Зима пришла рано, выпал снег, ударили морозы. Мы не проявили особого восторга, когда в один прекрасный день Канижаи нам сообщил о том, что опять придется ехать в «жестяной дворец», на шорокшарскую базу. Надо заново отладить выпотрошенные холодильные установки. Но нам следует держать фронт и на заводе. Батя приказал Виоле, Лазару Фако и мне взяться за работу в Шорокшаре, остальные будут вкалывать на заводе. В понедельник батя вместе с Марци Сючем собирался подвести нам в Шорокшар кое-какие детали: краны, прокладки, клапаны, чехлы, наполнители и тому подобное. И денька за два мы с этим заданием справимся.
Рано утром холодище страшный, с трудом разогреваешься до нужной в работе кондиции. К тому же вокруг «жестяного дворца» никто не считал нужным убирать снег, обкалывать лед. Мы то скользили по ледяной корке, то месили снежную кашу. Виола встал к циркулярной пиле, чтобы нарезать необходимые по размеру трубки. А пока он их нарезал, мы с Лазаром бездельничали и время от времени хлопали друг друга по спинам, чтобы хоть немного согреться.
— Скучаете, друзья? — стараясь перекричать визг пилы, позвал нас Виола. — Вы хоть бы снег убрали, что ли, а то он скоро таять начнет.
Мы схватили лопаты, вышли наружу и навалились на сугробы, стараясь привести окружающий пейзаж хоть в какой-то божеский вид. Скрипел снег, лопаты скрежетали по бетону, трещал лед. Поэтому мы сразу и не услышали, как смолкла вдруг пила. Внезапно дверь распахнулась, и на пороге показался Виола. Видно было, что он смертельно испуган. Заикаясь, он проговорил:
— Г-г-гос-ппо-ди! Я се-себе руку от-трез-зал!
Виола повторил эту фразу по крайней мере раза три. Он бледнел прямо на глазах. Переминаясь с ноги на ногу, Виола прижимал к груди правую руку, из которой текла кровь.
— Черт тебя подери, бедолага несчастный! Что же ты натворил?! — закричал я на него, но сам от испуга и растерянности не мог сдвинуться с места. Мне не хотелось верить, что произошло непоправимое, но, к сожалению, то, что мы увидели, говорило именно об этом. Лазар Фако первым отбросил лопату и бросился к Виоле, он пытался выяснить самое важное: Виола просто порезал руку или отрезал себе пальцы.
Виола повернул руку тыльной стороной, и мы увидели страшную рану. Рука напоминала раскрытую тетрадь, так сильно была рассечена пилой. Безымянный палец вообще держался на лоскутке кожи. Кровь лилась ручьем.
Тут до нас наконец дошло, что мы должны быстрее перевязать Виолу, только чем? В «жестяном дворце» даже не было аптечки! Я уже собрался скинуть спецовку, чтобы оторвать рукав рубашки, но Лазар остановил меня:
— Не нужно! — Он обхватил Виолу за плечи и умоляюще просил его: — Ты, браток, прижимай руку, прижимай, чтобы кровь так не шла. Идти-то можешь или нам тебя понести?
Виола молча двинулся вперед, его пошатывало. Мы поддерживали его с обеих сторон, за плечи и локти, чтобы он случайно не поскользнулся и не упал на скользком бетоне. Мы старались ступать осторожно, приминая снег перед ним.
Чтобы добраться до конторки, нам надо было пройти через территорию трех будущих цехов. Там дежурила администратор, тетушка Мари Чока, она была по образованию медсестрой.
Несколько складских рабочих удивленно взирали на наше странное шествие, кто-то даже направился за нами следом к конторке. Там стоял шкаф с намалеванным на нем красным крестом. Виола без сил упал в кресло, положив руку на стол. Ладонь его алела, как страшный цветок с белыми краями. Тетушка Мари вздрогнула, увидев ее, проглотила слюну, но справилась с собой и начала выполнять привычную, заученную за долгие годы практики процедуру: чистить, промокать, дезинфицировать руку Виолы. Лазар по-прежнему держал Якоба за плечи, я же поспешно вызвал по телефону «скорую». Потом я набрал номер нашего сборочного в Андялфёльде и попросил Канижаи.
Якши был в шоке, он лишился дара речи. Тетушка Мари Чока пыталась его расспросить, но вместо него на вопросы отвечал старик Фако.
Затем мы стали ждать «скорую». Я смотрел на Якоба, пытаясь перехватить его взгляд, но безуспешно, глаза у него лихорадочно блестели и бегали! Я постарался потихоньку выскользнуть из конторки: присев на ступени, достал пачку сигарет и закурил. Мысли у меня путались. Страшное впечатление вызвала не сама рана на ладони Якоба, а его застывшее как маска лицо. В глазах у него был какой-то животный страх. Такие глаза бывают у раненого зверя, который никак не может понять, что с ним произошло.
Я заметил, что сам я весь перепачкался кровью, но только махнул рукой: спецовка и так вся в пятнах.
Врач «скорой» не сообщил ничего утешительного:
— Очень серьезное увечье. Два пальца, вряд ли удастся спасти — их придется ампутировать. Что касается среднего, то ничего определенного тоже пока нельзя сказать.
Диск циркулярной пилы врезался в ладонь и прошел наискосок. Были изуродованы нервы, сухожилия, кровеносные сосуды, мышцы. Но вот что было странно: во время работы человек никогда не держит ладонь вот так под пилой.
Когда примчался Канижаи, мы вместе вернулись в «жестяной дворец» и попытались восстановить ход трагического события. Мы встали на следы, оставленные ногами Виолы, протягивали руки к диску пилы, пытаясь понять, как он мог так пораниться. Но так и не смогли найти разумного объяснения случившемуся. Защитный щиток не позволял подсунуть руку под зубья пилы. Откуда тогда эта огромная треугольная рана? Как все это вышло? Может, диск пилы дважды резанул по ладони Якоба?
Можно было лишь предположить, что кусок трубы, который Виола подгонял до нужного размера, как-то застрял в пиле, и она начала вибрировать, нагреваться, дрожать. И бедолага Якоб, чтобы тотчас же остановить пилу, вероятно, зашел с другой стороны и попытался расцепить зажимы, державшие злосчастный кусок. Из-за вибрации пилы Якши и получил удар металлического диска. Возможно также, что, схватившись за раскаленный кусок трубы, он инстинктивно отдернул руку и тут попал под стальные зубья. В этот же момент пила, наверное, все-таки перерезала трубку, опять качнулась и нанесла новое ранение несчастному Якобу, который из-за предохранительного щитка не видел, где в этот момент находится лезвие.
Лазар Фако высказал предположение:
— В такой момент человек не чувствует боли. Боль завсегда позже приходит. Когда в тебя пуля на войне попадает, то же самое бывает. Якоб, видать, испугался, стал размахивать руками и еще раз напоролся…
Но догадки, разумеется, в протокол не занесешь.
— С машиной что-то стряслось. С пилой этой дурацкой! — задумчиво протянул Канижаи. — Виола работал нормально. Вы все поняли?
Мы согласно кивнули.
— Вы ведь во дворе были.
— Да, мы снег сгребали.
— И ничего не видели.
— Увидели уже изуродованную ладонь Якоба.
Канижаи промолчал.
— Это верно, что пальцы не удастся спасти? — спросил Лазар Фако.
— Куда его повезли?
— В Колтайскую больницу.
— Я днем туда съезжу.
— А до этого что нам здесь делать?
— Ни до чего не дотрагивайтесь. Сюда приедет разбираться комиссия.
— А работа?
Батя даже не обратил внимания на эти слова:
— Этот несчастный случай ударил не только по Виоле, но и по мне.
— О холодильниках не беспокойся, батя, Мы вдвоем сделаем.
— Заскочите куда-нибудь погреться.
— Ты пойдешь с нами?
— Вы что, не слышали? Марш отсюда, живо!
Пришлось оставить Канижаи одного. Он мерил шагами «жестяной дворец». Мы же с Лазаром зашли к ребятам в ремонтный; они там ремонтировали компрессоры. Старика Фако в тепле разморило, и он уснул, а я не мог сидеть без дела и попросил у коллег какой-нибудь работенки.
Через пару часов появился батя, который нас едва отыскал.
— Пошли со мной, расскажете обо всем членам комиссии.
На полпути к «жестяному дворцу» Лазар Фако внезапно остановился.
— Пила! Она ведь была выключена!
— Ну и что?
— Пила стояла. Когда Якши вышел к нам, пила не работала.
— Что ты этим хочешь сказать?
— Несмотря на рану, на шок, на то, что у него ум за разум зашел, он все-таки выключил пилу. Поняли?!
Как не понять. Выходит, у Якоба, как у нас у всех, работа настолько глубоко засела в мозгу, в нервах, что он прежде всего выключил пилу, только потом кинулся за помощью. Вспомни Якоб об этом лишь в больнице, он вскочил бы с койки, извинился перед докторами, попросил его на часик отпустить и побежал бы в Шорокшар выключить пилу, а потом вернулся бы обратно и сказал: «Дорогие врачи, продолжайте свое дело…»
Виола, как мне кажется, в своей самозабвенной любви к любым машинам и станкам, на которых работал, превзошел нас всех.
В комиссии было четверо: старший мастер Переньи, женщина от инженерно-технического персонала, дядюшка Дюри Тараба, представитель отдела техники безопасности, и Геза Хайновер, начальник местной заводской охраны.
— А не пьян ли он был?
Хайновер пристально уставился на нас, словно мы были сообщниками Виолы в каком-то преступлении.
Конечно, проще всего на работягу свалить. Окажись Виола пьян, для Хайновера и компании все было бы проще простого. Записывай в протокол и порядок… Рабочий сам во всем виноват, он и несет ответственность за несчастный случай. Обычно комиссии стараются сразу же подвести к подобному выводу.
— Я спрашиваю, не был ли он пьян? — снова резко прозвучал вопрос.
— Эх, если бы он был пьян! — воскликнул старый Фако.
Неужто непонятно? Надо просто знать Виолу. Якоб вообще отличался осторожностью, а уж если выпивал немного, то работал вдвойне осмотрительно. Хоть он и любил машины, станки, всякие механизмы, но при этом и побаивался их. Основательно выпив, он никогда не подходил к станку. Сегодня же он приехал в Шорокшар к шести утра, отдохнувший, выспавшийся и свежий.
— Кому не приходилось пилой железяки резать, тот, конечно, никогда себе ладонь не раскроит, — вырвалось у меня.
— Что вы хотите этим сказать?
— Работяга за свою зарплату вынужден каждый день вкалывать так, что об опасности и не печется.