловатым фонтаном, разлитой в воздухе дремотой и густым провинциальным духом) – вряд ли здесь можно было увидеть что-то особенное, индивидуальное, чтобы сознание враз прояснилось.
– А может, я вообще не из этого села? – вслух предположил Рубанов.
Ксения как – будто даже обиделась:
– Николай, это вовсе не село, а пусть и небольшой, но город. У нашего города древняя, славная история, в нем есть церкви, красивый пруд, и отличный книжный магазин! А что касается вашего предположения, что вы не отсюда, то, вероятно, вы правы, – во всяком случае, я вас прежде в нашем городе никогда не видела.
Рубанов пожал плечами и промолчал.
Маленькими улочками они дошли до главной площади городка с новогодней елкой посредине; в паре метров от елки стоял гигантский – вровень с елкой – синтетический снеговик. Вместо глаз у него было что-то электрическое, светящееся.
– Он милый, правда? – улыбнулась Ксения и помахала снеговику рукой, как хорошему знакомому.
Рубанов угрюмо посмотрел на площадь, не отличавшуюся архитектурными изысками, елку, и этого идиотского снеговика, и тяжело вздохнул: пошли мне сил, Господи…
Всю дорогу до торгового центра Ксения рассказывала ему о своих любимых литературных героях. По обыкновению, Рубанов ее не особенно слушал, погрузившись в свои «думы окаянные». Когда они поравнялись с магазином «Молоко. Рыба» Ксения вдруг остановилась и очень серьезно, будто давно мучилась этим вопросом, сказала:
– Знаете, я все думаю: правильно она поступила, что ушла от него, или нет? Вот вы как считаете?
– Кто «она» и от кого ушла? – мотнул головой застигнутый врасплох Рубанов, прослушавший все, что Ксения говорила до этого.
– Ну, Джен Эйр от мистера Ротчистера?!
Рубанов пожал плечами – он не только не знал, правильно ли поступила эта самая Джен Эйр, он вообще не знал, кто эти люди. Но из вежливости он все же пожал плечами, дескать, как посмотреть, вопрос неоднозначный, и для поддержания беседы спросил: – А вы – то сами как думаете?
– Я думаю, что Джейн поступила правильно, – твердо сказала Ксения. – Иначе он первый не смог бы ее уважать.
– Кто? – вздохнул Рубанов.
– Мистер Ротчистер, разумеется!
Рубанов с тоской смотрел на пожилую тетю-продавца в отделе одежды – та сильно хотела ему помочь приодеться, и это ее навязчивое стремление вызывало у него острую зубную боль.
– Сейчас мы подберем вашему мужу костюм, ботинки и приличную куртку, – категорично пообещала Ксении тетя-продавец, и добавила со странной интонацией: – А то он у вас как-то пообносился.
– Еще шапку, пожалуйста! – попросила Ксения.
– И шапку, – кивнула тетя и тут же ловко напялила на Рубанова какую-то мохнатую шапку.
– Вам, кстати, идет этот головной убор! – сказала Рубанову Ксения, изо всех сил стараясь быть деликатной.
Рубанов сморщился – ситуация, когда женщина покупает что-то мужчине, казалась ему унизительной. Ему нестерпимо хотелось запустить в тетку-продавца шапкой и сбежать, но он сдержался. В итоге тетка подобрала ему немудрящий, но вполне пристойный – теперь хоть на люди можно выйти – комплект одежды.
Когда Рубанов вышел из примерочной «во всем новом», Ксения всплеснула руками: – Ну, Николай, это же совсем другое дело! У вас теперь такой импозантный вид!
– Спасибо! – буркнул Рубанов и надвинул шапку на самые брови.
На обратном пути Ксения предложила пройти до ее дома через парк: «так длиннее, но интереснее! Тем более, вечер такой хороший! Прогуляемся?!»
…Сугробы, белая поземка, фонари. Они шли через заснеженный парк. Ксения опять что-то рассказывала, Рубанов то слушал ее, то «отключался». Парк выглядел пустынным и безлюдным, и Рубанову с Ксенией казалось, что больше тут никого нет. Они не знали, что кроме них, здесь есть еще один человек, и он наблюдает за ними.
Семен Чеботарев шел за парочкой по следу, чувствуя себя персонажем фильма про шпионов. На самом деле, он присматривал за Рубановым с самого начала «эксперимента». Семен снял квартиру в соседнем с Ксенией доме, запасся мощной оптикой, в которую прекрасно просматривалась квартира Ксении, и стал наблюдать за развитием событий. Согласно служебной инструкции в определенное время Семен должен был связываться с криэйторами агентства для отчета.
Собственно, пока ему и рассказывать Ае с Егором было нечего. С точки зрения Чеботарева события развивались вяло: ну, забрала эта женщина помоечного миллионера к себе, ну разговаривают они по вечерам, ну пьют чай с пирогами, но ничего такого пока не случилось. Вот приодели нашего олигарха (небось, раньше костюмчики себе шил на заказ у лучших портных?!), вот решила эта парочка прогуляться по парку – скучища…
От нечего делать Семен стал присматриваться к Ксении – а она забавная… «Платочек, сапожки, коса – симпатичная! Похожа на снегурочку!» – отметил Чеботарев. Причем сначала он отметил это бесстрастно, как некий факт (в конце концов, ему поручили фиксировать и отмечать все факты), а потом вдумываясь, как бы удивленно вслушиваясь: на снегурочку? Надо же!»
Семен перевел взгляд на мрачного отрешенного Рубанова, идущего рядом с Ксенией, и с неожиданной досадой и неприязнью подумал: «А этот хлыщ, небось, и не замечает, что она похожа на снегурочку!»
Часть 3Первый день твоей оставшейся жизни
Глава 11
Ая решила, что у нее теперь будет два дневника: прежний, который она с горькой иронией называла «Дневником моих печалей», и – новый, названный ею «Дневник моей радости». «Пусть один будет, как кувшин с мертвой водой, а другой – с живой; в первый я, как и раньше, буду изливать свою боль, а во второй, как в гербарий собирать цветы своей радости».
Однако, как вскоре выяснилось, в выжженном пространстве ее сада, цветы не росли; день прошел, но Ая так и не смогла «поймать» ни одной радости. Как научиться получать удовольствия, чувствовать радость, испытывать удивительное ощущение жизни «пчелы на горячем цветке», о котором писал поэт? Как вообще вернуться к естественной человеческой жизни, состоящей из больших печалей и маленьких радостей, когда ты – скукоженная, заледеневшая, и кажется, что простые человеческие чувства тебе недоступны?
Ая ощущала себя инвалидом, заново учившимся ходить, или марсианином, который спустился на Землю совсем с другой – безжизненной планеты, и пытается понять, что переживают и чему радуются земляне. В итоге, «осмотревшись» тут, на земле, Ая поняла, что здесь все, кроме таких, как она и Агата – застрявших в одномерном пространстве своей апатии и печали, живут в многомерном мире, и радоваться жизни у большинства людей получается естественно – само собой, «код удовольствия» у них по определению встроен в программу.
Вот ее мать, к примеру, постоянно чему-то радовалась – искренне, самозабвенно, как ребенок. Дина умела радоваться мелочам и считала, что мелочей вообще нет – Бог живет в деталях. Она радовалась осеннему кленовому листу в парке, взрывающему вечер закату, чуду распахнувшегося в ночном небе Млечного пути, шарманке дождя. Дина, как истинная женщина могла устроить не только истерику из ничего, но и праздник. Ая помнит, как ее мать ни с того ни с сего, посреди какого-нибудь особенно унылого дня могла «раскупорить» бутылку шампанского, включить любимый музыкальный концерт и уютно устроившись в кресле, раствориться в своей стихийной радости. Дина говорила, что человеку для счастья в принципе достаточно только музыки. Музыка являлась фоном ее жизни. Джаз, классика, рок – в отношении стилей Дина проявляла терпимость, в отношении масштаба – никогда. «Мне не важен жанр, мне важно, чтобы эта музыка была великой!» – объясняла Ае мать. Кроме музыки Дина получала удовольствие от танцев; она любила танцевать – просто так, для себя, при этом отличалась великолепной пластикой, и испытывала радость от осознания того, насколько красиво и гармонично ее тело. Дина радовалась красоте во всех ее проявлениях – в искусстве, в интерьерах, в моде. Она любила красивых женщин и мужчин, и улыбалась, встречая в компаниях или на улице привлекательного человека.
А как она любила наряжаться, но не так, чтобы просто быть красивой (ей это казалось скучным), а так, чтобы играть, устраивать каждый день маленький театр, и с помощью одежды экспериментировать с образами. Сегодня она дама в вечернем платье с таким рискованным, что обалдеть! – декольте, завтра – примерит образ денди: тренч, серые широченные брюки, кепка; послезавтра Дина захочет поиграть с винтажным образом и наденет платье от знаменитого французского модельера из коллекции пятидесятых годов. Дина была очень чувственной и сексапильной, и любила вещи, которые подчеркивали ее сексуальность. Однажды у нее начался «лиловый» период: лиловые палантины, лиловые платья, туфли в тон – что-то очень декадантское, утонченное, не из этого века. И к этому ее образу так шел сладострастный, загадочный аромат «Шалимар»! «Я знаю, – однажды сказала матери Ая, – это Блок про тебя написал: дыша духами и туманами…» Да, ее Дина шла по жизни, дыша духами и туманами.