— Ваша светлость, не слишком ли это смелый поступок на каналах Венеции?
— Последствия касаются только меня; но в твоих интересах во всем сознаться.
— Я не заставлю себя принуждать силой, синьор?
— Ну, говори скорей, потому что время не терпит.
— Синьор, я не стану отрицать, что с вами дурно поступили. Разве можно так поступать с благородным иностранцем, который, как всем известно, имеет все права на сенатские почести.
— Довольно болтовни, говори дело!
Увидев, что гондола, миновав каналы, плыла уже по лагунам, Аннина поняла, что находится во власти дона Камилло, и решилась говорить более ясно.
— Вероятно, — сказала она, — ваша светлость подозревает, что Совет узнал о вашем намерении бежать с донной Виолеттой?
— Мне это все уж и так известно.
— Но я не могу сказать, почему меня выбрали в служанки к этой девице.
— Я был терпелив с тобой, Аннина, и ждал только того времени, когда мы выедем из каналов. Теперь ты должна говорить ясно, без всяких уверток. Где ты оставила мою жену?
— Ваша светлость! Да разве вы думаете, что Сенат сочтет этот брак законным?
— Отвечай мне, я тебе приказываю, или я найду средства заставить тебя говорить. Где ты оставила мою жену?
— Я ей не понадобилась в дороге, и полицейские агенты высадили меня на первом встречном мосту.
— Напрасно ты стараешься меня обмануть… Мне хорошо известно, что, покинув казенную гондолу, на которой находилась донна Виолетта, ты на закате солнца была в тюрьме святого Марка.
Удивление Аннины было вполне естественным.
— Боже мой! Да вы осведомлены больше, чем это предполагает Совет.
— И в этом ты убедишься ценою твоей жизни, если не скажешь мне правды. Из какого монастыря ты возвращалась?
— Ни из какого, синьор. Если ваша светлость узнала, что Сенат заключил синьору Пьеполу в тюрьму, то вы не должны за это пенять на меня.
— Твои хитрости бесполезны, Аннина: ты была в тюрьме у своей двоюродной сестры Джельсомины, дочери тюремного ключника; ты ходила, чтобы взять от нее контрабанду, которую, пользуясь ее наивностью, ты часто оставляешь у нее. Донна Виолетта — не заурядная пленница, чтобы ее запирали в тюрьме.
— Ох!
Аннина смогла выразить свое удивление только этим восклицанием.
— Да, ты теперь видишь, что мне все известно, и тебе не удастся обмануть меня. Ты редко бываешь у Джельсомины, но, возвращаясь по каналу в тот вечер…
Крики, раздавшиеся вблизи, прервали дона Камилло. Он поднял глаза и увидел сплоченную массу лодок, двигавшуюся к городу. Тысячи голосов кричали одновременно, и общий жалобный гул доказывал, что толпа была взволнована одним чувством. Удивленный этим зрелищем и тем, что гондола была как-раз на дороге этой флотилии, дон Камилло на время забыл о допросе.
— Что это значит, Джакопо? — спросил он вполголоса, обращаясь к рулевому.
— Это рыбаки синьор; судя по шуму, мне думается, что среди них возмущение… Уже давно между ними было недовольство из-за отказа освободить с галер сына одного из их товарищей.
Из любопытства гребцы дона Камилло приостановились было на минуту, но вскоре увидели необходимость свернуть с пути. Угрожающий крик с приказанием перестать грести заставлял дона Камилло или налечь сильнее на весла, чтобы скрыться, или повиноваться. Он выбрал второе.
— Кто вы такие? — спросил человек, казавшийся среди рыбаков предводителем. — Если вы из лагун и честные люди, то присоединяйтесь к товарищам и пойдем вместе на площадь святого Марка требовать справедливости.
— Отчего такое волнение? — спросил дон Камилло, костюм которого скрывал его звание. — Почему вы собрались все вместе, друзья?
— А вот посмотрите!
Дон Камилло обернулся и увидел посиневшее лицо и мертвые открытые глаза старика Антонио. Сотни голосов при несмолкаемых криках давали ему объяснения, и если бы не рассказ Джакопо, то трудно было бы разобраться в этом шуме.
— Правосудия! — кричали взволнованные голоса. Рыбаки поднимали голову старого Антонио, чтобы выставить ее на яркий свет луны. — Правосудия во дворце и хлеба на площади!
— Просите этого у Сената! — сказал Джакопо насмешливым тоном, который он не старался скрывать.
— Ты полагаешь, что наш товарищ наказан таким образом за проявленную им вчера смелость?
— В Венеции случаются вещи и страшнее этой.
— Они нам запрещают закидывать сети в канале Орфано[35] из боязни чтоб не обнаружились тайны их правосудия, а теперь у них уже хватило смелости утопить одного из наших среди наших рыболовных гондол.
— Правосудия! Правосудия! — вновь закричали многочисленные хриплые голоса.
— На площадь святого Марка! Сложим труп к ногам самого дожа! Вперед, товарищи! Пусть кровь Антонио падет на головы его убийц!
Рыбаки снова взялись за весла и быстро направились к Большому каналу.
Эта встреча произвела сильное впечатление на Аннину. Дон Камилло воспользовался ее испугом для дальнейшего допроса, потому что время не допускало никаких промедлений.
Когда возмущенные рыбаки с криками въезжали в город, гондола дона Камилло Монфорте двигалась вперед по обширной спокойной поверхности лагун.
Глава XXII
Легко представить себе ту тревогу, с которой патриции слушали крики рыбаков, направляясь к Большой площади. Некоторые из них, сознавая все, что было шаткого в их положении, давно уже предчувствовали близкую гибель государственного устройства Венеции и уже придумывали наиболее надежные меры к обеспечению своей личной безопасности. Другие слушали эти крики с удивлением и воображали, что они возвещали какую-нибудь победу святого Марка. Только немногие понимали опасность.
Рыбаки не были в состоянии ни определить свои собственные силы, ни обдумать свои случайные выгоды; они действовали только под влиянием порыва. Вчерашнее торжество их старого товарища, холодный отказ дожа и происшествия на Лидо, которые кончились смертью Антонио, — все это возмутило их.
Войдя в канал, они должны были замедлить ход, так как недостаток пространства не позволял даже пользоваться веслами. Каждый желал быть ближе к телу Антонио. Приблизившись: к мосту Риальто, часть их вышла на берег и ближайшими улицами направилась к площади. Остальные лодки, менее стесненные, могли продвигаться быстрее.
В это время какая-то гондола, экипаж которой был вдвое многочисленнее обыкновенного, быстро вышла из бокового канала и, повернув в Большой, очутилась, совершенно случайно, как-раз против сплошной линии рыбацких лодок. Гондольеры казались удивленными этим необыкновенным зрелищем и с минуту не знали, к какой стороне им примкнуть.
— Это гондола республики! — закричали рыбаки.
А один голос добавил: «Канал Орфано!»
Простого подозрения относительно поручения, которое приписывали гондоле эти два слова, в подобную минуту было достаточно, чтобы возбудить среди рыбаков новую вспышку ярости. С угрожающими криками часть лодок кинулась за гондолой. Республиканские гондольеры обратились в бегство. Они причалили к берегу и, выскочив на один из досчатых помостов, окружающих многие венецианские дворцы, исчезли в боковом переулке.
Ободренные этим успехом, рыбаки схватили пустую гондолу и повели ее среди своей флотилии, оглашая воздух торжествующими криками. Некоторые из них, из любопытства, проникли в каюту, обтянутую черным сукном и похожую благодаря этому на катафалк. В ту же минуту они вышли обратно и вывели с собой монаха.
— Кто ты такой? — спросил монаха хриплым голосом тот из рыбаков, который играл в этот день роль предводителя.
— Как видишь, я монах-кармелит.
— Служишь ли ты правительству? Ездил ли ты на канал Орфано затем, чтобы дать отпущение какому-нибудь несчастному?
— Я здесь не один, а при даме, которая нуждается в моих советах и молитвах. Свободный человек и заключенный одинаково могут рассчитывать на мои заботы.
— Оказывается, ты не гордец и, вероятно, согласен помолиться за одного бедняка?
— Я не вижу никакой разницы между дожем и рыбаком. Но я все-таки не хотел бы оставить моих спутниц, которые…
— С ними ничего не случится. Ну, войди в мою лодку!
Отец Ансельм вернулся в каюту казенной гондолы, объяснил все происшествие своим испуганным спутницам и затем вышел, чтобы исполнить требование рыбаков. Его повели в гондолу, которая была впереди всех, и указали тело старого рыбака.
— Перед тобой тело честного рыбака, — сказал его спутник, — между нами он был самый старый и ловкий рыбак, готовый всегда помочь своему товарищу.
— Я охотно верю тебе.
— Вчера он вышел победителем над лучшими гондольерами Венеции, и за то, что он попросил свободы для своего внука, республика убила его.
Лодки двинулись дальше.
Эта процессия представляла странное зрелище. Впереди всех плыла гондола с останками Антонио. Монах с обнаженной головой и с скрещенными на груди руками стоял у изголовья. Слышался только равномерный плеск весел и дрожащий голос монаха, прерываемый время от времени пением рыбаков.
Большая республиканская гондола шла в середине этой движущейся массы, потому что рыбаки не хотели отказаться от своего трофея. В таком порядке эта торжественная процессия въехала в порт и причалила к набережной в конце Пьяцетты.
Площадь святого Марка представляла в эту минуту интересную картину. Огни в кофейнях исчезли, любители веселья поспешили скрыться, боясь смешаться с рыбаками, а шуты и уличные певцы, сбросив маску веселости, приняли более подходящий общему настроению вид.
— Правосудия! — закричали тысячи голосов, когда тело Антонио было принесено во двор Дворца дожей. — Правосудия во дворцах, а хлеба на площади!
Обширный темный двор был наполнен загорелыми взволнованными рыбаками. Тело было положено внизу Лестницы Гигантов.
Совет Трех был извещен о прибытии волнующихся рыбаков. Собравшись во дворце, они устроили секретное совещание о возможной причине восстания.