И тот же вопрос:
— Скажи, батя, а почему именно нам важно, чтобы было в ажуре то, чего не хватает?
— Потому что мы родились на этот свет не только для того, чтобы затылок чесать. Общество тебе не за это платит. Ну, Богар, кругом! Одна нога — здесь, другая — там!
Ну а что касается этих ворот, тут он не даст нам ответа, в чем, кто и насколько здесь прав, или хотя бы частично прав. Истина тут, наверное, подобна машине: складывается из многих составных деталей. И тоже всегда отсутствует всего одно-два зубчатых колесика. Зачастую и не установишь, по чьей вине.
В конце концов оставалось только одно: каждому делать свое дело. Так поступили и мы.
Без лишних слов мы вылезли из грузовика, а остальное уже пошло само собой. Даже дирижировать не нужно было.
Мы осмотрели опоры ворот, в основном, конечно, не с той точки зрения, как они вообще смотрятся, а с той, что с ними можно сделать.
В конторке вахтера дежурил лысый Руди. Болезненно толстый пожилой человек. Глаза его были мутными от сонливости! Мы попросили у него ключи; он выдал их нам в одну минуту и, наверное, с четверть часа делал об этом запись в журнале — целую вечность.
Беспокойство он начал проявлять лишь тогда, когда, глядя на наши целеустремленные действия, начал догадываться, какой террористический акт мы готовим против доверенной ему ценности: вывески нашей фирмы и решетчатых заводских ворот.
— Э-эй! Стоп! Если вы притронетесь к воротам, я доложу об этом!
Яни Шейем его утихомирил:
— Спокойствие, фатер! Волнение для вас — излишняя роскошь. Не нужно сюда смотреть, тогда и нечего будет докладывать. Ясно? Так что оставайтесь спокойно в своей клетушке, потому что тут сейчас начнется небольшой сквозняк.
— Но чтобы потом все поставили на свое место! Как было, — и старик послушно повернулся спиной к воротам, показывая этим, что он ничего не видит. Мол, пусть бригада проезжает как сможет.
А мы уже приподняли и сняли одну створку ворот и убрали ее с дороги. Марци Сюч принес инструмент: четыре молота с длинной ручкой, каждый весом по семь кило. Виола отобрал из деревянных клиньев четыре самых здоровенных и самых прочных. Мы вместе с Яни Шейемом раздобыли два приличных листа железа и одну длинную металлическую балку — она была ужасно тяжелой, мы еле ее притащили. Папаша Таймел плелся следом за нами и спрашивал: «Чем вам помочь, ребята, чем помочь?» Я сказал ему: одним — освободить от своего присутствия. Он скривил физиономию. Однако к балке даже не притронулся. Тем временем Рагашич длинной жердью измерил высоту ворот и высоту ящиков вместе с грузовиком. Судя по отметкам мела на жерди, нам для свободного проезда не хватало двенадцати сантиметров. Батя кивнул головой, потом повернулся к грузовику и, прислонившись к капоту, закурил, созерцая, как работают его сыны.
На это нужно было посмотреть.
Мы как раз остановились на минуту привычно перевести дух перед ожидавшей нас работой.
За нашей спиной холмистую пустынную местность плотной коричневато-серой пеленой окутывал сумрак, а перед нами, над базой, лились потоки света и простирались до самого сверкающего огнями города. Будто мы пришли из мрака и вот находимся на пороге яркого, светлого, красивого мира, — нужно преодолеть только одно досадное препятствие.
Опоры ворот покоились в забетонированных гнездах, причем с учетом песчаной почвы, достаточно глубоких. Но мы знали, что они будут нам послушны и прекрасно выдержат небольшую операцию. Мы проложили стальную балку внизу поперек опор. Железные листы, назначение которых состояло в том, чтобы не дать деревянным клиньям уйти в землю, положили вплотную к самым опорам. Между балкой и листами образовалось крохотное расстояние. Сюда мы установили по паре клиньев, острием к острию, чтобы они могли наползать друг на друга. Клинья были крепкие, тридцатисантиметровки.
По два человека стали к каждой опоре: у одной — Яни Шейем и против него Виола, у другой — мыс Мишей Рагашичем. Дело простое. Суть его в том, чтобы четыре молота строго синхронно и с одинаковой силой били по клиньям. Потому как если ворота начнут подниматься неравномерно, косо, то шпунты опор ослабнут, перекосятся, рама деформируется, сварочные швы лопнут, и ущерба будет больше, чем пользы. Словом, делать нужно было с умом. С умом? Нужен хороший ритм — в этом погрешить было нельзя. Нужна была особая, сверхчувствительная гармония, единый настрой на безупречные совместные действия.
— Ну, что, человекоподобные? — спросил Яни Шейем и поплевал на ладони. Потом хохотнул. Это означало, что в последующие минуты он будет заправилой, будет задавать темп, а нам только следует быть предельно внимательными. — Итак, включаем автоматику. Э-эх, ра-аз!..
Говорят, когда-то подобные работы выполняли под песню. Мы к этому не привыкли, не умели, и нас это не увлекало. Когда надо, ту же функцию выполняла ругань или дружные выкрики. Или, если в группе находится этакий добровольный шут, — бессмысленные, шутовские присказки, экспромты, на которые мастак был Яни Шейем, когда был в форме.
— Где милашка, здесь милашка, вот она, урра! — начал он для подогрева. Мы взмахнули молотами. — Шлеп по ней, у-ух!
Мы долбанули молотами по задкам клиньев. А дальше все пошло как по-писаному, словно само собой. Клинья со скрипом стали налезать друг на дружку, принимая на себя балку, балка — опоры, и незаметно, медленно и красиво, как трава растет, ворота стали подниматься. А Яни, не умолкая, сопровождал нашу работу своим текстом:
— Не жалей, крепче бей: то не мама, то не папа, побойчей махай же лапой; руки-ноги поломай, выше молот поднимай; легкие уже не дышат? Заработок будет выше; девке сладок поцелуй, на руки еще поплюй; и ударь еще разок, у-ух, хороший молоток! а теперь ударим — два, закружилась голова? ну, тогда ударим — три, веселей вперед смотри; наберем побольше пара для последнего удара; ловкость тут нужна, не ум… и-и — бу-ум! Ради дяди.
Готово! Молоты с длинными ручками опускаем на землю. Яни Шейем косит глазами на арку ворот.
— Конец фильма, господа. Можно выключать зажигание.
Виоле очень нравятся наши результаты; во время работы некогда было разговаривать, теперь он рад выговориться:
— Ну, Яника! Ты — одержимый первый сорт! Это я тебе говорю. Первоклассный сумасброд. Не знаю даже, почему бы тебе не заняться рифмоплетством?
Рагашич фыркнул:
— Не говори ему такого, а то он, пожалуй, займется!
— А почему бы ему и не заняться?
— Избавь нас от этого господь. Потому что все стоящее уже написано до него. Ему остались только скороговорки да всяческая чепуха, от которой хоть на стенку лезь.
— Иногда и это нужно, Мишенька, — сказал Яни Шейем. — Ко мне пристает это черт знает почему. Но мне это нравится. Я думаю, папуля, что без дурачества я бы не вынес комфортабельной земной жизни, которую к тому же еще отягощает твое присутствие.
— Дурак ты, шут! Знаешь ли ты, что означает это вечное дурачество? Опиум, сынок, опиум! Хиханьками да хаханьками, как в цирке, ничего не решишь.
— Ну и что? Может, ты решишь? А к тому же не всем быть такими умниками, как ты. Такой постной, холодной кислятиной.
Тем временем грузовик стронулся с места. Ящики, покачиваясь, с зазором в два-три пальца прошли под перекладиной.
Мы побрели вслед за машиной. Но нас будто подменили. Мы шли по двору, как футбольная команда в раздевалку после выигранного матча.
Замыкал шествие папаша Таймел, бодро семенивший вслед за нами. Пока длилась операция, он парковался на приличном расстоянии, потому что, кто знает, вдруг развалятся ворота и от людей мокрое место останется… Но теперь, после полного успеха, он сразу попытался взять на себя идеологическое руководство:
— Самое главное, друзья, не впадать в отчаяние, если и возникают какие проблемы. Не правда ли? А ведь все было просто, как плевок.
Рагашич огрызнулся:
— Не хватает, чтобы ты еще дудел мне в уши.
— А что я не так сказал? Может, ты радовался бы, если бы мы застряли в этих воротах, как рыба в сети?
— Знаешь что, дед? Поворачивай-ка назад и дуй к начальству. Отыщи там тех товарищей, которые дают тебе возможность изо дня в день быть чемпионом ничегонеделанья, поскольку настоящей работы для тебя нет и в помине, и поклонись им в ножки.
Канижаи остался в воротах и с таким видом оглядывался по сторонам, будто ждал какую-то делегацию, которая тут же немедленно произведет его в святые. Но кроме лунного света некому было ласково потрепать его по плечу. Тогда он разочарованно зажал под мышкой свой потрепанный портфель — канцелярию Канижаи (правда, в ней было все, что нужно) — и вошел в конторку вахтера, чтобы позвонить и известить администрацию о доставке груза и о нашем прибытии.
Марци Сюч нагнал нас с молотами и с инструкцией бригадира, согласно которой ящики следует аккуратно сгрузить около «жестяного дворца», после чего ждать его дальнейших указаний.
Этот «жестяной дворец»! Идея его сооружения принадлежала тоже бате. После того как нас, наверное, уже раз двадцать бросали на строящуюся базу, монтировать в интересах спасения престижа завода и государства то то, то это, бригада начала ворчать. Какого, мол, черта; тут подчас ни оборудования, ни условий для работы, инструмент нужно на руках таскать с собой туда-сюда, и не раз от Шорокшара — в пешем строю. Словом, нам начало надоедать это дело, о чем мы не раз заявляли, и довольно твердо. Тогда мастер Канижаи выдвинул идею: построим там для самих себя небольшую мастерскую, хорошо оборудованную, с основным инструментом. Так и сделали, по его приказу, на добровольных трудовых вахтах. Подгоняемые собственным энтузиазмом, мы выезжали на социалистические субботники. Из фасонного железа сделали каркас, облицевали его алюминиевыми листами, покрыли шифером, а пол залили бетоном. Провели электричество, водопровод; затем — замок на дверь, и у бригады — собственная база. Своей тыльной частью она робко жалась к боковой стороне одного из складских павильонов, как цыпленок к наседке. Потом это сооружение так там и осталось. Планировалось оно как временное, для внеочередных