Джакопо вздрогнул; но это волнение было вполне естественно для человека, заинтересованного в крупном приданом.
— Успокойтесь, синьор, всем приходится переживать подобные разочарования в юности. И меня, вот, прислали уведомить вас, что ее хотят удалить из этого города.
— А куда хотят ее отослать? — спросил с живостью Джакопо.
— Вот это-то и неизвестно. Но ваш отец предусмотрительный человек, хорошо знакомый с правительственными тайнами… Иногда я даже думаю, не состоит ли он членом Совета Трех.
— А почему бы и нет? Он из старинной фамилии.
— Я ничего не говорю против этого Совета, синьор. И никто на Риальто не отзывается о нем плохо. Всем известно, что он занимается больше доходным ремеслом, чем обсуждением разных там правительственных мероприятий… Но все равно, к какому бы совету ваш батюшка ни принадлежал, дело в том, что нам грозит опасность.
— Я понимаю тебя. Ты боишься за деньги? Я сознаю важность твоих опасений, основанных на твоем чутье…
— И на смутных намеках вашего уважаемого батюшки.
— Разве он сказал что-нибудь положительное?
— Он говорил мне иносказательно, синьор. Но я понял, что богатую наследницу собираются выслать из Венеции. И так как я лично заинтересован в этом деле, то я не пожалел бы лучшей бирюзы из моей лавки, чтобы узнать, куда ее хотят отправить.
— Уверен ли ты, что ее отправят сегодня ночью?
— Вполне уверен.
— Ладно! В таком случае я сам позабочусь о моих и твоих интересах.
Джакопо кивнул головой ювелиру и пошел через Пьяццу. Оставшись один, Осия стоял в задумчивости, как вдруг его кто-то окликнул.
— Что тебе надо от меня? — спросил ювелир, обращаясь к маске.
— Не в службу, а в дружбу, Осия. Можешь ли ты мне дать взаймы под хорошие проценты?
— С этим вопросом лучше было бы обратиться к казначею республики. У меня, правда, есть несколько драгоценных камней, которые я с охотой продал бы какому-нибудь любителю.
— Не в том дело. Все знают, что у тебя денег куры не клюют. И другой на твоем месте не отказался бы одолжить тысячу дукатов с ручательством таким же надежным, как законы республики.
— Тот, кто приписывает мне такое богатство, издевается над моей бедностью, синьор. Если вам угодно купить аметист или рубин, то я к вашим услугам.
— Мне надо денег, старик. У меня безотлагательная нужда, и мне некогда проводить попусту время. Говори твои условия.
— Синьор, тысяча дукатов не валяются на улице. Чтобы их дать взаймы, надо раньше много потрудиться над их собиранием; а тот, кто хочет их занять, должен быть хорошо известным на Риальто.
— Ты ведь даешь взаймы знатным маскам под солидные залоги, осторожный Осия. Или твоя репутация слишком широка для твоего действительного великодушия?
— Солидный залог мне дает возможность не сомневаться, если бы даже мой заемщик был так же таинственен, как члены Совета Трех. Если хотите, придите ко мне завтра, а я пошарю у себя в сундуках.
— Не могу я откладывать. Скажи прямо: можешь ли ты мне дать взаймы? Тогда назначай сам какие хочешь проценты.
— При помощи друзей, моих соотечественников, я, пожалуй, смог бы набрать нужную сумму под залог драгоценных камней.
— Этот неопределенный ответ меня не удовлетворяет. Прощай Осия, пойду еще где-нибудь поищу.
— Ах, мне хочется вам услужить, и ради вас только я, так и быть, рискну! Один еврей, Леви из Ливорно, оставил мне на сохранение кошель как-раз с этой суммой. На подходящих условиях я им воспользуюсь и верну ему деньги потом из моих собственных средств.
— Очень тебе благодарен за это предложение, Осия, — сказал незнакомец, приподнимая маску. — Это облегчит наши переговоры. Может быть, кошель из Ливорно здесь с тобой?
Осия замер от неожиданности. Оказалось, что он сообщил какому-то незнакомцу, может быть, даже полицейскому агенту, свои соображения насчет намерений Сената в отношении донны Виолетты. Мало того, он лишился единственного довода для отказа в займе молодому кутиле Джакомо Градениго, сыну сенатора, сказав ему о кошельке из Ливорно.
— Надеюсь, что прежние отношения не помешают нашему договору, Осия? — заметил бесшабашный наследник сенатора Градениго.
— Отец Авраам! Если бы я знал, что это вы, синьор Джакомо, то мы давно бы с вами покончили.
— Да! Ты притворился бы, что у тебя нет денег, как это ты делаешь с некоторого времени.
— Нет, синьор, я никогда не отказываюсь от того, что сказал. Но дело в том, что Леви взял с меня слово, что я дам эти деньги только в руки самого надежного человека.
— Он может быть совершенно спокоен: ты сам их занимаешь, чтобы одолжить мне. Итак, вот тебе в залог драгоценности. Теперь давай цехины.
Даже и решительный тон Джакомо Градениго не подействовал бы на каменное сердце ростовщика, но когда, опомнившись от неожиданности, он начал объяснять молодому патрицию свои опасения относительно приданого донны Виолетты, к его успокоению, Джакомо Градениго объявил, что занимаемые деньги хочет употребить именно на то, чтобы перевести богатую наследницу куда-нибудь в безопасное место. Это обстоятельство сразу изменило дело. Осия нашел выгодным одолжить молодому патрицию цехины своего мнимого друга из Ливорно. Когда обе стороны пришли к соглашению, они покинули площадь, чтобы завершить сделку.
Глава XXI
Наступала ночь. Музыка раздавалась слышнее среди тишины города, и гондолы патрициев снова показались на каналах. Среди этих легких гондол, быстро скользивших по поверхности воды, виднелась одна лодка, медленно плывшая вдоль канала. Ее гребцы казались утомленными, и по сильно выцветшей окраске лодки можно было думать, что она возвращалась из далекого путешествия.
Вдруг гондола свернула с середины большого канала и вошла в один из редко посещаемых боковых притоков. Здесь она прибавила ходу и скоро очутилась в самом бедном квартале Венеции. Там она остановилась около одного, повидимому, торгового помещения, и один человек из экипажа гондолы вышел из нее и направился к мосту; остальные разлеглись на скамьях для отдыха.
Вышедший из гондолы прошел несколько узких переулков и постучал в окно, которое тотчас же открылось. Женский голос спросил: кто там?
— Это я, Аннина, — ответил Джино, — открой мне поскорей, у меня спешное дело.
Убедившись, что пришедший был один, Аннина отворила дверь и впустила в дом гондольера.
— Ты пришел совсем не во-время, Джино, — сказала она, — я собиралась пойти подышать свежим воздухом. Твои посещения вообще не доставляют мне особенного удовольствия, и, когда у меня есть другие дела, они меня стесняют.
Это холодное замечание могло бы оскорбить Джино, если бы его чувство к Аннине было сильнее, но, привыкнув к ее капризам, он опустился на стул с видом человека, решившего остаться.
— Убирайся отсюда! Я не могу напрасно терять времени.
— Ты сегодня что-то особенно торопишься, Аннина?
— Да, тороплюсь избавиться от тебя… Слушай, Джино, и запомни хорошенько, что я тебе скажу. Твой хозяин подвергся опале, и вот-вот его вышлют из Венеции со всеми его служащими-бездельниками. Так знай: я вовсе не намерена уезжать из моего родного города.
Гондольер улыбнулся с нескрываемым безразличием к ее деланному презрению, но, вспомнив о своем поручении, тотчас же принял серьезный вид и постарался почтительным обращением успокоить злобу своей непостоянной возлюбленной.
— Да поможет мне святой Марк! Если нам не суждено быть вместе, Аннина, это не может нам помешать все-таки заключить выгодную для нас обоих сделку. Я нарочно ехал темными каналами к тебе. Привез я сладкое, выдержанное вино, и твоему отцу редко приходилось добывать такое… А ты меня гонишь, как собаку!
— Сегодня у меня нет времени разговаривать с тобой, Джино, и, если бы ты меня не задержал, я давно бы уже веселилась.
— Ну, запри же дверь дома, моя милая, и не ломайся со старым другом. Пойдем попробуем моего вина, — сказал гондольер, выводя девушку из дома и услужливо помогая ей запереть дом.
Окончив это дело, они оба прошли по набережной. Перейдя мост, Джино указал девушке свою гондолу и подтолкнул ее локтем:
— Ты не соблазнишься, Аннина?
— Твоя неосторожность может нам в один прекрасный день сослужить плохую службу: разве можно оставлять контрабандистов так близко около нашего дома? Ну, говори, каких виноградников это вино?
— С подошвы Везувия, и виноград созрел при вулканическом жаре. Если мои товарищи продадут это вино старому Беппо, твой отец пожалеет, что упустил этот случай.
Аннина, всегда готовая на выгодную сделку, с завистью взглянула на гондолу; она уже представляла себе ее наполненной бурдюками с крепким и сладким неаполитанским вином.
— Ты больше не приедешь к нам, Джино?
— Это зависит от тебя. Ну, иди в гондолу и попробуй вино.
Аннина колебалась недолго; они быстро вошли в лодку, не обращая внимания на гондольеров, растянувшихся на скамьях, и откинули занавес каюты. Там сидел кто-то, облокотясь на мягкие подушки: оказалось, что гондола, похожая снаружи на лодку контрабандистов, имела все удобства городских гондол.
— Добро пожаловать! — сказал он. — Теперь уж мы с вами, Аннина, не расстанемся так скоро, как раньше.
С этими словами мнимый гондольер встал и оперся на плечо Аннины, она очутилась лицом к лицу с доном Камилло Монфорте.
Привыкшая к хитростям, Аннина ничем не выказала своего испуга.
— Я вижу, что герцог святой Агаты удостоил контрабандную торговлю своим участием? — произнесла она притворно-шутливым тоном.
— Я здесь не для шуток, и ты в этом сама убедишься, девушка. Тебе предстоит выбор между искренним признанием и моей местью.
Дон Камилло говорил спокойно, но Аннина поняла, что имела дело с решительным человеком.
— Какого признанья ожидает от меня ваша светлость? — спросила она, не будучи в силах больше скрывать своего волнения.
— Я желаю одной правды. И помни, что на этот раз мы не расстанемся, пока я не узнаю. Я теперь на ножах с венецианской полицией, и твое присутствие здесь — первый результат моего замысла.