ги её народа, её отца, брата, которого она смутно помнила.
Выдался тихий денёк. Залив как будто успокоился. Волны не вздымались горами на его поверхности, ветер не так свирепо ревел на просторе, проглянуло уже солнышко и озарило своим приветливым светом успокоившийся на несколько часов залив.
Эфанда решила воспользоваться возможностью и посетить своего друга дротта. Старик Бела мирно беседовал со своими соратниками, вспоминая старину, и девушка вполне свободно могла уйти из дому.
Северная девушка вовсе не знала той неволи, в какой должны были проводить с детства жизнь девушки других народов. Поэтому Эфанда могла совершенно свободно оставить свой юнгфрубур и отправиться в продолжительную прогулку.
Бедная девушка совершенно истосковалась за последнее время. Сердце её ни на минуту не знало покоя. Любовь к грустному пришельцу овладевала ею всё более. Эфанда скучала, томилась, и не с кем было ей поделиться своими чувствами. Не могла же она, дочь конунга, открыться в любви к дружиннику её отца, не зная даже, разделит ли он когда-нибудь её чувство...
Одна, оставив всех своих подруг и велев рабыням не следовать за ней, вышла Эфанда на берег залива. Невдалеке чернел густой жертвенный лес, в котором и жил старый дротт, с детства ещё ставший другом и наставником девушки.
Выйдя к самым волнам, Эфанда остановилась в задумчивости. Лёгкий, приятный ветерок повеял ей в лицо. Кругом было тихо, только издали доносилось пение девушек.
Одна со своей думой стояла Эфанда на берегу залива, и мечты её были далеко-далеко...
То она вместе с избранником своего сердца носилась по неведомым волнам, то ей казалось, что до её слуха доносится шум битвы, восторженные крики победителей, стоны раненых...
Святогор в мечтах девушки был, конечно, среди первых.
— Он храбр, как и подобает берсерку! — тихо шептала Эфанда. — Светлые асы сохранят его для меня... О, если бы любвеобильная Сиона помогла мне и внушила ему чувство любви ко мне, а милостивая Фрейя помогла нам соединиться навек... Я принесла бы обильные дары. Только жив ли он? Нет никакой вести о Фритьофе... О всех других хотя бы слухи доходят, но об этой дружине ничего не слышно. Мне кажется, что я не перенесу его смерти. Какое мне дело, что он, оставив земное тело здесь, начнёт обновлённую жизнь в Вальгалле!.. Женщинам туда доступа нет.
Думы, одна другой мрачнее, овладевали девушкой.
— Нет, нет! Он не любит меня! Он никогда не обращал на меня внимания... Я для него не существую, и никогда не узнает он, как я люблю его...
Эфанда, оставаясь под впечатлением этих невесёлых мыслей, тронулась далее — в лес, где обитал Гиорвард, старый дротт; лес отстоял от берега довольно далеко. Приходилось пройти берегом, где в это время собралось много женщин, так же, как и Эфанда, радовавшихся ясному деньку... Ещё издали девушка расслышала доносившееся к ней от этой толпы, где было немало и её подруг, пение. Много раз уже дочь Белы слышала эту песню, но теперь, когда сердце её полнилось тоской и тревогой, песня произвела на неё особенное действие.
Женщины пели хором:
— Далеко-далеко мой милый!
Он там, где лишь море шумит,
Где ветер с могучей силой
С утра и до ночи гудит.
Гуляют валы на просторе,
За валом новый вал спешит,
По гребням их в грозное море
Ладья за ладьёй бежит.
Вал пенится, рвётся и плещет,
Как птица, несётся ладья,
А девичье сердце трепещет,
И песнь замирает моя.
Я вижу — вон парус прилажен,
Я слышу, как буря ревёт...
Мой милый спокоен, отважен,
Ладью свою смело ведёт.
Он с бурями грозными спорит,
Он спорит с пучиною вод,
И ветру он голосом вторит,
И песнь свою звучно поёт.
Поёт, что теперь с ним, могучим,
Идёт на британцев гроза;
Поёт про меня он, я слышу,
И радостью блещут глаза.
Эфанда далее не могла слушать. Она чувствовала, что сейчас расплачется — такое впечатление произвела на неё эта давно уже знакомая ей песня.
«Они все счастливы, для каждой из них бьётся сердце могучего воина, — думала девушка. — Только для меня нет радости. Никто не думает обо мне в минуту опасности. Никто не вспоминает моего имени...»
Она поспешила пройти далее. Ветер веял в её сторону, и до слуха девушки доносилось всё тише:
— В пылу жаркой сечи мой милый
Ту чудную песню поёт,
И в битву он с новою силой,
Меня вспоминая, идёт!
Вернись же скорей, ненаглядный,
Вся жаждой любви я горю.
Скорей! В день свиданья отрадный
Я счастьем тебя подарю!
Эфанда не выдержала. Она опустилась на покрытый мхом камень и залилась горькими слезами.
— О чём ты плачешь, девушка? — послышался позади неё мужской голос. — Зачем эти слёзы? Твои прекрасные глаза совсем не созданы для слёз!
Позади дочери Белы стоял её друг, старый дротт Гиорвард. Он ещё издали заметил Эфанду и поспешил к ней навстречу. Годы выработали в нём редкую наблюдательность. По походке девушки он понял, что она волнуется, что она борется со своими чувствами. Старик любил Эфанду, которую помнил со дня появления её на свет, и ему стало жалко девушку. Гиорвард знал, что его доброе, ласковое слово всегда производило впечатление на его любимицу, и теперь поспешил к ней.
— Так о чём же ты плачешь? Кто осмелился обидеть тебя? — с участием спрашивал он. — Назови мне дерзкого.
— Нет, нет, отец! Никто не обижал меня. Это я так... взгрустнулось мне... — кротко улыбаясь сквозь слёзы, ответила Эфанда.
Чтобы окончательно скрыть своё волнение, она поклонилась и приникла губами к морщинистой руке старого дротта.
— Напрасно ты скрываешь от меня истину, девушка. Разве я не вижу твоего сердца? Я, которому дана способность видеть мысли людей! Я понимаю, ты страдаешь, знаю, в чём причина твоих страданий... Ты любишь!
Нежное, обрамленное золотистыми волосами личико Эфанды запылало ярким румянцем. Она смутилась, не зная, что и отвечать своему старому другу.
— Видишь, я угадал твою тайну! — опять заговорил тот. — Хочешь, скажу больше: ты любишь этого славянского варяга и страдаешь оттого, что он не разделяет твоей любви... Но погоди, погоди немного. Я уверен: он полюбит тебя. По лицу твоему вижу, что в будущем тебя ждёт счастье, и предсказываю тебе, что ты будешь счастлива.
— Но он... он, может быть, уже умер... как брат мой!..
— Нет, твой возлюбленный жив и скоро будет в твоих объятиях.
Эфанда с недоумением поглядывала на старого дротта.
— Не веришь? Гляди... — он протянул руку вперёд.
На беспредельной глади залива, как крылья морских птиц, виднелись белые паруса приближавшихся ладей. Зоркий глаз Эфанды ясно различил их. С замирающим сердцем смотрела она вперёд, стараясь рассмотреть ту ладью, на которой был Святогор. Но ладьи были ещё слишком далеко.
— Спеши же домой, к отцу. А остальное предоставь воле богов! — посоветовал старик. — Перестань тревожить своё сердце. Всё будет так, как ты желаешь. Порукой тому — моё слово.
Эфанду в это время заметили бывшие на берегу женщины. С радостными криками они бросились к ней и окружили её.
— Наши! Наши! — слышались восклицания. — Только отчего на ладье Фритьофа чёрные паруса? Кто ведёт их? Сейчас они будут здесь!..
16. Встреча
сё ближе подвигалась возвращавшаяся флотилия. Жители Сигтуны от мала до велика высыпали на берег, с нетерпением ожидая, когда наконец ладьи станут у берега и воины высадятся с них. Несколько челноков с особенно нетерпеливыми пустились в открытое море навстречу ладьям. Всем интересно было узнать, почему поставили чёрные паруса на ладье викинга Фритьофа.
Вышел на берег и старый Бела. Почтенный конунг старался по возможности казаться бодрым, но, увы, лета сказывались... дрожали старые ноги, колыхалось, как дерево в бурю, немощное тело. Старику приходилось опираться на руку своего друга и соратника Рогвольда.
Собравшаяся на берегу толпа с почтением расступилась перед старым конунгом, пропуская его ближе к берегу. Эфанда, увидев престарелого отца, поспешно кинулась к нему навстречу. Старик нежно погладил её по голове и опёрся на её плечо.
— Замирает, я думаю, и твоё сердечко, дочь моя! — шутливо заметил он. — На этих ладьях, верно, есть молодец, который похитил его. Так?
— Что ты, отец! Нет, нет! — смущённо воскликнула Эфанда, а щёки её так и заалели румянцем. Бела заметил это и усмехнулся.
— Что же, дочь! Дело молодое... Когда-то сердце твоей матери покойной так же трепетало, как подстреленная птица, когда подходили к берегу ладьи с возвращавшимися воинами... Но только что это могло бы значить? Чёрные паруса на ладье викинга — признак несчастливого похода или смерти вождя... Что же случилось?
— Я вижу много новых ладей! — сказал Рогвольд. — Не на наших верфях построены они.
— Нет ладьи Святогора, — тихо заметила Эфанда, не будучи в силах скрыть овладевшего ею волнения.
Ладьи подошли совсем близко к гавани. Паруса на них были уже спущены, мерно ударяли по поверхности воды вёсла. При свете дня можно было различить воинов, толпившихся на палубах.
— Что я вижу! — воскликнул Рогвольд, у которого зрение было посильнее. — Гляди, мой конунг! Скажи мне, что я не ошибаюсь! Мне кажется, что это он...
— Кто? Кто, ради Одина, скажи! — тревожно обратился к старому другу Бела.
— Вот, видишь, ладья... на ней молодые ярлы Аскольд и Дир. Я узнаю их!
— А рядом с ними наш Святогор! — прячась за плечом отца, прошептала Эфанда.
— Да, он!.. А около него? Этот статный, высокий... Кто это? Да ведь это Олоф!.. Наш молодой викинг, сын твоего брата!
— Не может быть! — вскричал Бела. — Столько лет мы считали