Дело якобы в том, что я малость больше, чем допустимо, наглотался за последнее время каменной пыли, отчего у меня в легких и образовались эти дурацкие каверны. Да плюс к тому еще в боку обнаружены какие-то спайки. Старая штука — не знаю даже, когда и как я ее приобрел. Возможно, перенес на ногах паршивую простуду и с тех пор тащу за собой ее след.
Однако, если говорить правду, простофиля вроде меня и половины, а то и больше не поймет из того, о чем рассуждали по моему поводу врачи. В конце концов сестра заявила мне, что, если я не проявлю склонности к выздоровлению, меня уложат под нож. Со страху я тотчас же стал послушным и полностью доверился докторам.
Они мною довольны, хотя я сам собой не очень-то доволен. Никакого особого изменения ни в здоровье, ни в настроении я не чувствую, разве что появилось ощущение, что солидно отдохнул и за прошлое и на будущее. И мускулам моим уже хочется размяться. Но бесполезно: прыгать здесь нельзя, кстати, курить — тоже. Вот и бездельничаю исправно. Голове своей тоже даю отдых — даже газету и то редко беру в руки.
О, господи, и сколько недель уже так?! Пятая идет к концу.
Мне уже давно разрешили вставать, бродить по коридорам. Но что с этого? Только и считаю дни, до среды, пятницы и воскресенья. Орши приходит всегда точно, складывает на тумбочку гостинцы, потом ведет меня гулять в сад. Сядем мы с ней на скамейку и сидим молча. Что мы можем сказать друг другу? И все же нам обоим ужасно неприятно, когда раздается звонок и настает время прощаться. Я провожаю Орши до ворот и смотрю ей вслед, пока она не исчезнет из глаз; тогда я возвращаюсь в палату и снова начинаю ждать.
На прошлой неделе в пятницу меня ожидал большой сюрприз. На те два часа мир совершенно преобразился; впрочем, потом об этом пришлось пожалеть.
Задолго до того, как наступило время посещения, я спустился в вестибюль и стал прохаживаться там, поджидая, как обычно, жену. Хлынул народ, а Орши моей нет и нет, хотя она всегда была одной из первых. На вид Орши кажется этакой птичкой-невеличкой, которую того и гляди вот-вот сдует ветер. Но на деле — куда там. Она выдюжит больше любого мужчины, да и протолкнуться, скажем прямо, отлично умеет. Впрочем, неудивительно: практика давняя и немалая.
Итак, основной поток посетителей проследовал мимо меня, а я лишь стоял как вкопанный, подпирая колонну. Потом я почувствовал, как кто-то теребит меня за руку: трое приятелей ухмылялись и похлопывали меня по плечу. Я сначала даже не заметил их, просмотрел, как они подошли. Ведь до сих пор, на протяжении стольких недель, никто не поинтересовался мною ни из бригады, ни из цеха. Правда, чего бы им интересоваться?
Ну зато сейчас они проявили такое участие и доброжелательство, словно намеревались одним махом исправить упущенное. Еще слава богу, подумал я, что они пришли только втроем, а не всей бригадой — то-то наделали бы шума.
Миша Рагашич вел первую скрипку, ему активно подыгрывали и оба старика: дядюшка Яни Таймел и Лазар Фако. Мне даже и слова не давали молвить, я только бессмысленно моргал.
— Бедный парень, бедный парень, как он паршиво выглядит!
— Я же говорю и всегда говорил: нельзя доверяться докторам. Вот и мой зять, послушайте, складный парень был, здоровый, как бык, и все такое, пока…
— Кому, черт возьми, интересно слушать сейчас про твоего зятя, Лазар!
— Но это же как раз к месту! Потому как и он был здоров-здоровехонек, пока однажды не обратился к врачу. Это случилось во время сбора винограда. Ему нужен был небольшой отпуск. Он и пришел к врачу, придумав такие жалобы, которые, по его мнению, обеспечивали ему три свободных дня. Но в поликлинике его начали мучить расспросами. Стали проверять по всем швам. Посылать туда и сюда на осмотры и анализы, передавали из рук в руки. Тут уже отступать было некуда. Ну, в сборе винограда он, правда, втайне поучаствовал, но процедурам не было конца. Пришлось ему и в больнице полежать, и дома поваляться в постели. И так попеременно продолжалось долго. А спустя год мой зять и впрямь стал инвалидом. Получил ограниченную трудоспособность. Стал больным от того, что назвался больным. Вот как бывает!
Рагашич и никогда-то не любил, чтобы у него вырывали инициативу в разговоре, а сейчас прямо-таки забузил.
— Оставь свои сказки, дед! Мы здесь не для того, чтобы, разинув рот, тебя слушать. Ну, пошли, дорогой Богар…
— Я жду Орши.
— Чего ее ждать, когда она сама тебя ждет, приятель. Ну, чего ты на меня уставился?
— Я смотрю и думаю, что у вас ум за разум зашел.
— Как раз, дружище, мы в полном уме! Тут, дорогой, тактика. Да, тактика!
А тактика заключалась в том, чтобы умыкнуть меня из больницы. И как я ни пытался образумить их, они были в большинстве.
— Не обмочись со страху, куманек! Все подготовлено, как штык!
Тут они затолкали меня вместе со стариком Таймелом в туалет. Дядюшка Яни сразу же начал раздеваться. А Миша с Лазаром караулили, чтобы никто не помешал. Вскоре дядюшка Яни вышел из туалета в моем пижамном костюме и халате и спустился в сад, изображая прогуливающегося больного. Таким образом, наличие больных не пострадало. За ним вышел и я, уже в гражданской одежде. По фигуре мы с ним более или менее схожи. Правда, я все же старался быть осторожнее в движениях, чтобы пальто Таймела не лопнуло у меня на спине или в плечах, а еще меня смущало, что брюки висли на заду, как пустой пузырь. Впрочем, я выглядел, как приехавший из глухой провинции вполне невинный посетитель. Тут меня подцепили Рагашич и Фако и буквально поволокли к выходу, на свободу. Теперь уже и меня охватило манящее желание побега.
Орши была еще больше взволнована. Она стояла на тротуаре, напротив больничных ворот. По ней сразу было видно, что она участвует в захватывающей конспиративной операции.
Однако, когда я перешел дорогу, меня встретила уже совсем другая Орши. Пугливая птичка-невеличка в мгновение ока исчезла и превратилась в проворную бойкую молодку, которую и погладить-то наслаждение, но которая — ой-ой! — и поцарапать и укусить может своими острыми зубками.
— Что у тебя за друзья?! — накинулась она на меня, хотя прекрасно знала их. В ее словах заключался упрек: мол, и ты точно такой же, когда ускользаешь из-под моего контроля. Такой же, мол, вполне современный, хорошо причесанный, внешне порядочный гражданин, а на деле — шумный озорник и пройдоха, готовый приударить за каждой покачивающей бедрами девицей, побалагурить с ней, лишенный всякого стеснения парень из седьмого района, как Миша Рагашич. А Миша только ухмылялся:
— Ну, что, я же говорил! Или что-то не так? А теперь, дружище, ура, вперед! Почувствуй себя в раю хоть в эти мгновения. И никаких возражений — я сейчас здесь начальство.
И тут же они меня снова подхватили и потащили за собой.
— Направление — корчма «Подсолнух»! Столик заказан, вы — мои гости.
— Ты что, Мишка, выиграл в лотерею?
— Скинулись, голубчик! Бригада малость скинулась. Знаешь, как раз позавчера мне стукнуло в голову, что мой дорогой добрый приятель куда-то канул. Что с ним? Я сказал ребятам, надо бы изобрести нашему бедняге Богару какое-нибудь лечение, которое бы его утешило. По две-три десятки кинули. С первого же слова. И, что ты скажешь, я обложил данью и ребят из бригады Лаци Николы.
— Я надеюсь, вы уже больше не конфликтуете?
— Нет, почему?! Но это не должно было помешать им тоже сброситься. Разве я не прав?
— Наверно, ребята неплохо порылись в карманах, если ты так весело взираешь на мир.
— Ах, приятель, совсем не угадал. Эта старая кляча Лазар, он раскошелился, чтобы как-то убить время. Ему отвалили сегодня утром триста форинтов. Так что сейчас он фон-барон!
— Точно! Получили небольшое соцпособие. Это не шутка.
— Ты с ума сошел, Лазар! Ведь ты же не для этого его просил.
— Конечно, не для этого! И все же мы найдем этим деньгам лучшее применение, чем моя старая карга. Не так ли? Ведь половину она отдала бы попам, а половину отнесла бы в аптеку. Чтобы ей наварили всякие травяные настои, черт побери!
Лазар, как всегда, зло говорил о своей жене. Может быть, старик просто стеснялся, что любит ее.
В «Подсолнухе» Рагашич заказал большое блюдо сандвичей и печенье, чтобы я как следует угостился.
Мне так много хотелось сказать Орши, о стольком расспросить ее, но заготовленные утром слова куда-то испарились, и я неожиданно завел разговор совсем о другом.
— Мне приснился сон, моя радость. Иду я по какой-то красивой лестнице, по коридору. Потом позвонил, и ты открыла дверь. Сказала мне: «Тс-сс! Не шуми, дети уже спят». Мы на цыпочках прошли в заднюю комнату, стали есть виноград и смотреть телевизор. И никто нам не стучал в стенку, что мы, мол, зря переводим электричество, что, мол, вечером вообще должна быть тишина в квартире и что-де надо бы присмотреть за детьми, а то — не дай бог — заревут…
Орши это не понравилось:
— Мне противны твои сны!
Я ведь говорил, что этот зверек умеет зубки показывать.
Но тут вмешался Рагашич:
— Воркуй, дружище, со своей милой, но знай, что у вас осталось десять минут.
— Как десять?! Ведь посещения в больнице до семи.
— Десять минут, коли я сказал.
Я разозлился:
— Не вернусь я сейчас!
— А кто тебе говорит, чтобы ты сейчас возвращался? Через десять минут придет товарищ Чонка, из лаборатории, знаешь, и отдаст ключ.
— Меня это не интересует! И никто не интересует.
— Плохо у тебя вертятся шарики, приятель. «Хата», дорогуша, «хата»! Все организовано так, что будь здоров!
— Плевал я на чью-то «хату»!
— Слушай, приятель: Чонка с женой живут совсем рядом. Пять минут медленным шагом. Детей у них нет. Я дал ему сотню, и они сейчас отправляются погулять, зайдут куда-нибудь поужинать. А «хата» — в вашем распоряжении.
— Ну что, сынок, ты пока еще не совсем сник? — подмигнул мне Лазар Фако, и хитрая усмешка заиграла на его морщинистом лице.
— Праведный боже, то-то можно лихо сбить масло!