— Верно, — поддакнул папаша Таймел, словно хотел сказать «аминь».
— Представим себе, прошу покорно, нынешнее человечество. Мы ведь силу большую взяли. Ракеты там разные, атом, умные машины, механизмы, хитрые штуковины: колесики там, шестеренки. Но человек-то каким был, таким остался, прошу покорно. Все одно не знает, что с ним завтра произойдет. Знаете вы это или нет?
— Может, я завтра в кого втюрюсь? — заржал Марци Сюч.
— А может, богу душу отдашь! — мрачно оборвал его папаша Таймел.
— Еще неизвестно, отец, хорошо ли было бы, если бы мы могли в завтра заглядывать, — не согласился я.
— А я вот считаю, что хорошо, — упрямо заявил не на шутку рассердившийся старик. — Это здорово: знать, что́ с нами будет!
— А по-моему, было бы хуже. К примеру, я знаю, что завтра себе шею сверну. Ну и что? Я же ничего изменить-то не смогу, время-то мне не опередить, чтобы помешать этому.
— Ты просто-напросто не пойдешь туда; где тебе грозит опасность. Вот о чем речь идет.
— Предсказания будущего — полнейшая глупость, — пренебрежительно махнул рукой Рагашич.
Однако старик Лазар продолжал парить на крыльях своей необузданной фантазии.
— Вовсе не глупость, прошу покорно. Было бы просто замечательно заглядывать в будущее или возвращаться в прошлое. Ты только представь себе такую возможность.
— Ты, видно, папаша, последнее время слишком подолгу у телевизора сидишь и слегка переутомился. Здоровье побереги.
— Я вам серьезно говорю, прошу покорно. Если бы я мог в прошлое возвращаться, то сейчас же туда отправился бы и исправил все, что когда-то напортачил! — Лазар пришел в неописуемое возбуждение и даже подпрыгивал на месте. — У меня бы голова за свои ошибки не болела. И у тебя тоже.
— Ну перестань, старче! И без тебя тошно! — взмолился Рагашич. — Конечно, клево было бы, если бы Виола мог вернуться в прошлое и за минуту до несчастного случая остановить пилу. И расхохотаться до упаду над всеми. Это было бы просто классно. Но это все сказочки, старик, — с этими словами он притянул Фако к себе и усадил рядом на скамью. — Ты папаша, не понимаешь разницы между желаемым и действительным. Глупые мечты — самая большая глупость на белом свете.
В этот момент на ступенях появился Канижаи. Вид у него был весьма озабоченный.
— Руку ему спасут и те два пальца — тоже. Но работать этой рукой, как прежде, он все равно не сможет.
— И не должен будет! — прокричал в ответ старик Фако. — Мы вместо него поработаем. Разделим между собой его долю работы. Каждый из нас станет делать чуть больше, чем обычно, вот и все. А Якоб будет подносить инструмент, помогать, держать, дирижировать краном. Ну, всякое такое. Не знаю, еще что-нибудь найдется. Продукции прежней будем выпускать столько же, ну и деньжат будем получать не меньше. Шесть человек и за седьмого смогут вкалывать. Правду я говорю? Надо ему сказать, чтобы он не переживал, не убивался зря!
— До этого еще очень далеко, Фако. Руку по частям будут оперировать. Трансплантации будут делать, хрящики, косточки заменять. И еще лечебной гимнастикой с ним заниматься, укреплять ладонь и кисть.
Мы приумолкли, а Канижаи продолжал:
— А пока главное, чтобы удалось компенсацию пробить. Разницу между его среднесдельной и деньгами, которые Виоле полагаются по больничному. Я добьюсь, чтобы он ее получал.
— Но рано или поздно его выпишут.
— Ему инвалидность дадут. Плюс компенсация, о которой я говорю.
— Это точно?
— Пока идет расследование, подождать придется. Но я себя не пожалею, а добьюсь для несчастного Якоба всего, что только можно.
Яна Шейем слушал батю, стоя на ступеньках лестницы, ведущей к главному входу больницы.
— Но какой ценой, батя? Ты ради Якоба хочешь пожертвовать собой?! Им нужен козел отпущения, виновник случившегося. Кто-то обязательно должен понести наказание. А компенсация для Виолы уже потом.
— Ну и что? Получу выговор? Еще один. Все равно компенсация для Якоба важнее. К тому же, если положить на весы мои прегрешения и мои заслуги перед заводом за двадцать семь лет работы, думаю, они все-таки перевесят.
— И все равно, батя, эта история большую шумиху вызовет.
— Я только об одном жалею: всю бригаду ведь в грязи вываляют. А мы шли на получение звания лучшей бригады завода и «золотого знака».
— Как-нибудь переживем, — бросил Яни.
— Неверно! — вдруг завелся Рагашич. — Бригада-то ни в чем не виновата. Почему мы должны страдать?
— Коли вместе радуемся, плакать тоже вместе надо.
— Звучит как лозунг, батя.
— Так гласит устав нашей бригады.
— Выходит, плох устав, устарел он.
— Трудно судить. Одно ясно: это будет решаться не здесь и не нами. Завтра с утра мы с тобой, Богар, зайдем к Переньи.
— Зачем?
— Есть спецзадание, и мы наметили тебя для этой работенки. Переньи объяснит тебе, что ты должен будешь делать.
— А холодильники?
— Миша тебя подменит. Они с Яни Шейемом и стариком гномом справятся. И Марци будет на подхвате, я его буду посылать, где труднее.
— Это ведь двойная работа, да еще при такой гонке. Зачем тебе это, батя?! Попроси прислать подсобников!
— Нет! «Аврора» до сих пор обходилась без них. Надо было, и за десятерых работали. А теперь нам тем более нельзя канючить — дескать, тяжко, не справляемся. Помогите!
Однако и канючить и ругаться охотники нашлись.
На следующее утро все и началось. Еще до смены мы заметили: на нас стали как-то косо поглядывать, перешептываться. Чертовщина какая-то! До нас долетали обрывки фраз, замечания, шуточки, но толком никто ничего не мог понять.
Лазар Фако брел по заводскому двору за точильным диском. У заводского склада грузчик Элемер Сабо и водитель автокара Пали Вашбергер укладывали кое-что на тележку. Обращаясь к старику Фако, Вашбергер прокричал:
— Лазар, вас что, и вправду вывели на чистую воду?
— Хрена с два. Кто это вам сказал?
— Все говорят, что «золотого знака» вам в этом году не видать! А с тем, что за прошлый год получили, придется расстаться. Хотя бы на время!
— С какой стати?
— Говорят, вы очки втирали. Канижаи приписки делал. Мол, по поводу и без повода вам проценты зачисляли! Вот так и набегало каждый раз сто двадцать пять процентов. А?
— Грязная клевета!
— Не скажи. Дыма без огня не бывает…
— Катись ко всем чертям! Всем ясно, у нас полно завистников!
Когда Лазар нам об этом рассказал, папаша Таймел собрал сумку с инструментами и отправился бродить по заводу, по двору и конторским помещениям, словно его вызвали для ремонта. При этом он слушал в оба уха и смотрел в оба глаза. Присматривался, приглядывался, кое с кем перебрасывался словечком-другим. Слухи множились, самые вздорные, зловещие сплетни. Словно кто-то специально задался целью оговорить нашу бригаду.
Мало нам несчастного случая, теперь еще эти слухи.
Папаше Таймелу удалось узнать следующее. С неделю назад в дирекцию на Канижаи пришла анонимка. Якобы он обманывает рабочих при закрытии нарядов. Другие утверждали: обнаружена большая пропажа деталей в материалов из сборочного, и следы, дескать, ведут в нашу бригаду. Но большинство слышало: Беренаш получил анонимку на Канижаи, в которой говорилось, что уже долгие годы наш бригадир добивается высоких результатов обманным путем и к тому же по блату получает большие денежные премии для себя и своих дружков.
Мы ушам своим не поверили. Беренаш дал ход анонимке? Но ведь он обычно, если возникали какие-нибудь проблемы, приходил к нам в бригаду и доверительно просил, чтобы мы во-всем разобрались. А всякие анонимки, не читая, просто выбрасывал в мусорную корзинку. Неужели за всем этим что-то кроется?
А во время утреннего перерыва бригадир «Гагарина», коллега Никола отправился в завком и совершенно официально потребовал, чтобы с него сняли все вздорные обвинения и подозрения. Дескать, профсоюзный комитет должен срочно разобрать его протест и дать опровержение. Когда к Беренашу вернулся дар речи, которого он от изумления лишился, настолько неожиданным оказалось требование Николы, он спросил у бригадира, что в конце концов произошло. Никола заявил, что он не писал никаких анонимок, не доносил на Канижаи. Но, мол, все почему-то уверены, что именно он заварил всю эту кашу. Тут Беренаш разозлился:
— Речь идет вовсе не о какой-то там анонимке. Канижаи пока вообще надо оставить в покое, ему хватает неприятностей из-за несчастного случая с Виолой! Ведется расследование, составляется протокол. Пока расследование не будет доведено до конца, ни о чем нельзя судить точно и конкретно!
И с этими словами он буквально вытолкал Николу из завкома.
У нас в большом сборочном работает восемь бригад. Шесть из них работает на конвейере, а две — «Гагарин» и «Аврора» — производят комплексный монтаж и наладку оборудования. Конечно, нашим успехам завидовали многие, а между «Авророй» и «Гагариным» уже больше десяти лет шла жестокая борьба за первенство — за звание лучшей бригады сборочного, да и всего завода. И всегда Канижаи, хоть на самую малость, но опережал Николу. И при этом никто не ставил под сомнение ни профессиональный талант, ни сметку нашего бати, ни прекрасную работу всей бригады.
Никола долго предавался раздумьям в коридоре. Он не очень-то поверил Беренашу, что у Канижаи все обстоит благополучно, но никак не мог взять в толк, что же сейчас лучше для «Гагарина». С одной стороны, если «Аврора» из-за несчастного случая с Виолой уйдет с первого места, «Гагарин» автоматически выходит в лидеры соцсоревнования. С другой стороны, если Канижаи начнут преследовать и притеснять, на заводе все будут уверены в том, что это дело рук Николы или его подчиненных. Они, дескать, в своих интересах Канижаи подножку подставили. В самый неподходящий момент. Пусть это ложь, но такая каинова печать, которую так просто не смоешь. Выходило, что интересы бригад совпадали. Николе было невыгодно, чтобы с Канижаи случилась крупная неприятность.
И Никола решился. Он прямиком направился к нам и торжественно заявил, что совершенно ни в чем не повинен, что сам ничего толком не может понять. И что всех его ребят потрясло несчастье с Виолой. На следующей неделе они скинутся, накупят подарков и навестят Якоба в больнице.