«Гантоур», будто лишившись дара слова, потускнел и, весь бледный от злости, смотрел на меня зверем.
В обычное время он действовал, как деспот, занимался самоуправством. Поэтому хотя он слег с повышенной температурой, не брал в рот ничего и страдал бессонницей, но никто из узников не относился к нему тепло, не ухаживал за ним, все смотрели на него равнодушно, как на пожар за рекой.
Я дал ему одеяло, присланное мне из дома священника Сон Чжон До при отводе меня в тюрьму, вызвал тюремщика, чтобы он принес лекарства из тюремной больницы.
И в обычное время тюремщик по фамилии Ли относился к нему, прямо скажем, отвратительно за его грубость и необщительность. Он удивился: как же это так — кореец заботится о китайце, как о родном брате.
Наш искренний уход за больным узником помог ему вскоре подняться с постели.
С этого времени изменилось его отношение ко мне. Раньше даже тюремщики, обращаясь с этим странным, привередливым и жестоким преступником, не знали, за что браться и как к нему относиться. А вдруг он стал покорным и послушным. Перед кем? Перед учеником средней школы. Тюремщик Ли диву давался, да и сам относился теперь ко мне не без уважения.
Из тюремщиков Гиринской тюрьмы он был человек сравнительно спокойной натуры, в ком жила национальная совесть. Члены наших организаций извне прислали мне сведения о том, что тюремщик Ли — выходец из бедной семьи, что он стал тюремщиком ради куска хлеба насущного. После разностороннего изучения я решил завоевать его на свою сторону и улучал моменты, чтобы разговаривать с ним более откровенно. В ходе бесед я узнал, что в связи со свадьбой своего младшего брата он пока не смог еще приобрести для него свадебный подарок и очень горюет, что не может сделать этого. Пользуясь случаем прихода моих товарищей в тюрьму на свидания, я рассказал им о горе тюремщика Ли и принял меры, чтобы наша организация решила его такой наболевший вопрос.
И спустя несколько дней Ли пришел ко мне, чтобы выразить мне свою благодарность за свадебный подарок, и спрашивает меня:
— Действительно ли вы коммунист? Ведь тюремная администрация называет вас коммунистом.
Я отвечаю ему утвердительно:
— Да, я коммунист.
Тогда он с жаром говорит:
— Мне никак не понятно. Ведь всех коммунистов без исключения называют «бандитами». Неужели ж такие, как вы, добрые люди, будут отнимать чужое? Если вы действительно коммунист, то несправедливо прикреплять к коммунистам ярлык «бандита».
И я толком объясняю ему:
— Коммунисты борются за новое общество, где нет эксплуатации и гнета и где все заживут счастливой жизнью. Мы, корейские коммунисты, боремся за изгнание японских империалистов с корейской земли, за возрождение лишенной Родины. Богачи и воротилы называют коммунистов «бандитами», клевещут на них потому, что коммунисты хотят перевернуть прогнивший мир, где хозяйничают помещики, капиталисты, тухао и предатели.
Тюремщик Ли, кивая головой, говорит:
— Мы, ничего не смыслящие невежды, до сих пор были обмануты лицемерной пропагандой властей, отныне не будем верить им.
С тех пор Ли каждый раз при возвращении домой после своей смены приходил ко мне. Он внимательно слушал меня, выполнял мои просьбы передавать какие-то сообщения в другие камеры. Впоследствии через него я держал связь с внешним миром. С этого времени я чувствовал себя в тюрьме сравнительно свободно.
Но не все тюремщики относились к нам с добрыми намерениями, как этот Ли. Среди них был один весьма гадкий, как змей, старший тюремщик. Он, заглядывая через глазок в камеру, не давал узникам покоя.
Старших тюремщиков в Гиринской тюрьме было всего трое, но у этого была самая плохая репутация. При его дежурстве узники не могли даже свободно зевать.
Однажды мы решили покрепче припугнуть его, чтобы в другой раз ему не повадно было так действовать. Кому же поручить это дело? По этому вопросу в тюрьме шло обсуждение. Трудно было выбрать на такое дело подходящего человека. Тогда на это вызвался один китайский ученик Хуан Сютянь, учившийся в третьем классе Гиринской средней школы № 5, он сам решился взять на себя это дело. Из учащихся, заточенных в эту тюрьму по делу читательского кружка, корейских учащихся было всего лишь двое, а остальные все были китайскими.
Мы спрашиваем его:
— Если ты вот так припугнешь его, то тебе в награду будет одиночная камера и ты будешь сидеть в ней по крайней мере пять месяцев. Как ты об этом думаешь?
А он говорит:
— Ради товарищей я готов пожертвовать собой. А вы со сторонки посмотрите на это. А уж я, что бы ни случилось, проучу его. Ловким приемом так дам ему прикурить, чтобы впредь ему не повадно было глумиться над нами.
Он заострил кончик бамбуковой палочки. И, когда тот старший тюремщик смотрел через «волчок» в камеру, тот и пырнул его в глаз острой палочкою. Из глаза его брызнула кровь и какая-то жидкая тушь. Никто не ожидал такого зрелища.
Ученики, сидевшие в камере, от всей души хвалили Хуан Сютяня, называя его чуть ли не героем. Но за это его заточили в камеру одиночную и неотапливаемую даже в зимнюю стужу, и он чуть было не умер даже за несколько дней пребывания в этом аду.
Ученики потребовали от тюремщиков как можно скорее освободить из одиночной камеры их товарища, угрожая им: если его не освободят, выколоть вот так же глаза всем. И тюремная администрация пошла на уступки требованиям учащихся.
С этого времени мы действовали в камере более свободно. Если захотим провести собрание, проводим его, а в случае необходимости свободно ходили и в другие камеры. Заявлю, что хочу сходить в такую-то камеру, и тюремщики сами открывали мне двери.
В дни, когда я сидел в тюрьме, мне очень помогал священник Сон Чжон До. За весь период моей революционной деятельности в Гирине он активно шефствовал надо мной, не хуже родных. Еще в то время, когда мы жили в своей стране, он был очень близко знаком с моим отцом. Они учились в одной школе (Сунсильская средняя). Это, конечно же, действовало на них, но, думаю, больше всего общность идей и идеалов связывала их крепкими узами дружбы.
При жизни отец часто говорил нам о священнике Соне. Сразу после Первомартовского движения Сон Чжон До эмигрировал в Китай, некоторое время работал председателем политического совета Шанхайского временного правительства. Одно время он вместе с Ким Гу, Чо Сан Собом, Ли Ю Пхиром, Юн Ги Собом организовал в Шанхае общество Робенхвэ, предназначенное для подготовки военных кадров для вооруженного сопротивления, работал в нем заведующим отделом труда.
Но это общество было распущено, усугублялась грызня между фракциями внутри временного правительства. Это разочаровало его, и он переместился в Гирин.
В Гирине он открыл церковь и вел движение за независимость. Это была та церковь, которой мы широко пользовались как местом для массового воспитания. Вообще священник Сон был христианином до мозга костей, глубоко преданным своей вере. Он занимал непререкаемое место среди гиринских христиан и сторонников движения за независимость.
Среди христиан Кореи было много таких замечательных патриотов, как Сон Чжон До, отдавший себя целиком делу движения за независимость. При молитве они молились о Корее, при обращении к «богу небесному» просили облегчить несчастье обреченной на гибель страны. Их чистосердечная вера всегда сходилась с патриотическим чувством, их мечта о создании мирного, дружного и свободного рая всегда вила себе гнездо в патриотической борьбе за возрождение страны.
Патриотами были и абсолютное большинство служителей секты чхондогё и буддизма.
Сон Чжон До был советником Общества корейских учащихся в Гирине, и мне часто приходилось общаться с ним. При каждой встрече со мной он говорил, что ему досадно и скорбно за то, что мой отец ушел из жизни слишком рано, в таком молодом возрасте. Он наставлял меня, чтобы я, продолжая дело и волю отца, стоял в первых рядах движения за независимость, отдавал всего себя делу нации.
Благодаря большой помощи со стороны таких близких друзей моего отца, как Сон Чжон До, я мог в течение трех лет учиться в Юйвэньской средней школе в Гирине.
Беспокоясь о нашей бедной семье, едва сводившей концы с концами за счет стирки и шитья матери по найму, он не раз посылал мне деньги для оплаты за учебу. Очень любила меня и жена священника. В праздничные дни она приглашала и угощала меня вкусными кушаньями, приготовленными по корейскому образцу. Особенно вкусными были жареное тубу с кроличьим мясом и хлебец из тёндыги. Тёндыги — это трава с мягким пухом, без запаха и яда. В доме священника говорили, что приготовляли такой хлебец еще с того времени, когда они жили в Пхеньяне. Хлебец, который я ел в тот день в его доме, был приготовлен из травы тёндыги, нарванной в Бэйшаньском парке.
У Сон Чжон До были два сына и три дочери. К нашему движению в Гирине были причастны второй сын Сон Вон Тхэ и самая младшая дочь Сон Ин Сир.
К тому времени Сон Ин Сир вместе с Хван Гви Хон, Юн Сон Хо, Ким Бен Сук, Юн Ок Чхэ была членом Гиринского общества корейских детей. Будучи на побегушках, она очень помогала мне в период, когда я возглавлял движение учащейся молодежи и когда я томился в тюрьме.
Однажды тюремный надзиратель бросил в нашу камеру нового узника. Он был так замучен пытками, что даже трудно было узнать его. Это был Кан Мен Гын, заведующий орготделом Ресинского союза молодежи. Весной 1929 года он был неожиданно арестован властями военщины. С тех пор о нем не было ни слуху ни духу, и вдруг, откуда ни возьмись, он у нас в тюрьме. Это меня и удивило, и обрадовало. Он был арестован по неоправданному доносу фракционеров. Они отомстили ему этим позорным доносом в отместку за случай с Федерацией молодежи в Китае.
В чем тут было дело? Представители Ресинского союза молодежи, покинув зал конференции Федерации молодежи в Китае, проходившей в Цзичанцзы, выступили с заявлением в знак протеста против безрассудных действий фракционеров. Питая за это злобу, фракционеры занимались преднамеренными вредительствами. Когда один юноша умер по болезни в Цзяохэ, они донесли властям военщины, будто группа Кан Мен Гына отравила его ядом.