— Что тебе нужно от меня?
— Тебя!
— Меня? Ты ошибся, Вадим. На что я тебе?
— Мне любви твоей нужно. Слышишь? Любви... Знай же, что я люблю тебя... как никто, совсем никто. Даже твой Святогор так тебя не любит...
Любуша с изумлением и даже с испугом подняла глаза на Вадима:
— Зачем ты говоришь мне это, княжич?
— Затем, что я мучаюсь, страдаю. Я ночей не сплю из-за тебя. Ах, Любуша, Любуша! Сжалься надо мной, полюби меня. Мой отец богат... Со временем ты будешь княжной! Разве мало тебе за любовь? Скажи, чего ты хочешь?
— Нет, Вадим, ты оставь этот разговор. Я не вольна в своём сердце...
— Ты его любишь! — вскипела кровь в сыне Володислава. — Я всё слышал...
— Нехорошо подслушивать... За это тебя и твой отец не похвалит!
— Пусть, мне всё равно!.. Слышишь, всё равно... Из-за тебя я всё готов забыть. Полюби меня...
— Я уже сказала тебе, что не вольна в своём сердце. Если ты слышал мой разговор со Святогором, значит, ты должен меня понимать. И потому, прошу тебя, оставь бедную девушку, иначе я буду вынуждена просить отца, чтобы он пожаловался на тебя старейшине.
— Пусть... Но ты должна принадлежать одному мне. И никому другому!..
Вадим был единственным сыном у своих престарелых родителей. Явился он на свет, когда и отец, и мать его перешли уже в тот возраст, в котором менее всего можно ожидать детей. Поэтому понятно, что малютка сразу же стал баловнем семьи. И старик Володислав, и жена его души в сыне не чаяли. За ним ухаживали, ни в чём не отказывали ему. Вадим никогда не знал иной заботы, кроме удовлетворения своих прихотей; никакого труда — кроме погони за удовольствиями, порой даже не свойственными ни его возрасту, ни положению как сына старейшины, ни тогдашней простоте нравов. С малых лет у него было всё, и вдруг теперь он услышал решительное «нет!» от девушки, для которой, по его мнению, его любовь, его предложение должны бы были явиться счастьем.
Этого Вадим не в силах был перенести.
— Да, ты будешь принадлежать только мне. Никому другому! — вскрикнул он и сильным взмахом весла подогнал свой челнок к челноку Любуши, а сам, бросив весло, поднялся на ноги, желая схватить девушку.
Та как бы предугадала его движение и, ловко гребнув веслом, очутилась несколько впереди. Не ожидавший этого Вадим потерял равновесие, челнок качнулся под ним, и юноша очутился в воде.
Звонкий смех девушки огласил берега.
— Так-то лучше! Охладись! — крикнула она.
Вадим беспомощно барахтался в воде, стараясь ухватиться за борт челнока. Но напрасно: вёрткое судёнышко ускользало из его рук.
— Любуша, спаси! — вскричал перепуганный Вадим.
— Ничего, здесь мелко. Не потонешь! — отвечала та, по-прежнему звонко смеясь. — Так тебе и нужно! Хорошо ещё, что я добрая сегодня, никому не скажу. Не то засмеют.
К отрицательным качествам Вадима принадлежала также трусость. Он был злобен, хитёр, коварен и вместе с тем... труслив. Теперь, очутившись в воде и не чувствуя под ногами дна, он перепугался не на шутку.
— Да помоги же! — отчаянно крикнул он.
Любуша на этот раз оказалась добрее. Она попридержала челнок Вадима, и это дало ему возможность ухватиться за борт.
— Ну, теперь выкарабкивайся сам! — сказала она. — Да в другой раз не лезь к чужим невестам. А теперь прощай! Помни, никому не скажу об этом... Пожалею.
В несколько взмахов весла она очутилась далеко впереди Вадима и скоро скрылась за поворотом речки.
Вымокший старейшинский сын дрожал всем телом. Когда он почувствовал, что счастливо избежал опасности, злоба снова проснулась в нём.
— Отомщу! За всё отомщу! — скрипел зубами он. — А ты помни: будешь моей или умрёшь...
Кое-как ему удалось поймать весло. Он снова пустился было в погоню за Любушей, но настигнуть её уже не удалось.
Целую ночь не мог Вадим заснуть. Только по временам впадал он в забытье, и тут ему представлялась Любуша в объятиях ненавистного Святогора.
Скрежеща зубами, Вадим вскакивал со своего ложа и, грозя кулаком невидимому врагу, шептал:
— Отомщу! Убью...
11. Пир горой
Заходили чарочки по столику.
оромы Гостомысла, точно так же, как и все постройки того времени, отличались от нынешних особенной простотой, отсутствием архитектурных украшений. По внешнему виду они походили на чистенький домик современного нам провинциального городка. Окна были маленькие, с слюдой вместо стёкол. Они не отворялись, как теперь, а опускались или поднимались. Внутрь вела простая тесовая дверь, недавно только навешанная на петли, завезённые сюда издалека иноземными купцами. В большинстве же других новгородских домов двери были приставные или опускные и вместо замка подпирались изнутри толстым колом. Но Гостомысл, а за ним и многие из его бояр уже познакомились со многими благами западной цивилизации и жили не совсем по старине. Так, внутри хоромы Гостомысла совсем не гармонировали со своей простой внешностью. Они были разубраны коврами, тяжёлыми медвежьими шкурами с большой претензией на роскошь. В главной горнице, служившей обыкновенно посаднику для приёма наиболее дорогих и именитых гостей, стояли длинные дубовые столы, покрытые привозными скатертями. Вдоль столов — широкие лавки. На стенах развешаны были турьи рога, шитые колчаны, мечи, луки, боевые топоры. Всё кругом сияло безукоризненной чистотой и опрятностью.
Когда Гостомысл и Стемид в сопровождении старого Витимира, степенных и старших бояр и «концевых» старост вошли в горницу, там уже ожидали начальники норманнского отряда, прибывшего недавно в Новгород, ярлы Руар и Инглот, и старший из них Фарлаф — седой старик с испещрённым многими шрамами лицом и кривой на один глаз.
Они громко приветствовали появление хозяина.
Наскоро объяснил им Гостомысл, что новгородское вече вполне согласно на все их предложения и разрешает им свободную торговлю во всех с новгородских пятинах, а также и во всех попутных весях.
— Вот это хорошо! — крякнул Фарлаф. — Не с пустыми руками прибудем мы на родину. Думаю, много мехов прикопилось за это время...
— Ещё бы! На пути вашем все звероловы живут, да в землях Полянских и у древлян немало нашлось для вас дорогих мехов.
— Поляне что? — скривился Руар. — Знаю я их... На мужей не похожи. Наши женщины храбрее их.
— Что так?
— Не меч у них главное, а свирель да гусли!
— Ну?
— Верно!
— Верно, верно! — поддержал Руара Инглот. — Вот послушайте, что византийцы рассказывают про славян...
— Говори, говори.
Инглот отпил полкубка крепкого мёда и начал рассказ:
— Поймали как-то раз ромеи, — давно это было, пожалуй, и дедушки наши ещё не жили, а просто так рассказ из уст в уста идёт, — троих каких-то чужеземцев в земле своей греческой... Верно, думали, соглядатаи пришли вызнать слабые места столицы Византии. В то время хан аварский на Византию шёл, народу с ним — видимо-невидимо; так и те трое, похоже, принадлежали к его дружинам... Схватили их ромейские воины, привели как соглядатаев к своему начальнику, оглядывают их — что за диво!.. Ни мечей, ни секир у них нет. Сами они все народ здоровый, плечистый, а ничего в них нет такого, чтобы хоть сколько-нибудь о воинах напоминало. Думали, что припрятано у них где-то оружие, стали досматривать. Так, рассказывают, просто со смеху византийцы чуть не померли... Вот так воины грозного хана аварского! Вместо мечей — у них гусли подвешены были; вместо секир — кифары... Таким воинам разве на баб под окна воевать ходить, песнями да прибаутками улащивать их, а не на ратном поле с врагом биться!
Инглот, а за ним и другие норманны, разразились громким смехом, которому вторили и новгородцы. К общему разговору не присоединились Гостомысл да Фарлаф, оживлённо беседовавшие между собой, да Стемид ещё, глядевший на пирующих мрачнее осенней ночи.
— Что же с ними было потом? — любопытствовали.
— Отвели их ромеи, как чудо какое, к самому императору, — продолжал воодушевившийся всеобщим вниманием Инглот. — Тот спрашивает их: «Кто вы?» — «Мы — славяне, — отвечают. — Живём далеко-далеко отсюда, на самом дальнем конце Западного океана». — «Как попали сюда?»
Не стали они перед византийским императором таиться и прямо ответили: «Прислал к нашим старейшинам хан аварский разные дары и потребовал от нас людей ратных, чтобы примкнули к его дружинам и вместе с ними на вашу Византию войной пошли. А мы люди тихие, простые, с оружием управляться не умеем, никогда войны не знали, и нет железа в нашей стране! Только играем мы на гуслях и ведём жизнь спокойную, мирную — без ссор и кровопролития! Так и не могли мы дать аварскому хану ратных людей. Наши старейшины послали нас к нему сообщить такой ответ, он же нас стал держать у себя как пленников. Но ушли мы от него к вам, зная ваши доброту и миролюбие!»
Рассказчик замолчал и снова отхлебнул из кубка мёда.
— Как же византийский император поступил с ними? — вопросили заинтересованные слушатели.
— Что же ему с ними делать было? Подивился на них, на их силу, рост, стать, угостил и отправил восвояси!
— Вот и поляне такие же!
— Именно такие.
— Не то что соседи их, древляне!
— Те — зверь-народ!.. Со зверьми живут и сами зверям ничем не уступят!
— Радимичи с вятичами тоже им не уступят!
— И северяне такие же!
— Вся-то страна, кроме полян, на один лад.
— Как они себе жён-то друг у друга умыкают!
— А что?
— Да так сойдутся где-нибудь на лужайке, и тащит себе парень девку, которая понравится... Так потом и живут, у кого их две, у кого их три.
— Вот у полян этого не бывает никогда, все только с одной бабой живут и друг друга ни в чём не обижают!
— А что? Их Киев лучше нашего Новгорода?
— Куда же лучше? Против вашего Новгорода во всей земле славянской другого нет!
— Постойте-ка! — воскликнул тут Руар. — Когда ходил я в Византию, про Киев такой слышал рассказ!