— Плевать я хотел на то, что ты думаешь. Но если хочешь жить, держи пасть на замке, дражайший навозник! Ясно?..
Некоторое время о Корнелии мы совершенно ничего не слышали. Но Миша той же осенью сумел все-таки продать свою грязную лачугу в Будафоке. Потом купил у какого-то сапожника его мастерскую на улице Хернад. Просторное помещение — сапожник когда-то командовал в нем тремя подмастерьями и тремя учениками, и пока те в отделенном занавеской углу вбивали деревянные гвоздики в подошвы и прошивали их дратвой, он в другой части помещения, оборудованной под этакий салон с зеркалом и плюшевым канапе, беседовал с клиентами, пытаясь временами перебить запах вара и старой обуви одеколоном. Это было давно. С тех пор и подмастерья и ученики бесследно исчезли, пропали и клиенты, господин сапожный мастер превратился в мелкого сапожника, а мастерская и шикарное оборудование постепенно пропивались им… Вот Миша Рагашич, купив мастерскую, целый год ничем иным не занимался, как этой огромной старой комнатой.
Он буквально помешался на этом. Сначала он очистил комнату вплоть до голых стен, потом построил в ней перегородки. Потом занялся укладкой паркета, облицовкой кафелем, где нужно, покраской и внутренним оборудованием. Он даже сумел опоясать переднюю часть комнаты с внешней стороны полукруглым коридором-балконом. У местных забулдыг он покупал за пол, а когда и за четверть цены необходимый материал, не брезгуя его происхождением. Делал все только сам, хотя многие и напрашивались к нему в помощники, но он отказывался от чьих бы то ни было услуг. Он вкладывал в это свои силы, время, заработок; похудел и даже малость зациклился на этом, но все же изготовил свое гнездо собственными силами, так, как ему хотелось.
Совсем малюсенькая прихожая выходила в маленькую кухоньку, крохотную ванную комнату и два «спальных купе». Коридор выполнял и функции гостиной: рядом с телевизором там находились шкафчик с баром, качалка, кушетка и прочие изысканные виды удобств. Миша проделал потрясающую работу; его небольшая квартира стала походить на шкатулку с драгоценностями или, скорее, на какой-то кукольный домик. Правда, в домике том даже днем приходилось зажигать электричество, и, несмотря на вентиляцию, стояла духота. Все же в эту «кассету» теперь вполне могла вселиться Корнелия со своей дочкой — наконец-то на правах законной жены. Сначала она воротила нос из-за района и окружения, но с годами стала мудрее и поняла, что и для нее и для ее дочери лучше один такой Рагашич, чем десяток ненадежных переодетых принцев.
Вскоре после того, как квартира была готова, я побывал в ней. Причем не случайно, не в качестве посыльного и не по поручению бригады, а в качестве приглашенного, званого гостя, настоящего, посвященного друга…
Мы однажды крепко поссорились с ним; я тогда чуть зубы не потерял. Но и он тоже. Наверное, эта буйная схватка понадобилась для того, чтобы наша дикая вражда внезапно перегорела и чудны́м образом превратилась в свою противоположность? Возможно. Во всяком случае, нас с тех пор связывает прочный союз, порожденный отнюдь не трезвым расчетом и не мирными переговорами. Родился он, и все тут. И мы считаем его настолько естественным, что даже смешным кажется все, что ему предшествовало. А мы и не вспоминаем. Не предаем общественной огласке. Зачем? Мы поняли и приняли всерьез друг друга, можем рассчитывать друг на друга. И это было главное…
В противоположном углу кузова рядом с Рагашичем сидел, держась за борт, здоровенный парень, Марци Сюч. Он непрестанно двигал челюстями, как заяц. Жевал резинку. Жевал он ее и днем и ночью. Может быть, даже и не потому, что это было модой, а скорее со скуки. К этому времени Марци Сюч уже три с половиной года работал в бригаде, дожив тихо и спокойно до двадцати четырех лет. Он был в нашем пестром ансамбле тем славным парнем, у которого ни извилистого прошлого не было за спиной, ни проблем в настоящем.
Он был третьим ребенком в порядочной семье, хорошо воспитанным, хорошо одевающимся, беззаботно живущим. Отец у него — мастер-механик в типографии «Родина», мать — повариха в одной из заводских кухонь. Сестры давно уже выехали из дома, обе замужем, у обеих — дети. Марци до сего времени жил и продвигался легко — ему все время светил зеленый свет. Малышкой он начал свой путь в яслях, потом продолжил его в детском саду; посещал продленку, учась в начальной школе; с легкостью окончил ее и наверняка поступил бы в гимназию, а потом и в университет, если бы захотел. Отец сказал ему: «Ты, сынок, можешь стать, кем только захочешь. Единственно, не иди в печатники…» А Марци ни к чему особенно не тянулся. Лучший его дружок пошел в электромонтеры, и он последовал его примеру, вместе они и освоили эту профессию.
Его родители построили тем временем новый прекрасный дом в пригороде.
Двенадцать лет они убухали на это. Отец вложил в строительство все, что имел, как говорится, до последней рубашки, отдал все силы, здоровье, всю душу. Превратился в опустошенного, усталого старика.
Марци зарекомендовал себя веселым, жизнерадостным, толковым и знающим парнем; только вот никакой более или менее серьезной цели в жизни у него не было. Канижаи как-то стал у него допытываться:
— И какие же у тебя планы, Марци?
— Никаких особенных нет.
— И как же, дружочек, ты себе это представляешь? Ни цели в жизни, ни самолюбия, даже свадьбы на горизонте не предвидится?
— А чего мне выпендриваться, батя?
Канижаи только головой покачал, но никакого толка добиться от Марци Сюча не сумел. Свою работу Марци выполнял исправно, когда нужно было, хорошо вкалывал во время авралов. Вместе с нами ворчал, когда мы бурчали, с нами веселился, когда мы радовались. О нем нельзя было даже сказать, что он поглощен только своей работой наладчика электрооборудования. Он не чурался ни тяжелого молотка, ни ручного точила, ни сварочного аппарата, если в общей работе бригады в том была необходимость. И вполне справлялся — так что и по этой части к нему не могло быть никаких претензий. Ну а после работы? Если не было какого-нибудь обязательного мероприятия или подрядной работы, он мог до самого вечера гонять в футбол на небольшом поле в тупике за заводом. Или ходил из одного кинотеатра в другой. Или шел на танцы.
— Почему ты не женишься, Марци?
— А мне хороша и жена товарища.
— Нет, серьезно. Ты уже был влюблен?
— А кто не был? Но какое это имеет отношение к женитьбе?
Однажды он, правда, признался, что ему не нравится жить в новом доме. И не потому, что далеко, а потому, что в нем — словно в плохой деревне: безотрадно, скучно, пусто; Приходит домой, переглядывается со стариками, смотрит телек — и все. Он даже не может там представить себе свою будущую семью. На это кто-то, кажется Яни Шейем, посоветовал ему зажить самостоятельно. Марци Сюч только головой помотал:
— Как мне сказать отцу, что мне не нравится их мир? Получится, что он зазря надрывался, стал полуинвалидом, чтоб построить этот дом? Ведь он-то строил не для себя, а чтобы я потом им владел. А мне он не нужен! Понимаете?
Правда, чаще всего он уходил от подобных разговоров и продолжал жить своей жизнью. Но независимо от всего мы с симпатией относились к этому парню. Может быть, даже и завидовали ему в том, что у него нет необходимости серьезно напрягаться. Он казался веселым, уравновешенным малым, готовым во всем услужить. Вот и сейчас он предложил Рагашичу место у борта, чтобы можно было удобнее держаться, а он, мол, передвинется поглубже.
Миша же настолько непредсказуем, что никогда не знаешь, как на что он отреагирует. Вот и тут на предложение Марци он заржал:
— Двое слепых пришли и сели в кино…
— Это что, шутка?
— Разумеется, только не встревай до времени, мальчик. Словом, сели двое слепых в кино. В перерыве один спрашивает у другого, скажи, мол, тебе хорошо видно? Тот отвечает: нет. Тогда первый говорит: поменяемся местами…
Марци засмеялся и при этом так затряс головой, словно ему букашка залетела в ухо. Рагашич толкнул его в плечо:
— Не хохочи, браток. Над этим плакать нужно. Слепые — это мы, и сидим в кино. Хе-хе-хе…
Наш грузовик тем временем перекатился через рельсы; мы оставили за собой Шорокшар и ехали теперь по унылой блеклой местности, этакой черной прерии. Здесь когда-то были большие поселения болгар, их земли, хозяйства, пашни, луга, целина, выпасы, хутора и мызы с разбросанными повсюду избенками. Словно для образца и сейчас уцелело несколько… Вместе с эржебетскими лесами — унылая пустынная местность. Ниже их опоясывает речушка Дяли, а выше — Кишпешт и Лёринц. Тем не менее на карте это все — столица, сердце страны, город-метрополия. А здесь — еще один кусочек античного мира. Чудесное место. Потому что в Будапеште он вроде бы и есть, а вроде бы и нет. Когда нашему заводу стало тесно на его старой андялфёльдской базе, а сверху стали давить на промышленность, мол, выселяйтесь за черту Будапешта, наше руководство хитро решило, что и эти места вполне сойдут за периферию и нет смысла оседать далеко от основной базы. Вот и приобрели какой-то бывший хутор с необработанной, слегка холмистой землей. Теперь тут будет филиал завода. Но только модернизация очень дорого сто́ит, чем дальше — тем больше; стали возникать тысяча и одно препятствие, и стройка сильно замедлилась. Пока что здесь расположились большие заводские склады и обслуживающие их небольшие мастерские, а также несколько цехов по преимуществу планового профилактического ремонта. Правда, строительство все же продолжается, но темпы у него, как у улитки, и закончится оно, очевидно, лишь к концу двадцатого века.
Но, по крайней мере, здесь уже есть и народ и стройный порядок. Поднялись современные, на стальных каркасах здания, а вокруг царит мертвая тишина.
Большинство у нас не любило сюда выезжать, а я любил. Я считал, что, когда эта стройка полностью завершится, тут будет настоящий завод. Где уже не люди будут бегать, а материалы, где не человек будет поднимать конструкцию на станину, а умная и ловкая машина. При погрузке тоже не придется часами ждать кранов, потому что все операции должны производиться точно по графику. И двухдюймовая труба будет действительно двухдюймовой, и с болтами будет все в порядке, и резьба — без изъянов. А зимой в мороз руки не станут прилипать к металлу и летом не надо будет каждые два часа дуть воду из крана. Для всего будет свое место и все должно там находиться; и уже не придется неделями ожидать материал, запасные части или резервные детали. Словом, многое мне обещала эта стройка. Правда, подобный образцовый завод я видел пока только по телевидению или в кино. Иногда читал о таком в газетах, и тогда меня грызла мысль: вот ведь где-то есть же такое! Пусть даже на соседней улице, но не у нас. В то же время мне заранее становилось грустно от того, что когда-то придется покинуть наш мрачный, вонючий, шумный и тесный завод в Андялфёльде, где царит привычный хаос. Где наш сборочный цех мы с нежностью называем новым — ведь его реконструировали из старого крытого павильона, где когда-то давно трудяги — поденные рабочие сколачивали повозки, пожарные телеги, водовозные бочки. Павильон очистили, все убрали, покрыли бетоном, установили два парных крана и — пожалуйста: все возможности для достижения мирового уровня. Приче