Молодость, лишенная надежды на будущее, дерзания, огонька, юношеского задора, боевой воли и романтики, — это не молодость. В молодые годы следует иметь высокий идеал и настойчиво бороться за его претворение в жизнь, преодолевая всякие трудности. Все плоды, выращенные потом и кровью юношества, имеющего новые идеи и здоровый организм, входят фонд бесценных богатств Родины. Народ никогда не забывает о героях, создавших это достояние.
В пожилом возрасте человек вспоминает пройденные молодые годы. Это годы самые дорогие, потому что именно тогда он может максимально много трудиться как никогда потом уж в своей жизни, и время это, когда можешь вот как много трудиться, — самое у тебя счастливое.
Потом я газету «Сэнар» печатал уже на ротаторе, с большим трудом приобретенном у близких друзей отца.
Самой своеобразной деятельностью за зимние каникулы 1927 года могу считать выступление художественной агитбригады. В работе Фусунской агитбригады приняли участие члены детского союза Сэнар, Пэксанского союза молодежи и Общества женщин. Этот коллектив около месяца гастролировал в Фусуне и в прилегающих к нему деревнях. Наряду с гастрольными выступлениями мы везде создавали свои организации и проводили просветительную работу среди масс. Зимой того года мы создали и поставили в Фусуне такие пьесы, как «Кровопролитие на международной конференции» (Мирная конференция в Гааге в 1907 г. — ред.), «Ан Чжун Гын стреляет в Ито Хиробуми» и «Письмо от дочери».
Перед гастролями агитбригада несколько дней выступала в городе Фусуне. Тут военщина без всякого основания арестовала и посадила меня в тюрьму. Несколько приверженцев феодализма донесли на меня военщине, мол, содержание художественной самодеятельности не отвечает их курсу.
В те дни Чжан Вэйхуа, мой друг по начальной школе, сделал все, что мог, чтобы освободить меня из неволи. Он уговаривал своего отца оказать нажим на полицию, чтобы она не производила обыск в моем доме. Отец его приходил в мой дом когда-то лечиться, познакомился с моим отцом и стал ему близким другом. Он был крупным богачом, но проявил себя совестливым человеком. Когда мой отец в Фусуне выступил инициатором возобновления работы Пэксанской школы и был в очень затруднительном положении в получении санкции на это, он помог отцу получить эту санкцию.
Вот и на этот раз он, такой влиятельный человек, оказал необходимое давление на военщину и она, да и не имевшая никаких улик, ничего не могла поделать со мной и меня выпустила.
В то время корейцы Фусуна группами пошли в ведомство военщины и коллективно протестовали, требуя освободить меня. Моя мать обратилась за помощью к организациям и подняла народ. И даже влиятельные китайцы осудили акты военщины и потребовали выпустить меня на волю. И через некоторое время военщина вынуждена была освободить меня.
Выйдя из полицейского участка, я с художественной агитбригадой поехал в деревню Фучуньхэ. Самодеятельные артисты выступали там три дня подряд. Пришли посмотреть на наши представления и из соседних деревень. Так что слухи о нашей агитбригаде широко распространялись здесь по окрестностям. Услышав о нас, пришли к нам и сельчане Дуцзидун и пригласили к себе самодеятельных артистов. Мы с удовольствием приняли это приглашение.
Представление в Дуцзидуне прошло с большим успехом. По просьбам сельчан нам пришлось не раз продлевать назначенный срок пребывания тут. Когда закончилось первое выступление, ко мне за сцену прибежал председатель детского союза Сэнар и сообщил, что меня зовет старшина села.
За изгородью дома, в котором мы только что дали представление, меня ждал солидный пожилой человек с трубкой во рту. Из-под густых и длинных бровей его на меня смотрели внимательные глаза. Парень из Дуцзидуна, приведший нас до своего села, подошел ко мне и сказал:
— Вот это старик Чха Чхолли.
Как только я услышал эти слова «Чха Чхолли» (Чхолли означает тысячу ли), отвесил старцу почтительный поклон.
— Прошу прощения за то, что так поздно кланяюсь вам. И не успел поздороваться с вами. Мне сказали, что вы пошли погостить в соседнее село.
— Да, был там в гостях. И поспешил вот сюда на представление агитбригады. Так ты сын Ким Хен Чжика, если не ошибаюсь?
— Вы правы.
— Такой сын был у него? Значит, ему теперь спокойно должно быть хоть и под землей. Такое замечательное представление у меня первый раз в жизни, прежде такого не видал.
Старик так почтительно, с таким ритуалом относился ко мне, что я просто растерялся от такого ко мне обращения.
— Прошу вас, не надо так. Перед вами стоит такой же, как и ваш сын, а вы…
Старик пригласил меня к себе в гости.
Шагая с ним рядом, я потихоньку, осторожно спрашивал его:
— Позвольте спросить… Мне говорили, что вы одолеваете в день тысячи ли. Это правда?
— Ха-ха! И до тебя такие слухи докатились. В молодости я был таким. Не тысячу, а пятьсот ли одолевал…
Слушая его, я думал, что старик этот не напрасно слыл большим борцом за независимость страны. Понятное дело, «Чхолли» — это не его настоящее имя, это прозвище, которое ему дал сам народ, благодаря чему он и слыл среди корейцев Маньчжурии почти как волшебник.
Помню, мой отец с восхищением рассказывал о походке этого старика. По словам отца, так его начали прозывать еще с тех пор, когда он служил бойцом в Армии справедливости в районе Канге.
После переселения в Маньчжурию он, подчинившись группировке Чхамибу, был, как говорится, под рукой Сим Рён Чжуна. Когда эта администрация попала под распоряжение Шанхайского временного правительства, наиболее решительно этому противился Чха Чхолли. Об этом тогда шло много разговоров. Но старика горячо поддерживали некоторые деятели группировки Чоньибу, которые не очень хотели, чтобы организации Армии независимости находились в руках временного правительства. Большую часть руководства Чоньибу составляли выходцы из армии, и они в большинстве случаев пренебрежительно относились к временному правительству, в составе которого были гражданские чиновники.
В тот день старик много рассказывал о разных поучительных фактах. Он с горечью и жалостью говорил, что в былые времена корейская нация могла бы отразить иноземных захватчиков — японских самураев, она развивалась бы как достойный народ независимого государства, но потеряла родную страну по вине прогнивших, бездарных правящих кругов — феодалов. Старик утверждал, что движение за независимость не совершишь словами, надо больше уничтожать япошек с оружием в руках. Обращая мое внимание на коварность японских самураев, он сказал, что по отношению к этим врагам надо быть очень бдительными.
— Ты слыхал, молодой человек, как провалилась Кенсонская спичечная фабрика? Товар этой фабрики, спички с маркой «Обезьяна», были широко известны. Спички-то были спичками, а тут марка была особой, что привлекала интерес людей. На марке был рисунок — обезьяна несет на плече ветку персика. Японцы пришли в Корею и построили фабрику по производству зажигающихся обо что угодно спичек. Но, знаете, япошки не могли зашибать деньгу из-за этих вот корейских спичек. Островитяне строили всякие козни и, наконец, придумали коварную вещь — начали массово скупать, десятками тысяч, эти спички с маркою «Обезьяна», увозили их на какой-то безлюдный остров, там замачивали их в воде и потом сушили, такими вот и продавали их затем на базарах. Ясно, что такие спички не зажигались, и покупатели отмахнулись от них, стали покупать только японские. А та спичечная фабрика, Кенсонская, продала марку товара японской компании и совсем провалилась. Вот какие они, япошки…
Это факт или нет, подтвердить не могу, но рассказ этот стоил, образно говоря, десятка тысяч лян для понимания японского империализма.
Старик рассказал, как он в молодости успевал три раза выстрелить из мушкета, пока самураи выстреливали пять раз из пятизарядной винтовки, но теперь старость не позволяет ему сражаться с врагом, и ему очень скучно быть запертым в четырех стенах комнаты.
Он сказал еще, что очень хорош был танец, поставленный нами, с пением «Тансимчжур» («Единодушие» — ред.). Он жаловался, что в прошлом пошла насмарку Армия справедливости потому, что не были объединены силы, да и теперь вон Армия независимости стала хиреть, преследуемая японцами, и это тоже потому, что люди не объединили свои силы и действуют вразброс, каждый сам по себе.
— Пусть корейцев соберется хотя бы трое, но им нужно сплачиваться друг с другом в схватках с японцами. — Так взволнованно говорил он.
И был прав. Такие слова никто не мог сказать, кроме того, кто до мозга костей испытывал ценность принципа: в сплоченности — путь к победе, а раскол ведет только к гибели.
Взяв меня за руки, старик сказал:
— Я уже стар, пожалуй, уже не в силах сражаться за независимость Кореи. А молодое поколение должно бороться на славу.
Слушая его, я всем своим существом испытывал высокую миссию, — я как сын Кореи должен свершить революцию и оправдать ожидания народа.
Слова старика и больно, и горячо тронули струны моего сердца. Впоследствии в нашей борьбе большим поучением стал его наказ: корейцы, пусть их соберется хотя бы трое, должны сплотиться в борьбе против японского империализма.
В людях мы не только пробуждали сознание, подымая их на борьбу, но и учились у них. И в то время, как и сейчас, народ был нашим учителем.
И вот я теперь каждый раз, когда встречаюсь с руководящими кадрами, сердечно советую им: идите в народ. Я часто подчеркиваю: быть в гуще народа — значит принимать тонизирующее средство, а уходить от него — принимать яд. Иди в народ — там всегда найдется такой человек, как старик Чха Чхолли. В народе есть и философия, и литература, и политическая экономия.
Впоследствии мне довелось услыхать, что старик Чха Чхолли служивший командиром охраны группировки Чхамибу, был убит из-за угла своим же начальником Сим Рён Чжуном.
Получив эту скорбную весть, я с гневом и возмущением вспоминал слова старика: «Пусть корейцев соберется хотя бы трое, но им нужно сплачиваться друг с другом в борьбе против японцев». Если бы руководители группировки Чхамибу объединяли бы свои силы, как учит жизненный девиз старика, то не произошло бы такой трагедии, такого несчастья.