— Можете вселяться без всяких проволочек хоть сейчас.
Я заколебался, спросить ли о том, что до известной степени отравляло мое настроение, немного, правда, но все же…
— Товарищ Андор, я хотел бы неофициально задать один вопрос.
— Пожалуйста.
— А если меня вдруг снимут с бригадирства, не придется ли мне возвращать квартиру, ведь она — заводская?
Чему же он смеется? Ведь именно из-за этого моя радость была неполной. Нет никаких гарантий, что в моем единоборстве с бригадой я не окажусь на лопатках.
— Ордер выписан на ваше имя, не так ли?
— Так.
— Когда бы вы хотели занять квартиру?
— Сейчас, если можно.
— У вас есть дети?
— Двое.
— Вы намерены увольняться с предприятия?
— Вовсе нет!
— Вот видите, товарищ Богар. Квартира — это не игрушечная одежка: сегодня одел, завтра снял. Переселяйтесь спокойно. Да и бригадиров у нас не меняют так просто, а главное, так быстро. Желаю успеха!
В сборочном, конечно, знали, что происходит наверху. Первым ко мне подскочил Янош Шейем:
— Поздравляю, Богарчик! Господин квартировладелец! А как с новосельем?
— Будет, не волнуйтесь.
— Ты просто чудо, шеф! Обожаю гульнуть на дармовщинку.
Оба старика тоже искренне обрадовались. Даже принесли табуретку, чтобы я сел и рассказал все по порядку. Какую квартиру получил, где. Не хотели верить, что я ее и в глаза не видел. И что мне все равно, где бы она ни была. Впрочем, я хорошо сознавал: все эти рукопожатия и поздравления адресованы не новому бригадиру, а прежнему коллеге, Богару, их товарищу. А если бы я и не понимал этого, то очень быстро дошел бы. Рагашич тоже протянул мне руку:
— Богар, так ты из-за этого согласился?
— Хочешь знать правду?
— Да.
— Из-за этого.
— Дурак был бы, если бы отказался. Но и теперь не жди, что я буду вилять перед тобой хвостом.
Как же глубоко сидят в нем зависть и тщеславие! И не только в одном Рагашиче.
На глазах у бригады я поспешно принялся за работу, стараясь изо всех сил, до дневной нормы было еще далековато. Но работая, я замечал, ребята перешептываются, явно сплетничают обо мне. Они сразу же умолкли, стоило мне оказаться поблизости. Неужели меня ждет участь Мадараша?
Так до конца смены я чувствовал попеременно то радость, то огорчение, то злость. Но радость все же перекрывала. И поэтому работа спорилась, не давая разыграться эмоциям. Я едва дождался конца смены. Ах, если бы я мог оставить на заводе свои заботы, огорчения, свое желание поладить с бригадой, доказать, что я всерьез хочу создать настоящий крепкий коллектив единомышленников. Закрыть бы это все в шкафчик, который стоит в раздевалке. Грустные мысли не покидали меня. Огромным усилием мне удавалось загонять их в дальний угол моего сознания, но они все равно мешали моему счастью.
Вернувшись домой, я схватил Орши в охапку и стал кружить, поставив на пол только тогда, когда она начала всерьез возмущаться.
— Побыстрее собирайтесь и пойдем смотреть чудо.
— И шагу не сделаю, пока не скажешь, в чем дело.
— Быстро отвечай, чего хочешь больше: ругаться или любить?
— Любить!
— Тогда ни о чем не спрашивай, потому что чудо исчезнет! Сейчас важно успеть, все зависит от этого.
— Ты заболел, Пишта?
— Заболел и не собираюсь выздоравливать, вот так!
Пока она одевала обоих шалунов, я быстро запихнул в чемодан несколько попавшихся под руку вещей и вызвал такси. А в сумку незаметно спрятал секретную металлическую копилку.
— Ну, семейство, вперед, быстрее! — и прихватил под мышку маленькую табуретку.
Здесь Орши всерьез изумилась:
— Зачем тебе табуретка?
— Мы отправляемся в пустоту, где даже не на чем будет присесть.
Я видел, что она начинает волноваться. На протяжении всего пути Орши внимательно всматривалась в мое лицо, пытаясь угадать, не сошел ли я и впрямь с ума. Пожалуй, я действительно слегка свихнулся… Второй этаж, третья квартира. Я втолкнул туда свое семейство. Затем протиснулся вперед, уселся на пол на самой середине квартиры и начал смеяться. Орши с детьми стояла в дверях, и я видел, она всерьез за меня боится.
— Что с тобой стряслось?
— Я стал квартировладельцем!!
Все наши вещи, находившиеся в комнатушке, которую мы снимали у старой Бачко, спокойно уместились в грузовом такси. Я как раз нес вниз книги, когда, наконец, появилась и она сама. До сих пор ее мучило любопытство, а сейчас уже появилось раздражение.
— Так нельзя! Если вы хотите съехать, нужно объявить об этом заранее, господин Богар!
Пока я таскал оставшиеся книги, она сновала за мной и все твердила текст договора.
Готово. Я оглядел наше сразу опустевшее, утратившее тепло насиженного места жилье. Потом закрыл дверь. Ключ сунул в карман. Мне пришла в голову идея немного наказать расквасившуюся старую деву:
— Госпожа Бачко! Квартплата уплачена, не так ли?
— И все равно нельзя съезжать без предварительного уведомления.
— Так это не переезд, мадам!
— Не говорите, господин Богар! Вы хотите смыться отсюда. Без лишних слов.
— Я же вам говорю. Это не переезд, а освобождение. Свобода, прекрасная свобода!
Ключ я ей не вернул. На заводе много людей, которым позарез нужно жилье. Надо порасспрашивать ребят, найти себе преемника. Тогда и сообщить старой развалине, что отныне она мне нужна, как рыбе зонтик.
В новой квартире было где развернуться. И еще как. Вещи наши висели во встроенном шкафу, а вся прочая недвижимость спокойно уместилась в единственном ящике в углу большой комнаты, посуда, немного продуктов на кухне и две детские кроватки в маленькой комнате. И больше ничего. Вся остальная квартира — как просторный луг. Как же хорошо было нам вертеться, играть в прятки и смеяться. Голые стены отражали наш смех и возгласы.
Мы поужинали, сидя на корточках, а потом никак досыта не могли намыться в ванной. Улеглись спать за полночь, прямо на полу.
Я заснул сном счастливого человека, но проснулся в тревоге. Поднялся, закурил и бросил взгляд на часы. Начало четвертого. Можно было еще спокойно поспать. Отсюда до работы добираться не более получаса. Благодаря новой квартире я выигрывал добрых полтора-два часа ежедневно.
Меня охватил боевой задор. Я быстро оделся, позавтракал на скорую руку и отправился на завод. За неделю мы должны были собрать сорок четыре холодильных шкафа. Пока было готово только двадцать четыре, но мы еще успевали: сегодня сделать восемь, завтра-тоже, и на субботу оставалось всего четыре.
Сработаем за сегодня все двадцать!
До шести я собрал каркасы всех двадцати шкафов.
Гвардия с кислыми физиономиями встретила мое указание:
— Выйдет нам это боком.
— Неужто сможем собрать?
— Нормировщик подпрыгнет до потолка от радости.
— Не надо за это браться, ведь не наш профиль.
— Откажись.
— Разве отказываются от работы, которая наполовину сделана.
— Нам эта гонка ни к чему. Человек — не машина.
— Слушайте, ребята. Речь ведь идет не обо мне. Решайте сами, мы в темпе сделаем эту партию, и я пойду к начальству. Может, выйдет кое-какая заваруха, но вы ни на что не должны обращать внимания и не вмешиваться. А потом сами увидите, что́ из этого получится.
Мужики пошептались между собой. Затем ко мне подвалил Яни Шейем и сказал, расплываясь в улыбке:
— Кажется, намечается цирк. Мы согласны.
Рагашич только махнул рукой.
— Новый бригадир хочет доказать, что он на многое способен.
— А по мне пусть будет спектакль. Вперед, ребята, покажем Богару, что мы можем.
И они взялись за дело. Кто нехотя, кто с удовольствием, кто раздраженно, кто нарочито медленно, кто быстрее. Но постепенно всех захватила работа, дух коллективного созидания. На это-то я и рассчитывал.
К обеду мы в основном все закончили. Оставалась окончательная доводка. С ней ребята управятся без меня. Я же прямиком направился к старшему мастеру. Спокойно попросил его достать технологические карты и объяснить, почему для «Авроры» составлен особый график.
Старший мастер смены только руками развел:
— Это распоряжение товарища Ишпански. И его надо выполнять, коллега Богар. Если хотите, пошли к начальству.
Прежде всего нас задержала секретарша, потом Рыжий Лис. Но я успел позвонить в цех, попросил к телефону Рагашича:
— Если можете, ребята, ждите, а если невтерпеж, расходитесь по домам!
— Что случилось, начальничек? С тобой не хотят разговаривать?
— Пусть это тебя не волнует.
И все-таки я, наконец, попал к начальству. Разложил на столе всю документацию, доложил, что задание нами выполнено, все готово. А потом официально попросил, чтобы «Аврору» снова перевели на выпуск тех установок, которые, в соответствии с заводской программой, предусмотрены для нашей бригады.
Рыжий Лис подтолкнул мои бумажки ко мне:
— Зря ты сюда с ними шел. На свете существует телефон.
— Но трубку можно не снимать или положить на стол. А от человека, товарищ Ишпански, отделаться труднее.
— И ты думаешь, я скажу тебе что-нибудь новенькое? Послушай меня внимательно. За производство отвечаю я. А поручать сложное и ответственное дело новому, неопытному бригадиру я не намерен.
— Но в своей профессии я не новичок. И бригада тоже.
— Я менять ничего не буду. Все уже решено.
— Вы сами давали указание о переводе бригады на эти холодильные шкафы. Только вы его и можете отменить.
— Я не собираюсь ничего отменять только потому, что мое указание, не нравится моему подчиненному.
— А если я сейчас возьму и опрокину на товарища Ишпански стол?
— Я вызову охранника, и вас выведут отсюда. А с должности бригадира снимут.
— Что ж, вызывайте!
Стол я, конечно, опрокидывать не стал, но через полчаса написал бумажку. Всего несколько строк, в которых сообщал, что на таких условиях я руководить бригадой не могу. И все. Число и подпись.
В два часа дня я уже сидел на заседании профсоюзного комитета. Беренаш, Ишпански, старший мастер Переньи и Денеш Ковач, ответственный за соцсоревнование, битый час занимались моим воспитанием. Мне устроили основательную головомойку.