Но вряд ли я могу таким образом отплатить им за все их усилия и услуги, за их искренность, проявленную ко мне в былые годы.
Я думаю: сделать жизнь народа еще богаче, предоставить ему еще больше благ, довести до победного конца революцию, начатую при поддержке и помощи народа, — вот что является наивысшей отплатой и подарком им. Не сделав такой отплаты, никто из коммунистов не вправе говорить, что он выполнил свой долг перед народом.
ГЛАВА ПЯТАЯНарод — под оружьем(январь 1931 — апрель 1932)
1. Многострадальная земля
Вихрь белого террора, вспыхнувший в связи с восстаниями 30 мая и 1 августа, с нарастающей силой охватывал обширные земли Маньчжурии, вступая в 1931 год. Враги повсюду устраивали кровавые бойни с тем, чтобы выкорчевать революционные силы, которые корейские коммунисты и патриоты подготавливали большими усилиями в течение многих лет.
Когда я прибыл в Восточную Маньчжурию, там положение было еще более напряженным, чем в Южной и Средней Маньчжурии. Последствия восстаний здесь были более жестоки и пагубны. Увидев головы повстанцев, повешенные на шестах у ворот Наньмынь в Дуньхуа, я мог представить себе, каким безжалостным репрессиям подвергают враги революционные силы.
Даже после восстаний 30 мая и 1 августа фракционеры-низкопоклонники, зараженные догматизмом и мелкобуржуазным ячеством, по случаю дня национального унижения, годовщины Октябрьской революции, годовщины Гуанчжоуского восстания и других памятных дат непрерывно поднимали восстания. Такие бунты повторялись несколько сотен раз под предлогом общественного долга отметить какой-то памятный день, защиты урожая, выступления против шантажа и т. д. Это и подстрекало врагов продолжать террор из года в год.
В ходе этих репрессий были разрушены почти все революционные организации в Цзяньдао, арестованы и подвергнуть смертной казни даже люди, снабжавшие повстанцев пищей не говоря уже об активистах, боровшихся в первых рядах. Понесли немалый ущерб также и те организации, которые мы восстановили год назад, направляясь в бассейн реки Туман.
Часть участников восстания явилась с повинной или порвала с революционной организацией. Нашлись и люди, которые оглядываясь кругом, чуждались нас, когда мы шли в деревню найти организации, ушедшие в подполье. Иные говорили: «Цзяньдао потерпело крах из-за компартии», «Вся земля Цзяньдао утонула в море крови и огня от безрассудства компартии», «Погибнешь всей семьей, если плясать под дудку компартии». Они огульно остерегались и отвергали коммунистов, независимо от того, к какой организации и группе они принадлежат.
Когда я зашел в Минюегоу, Ли Чхон Сан, член Вэнцюйского парткома, рассказал мне о страданиях, которые испытал он после восстания.
— Вышестоящие все время требуют от нас идти в гущу масс, восстановить и расширять организации. Но, откровенно говоря, теперь неохота встречаться с людьми, да и нет уж такой смелости. Люди, уважавшие меня как революционера, и даже те, кто вступил в организацию по моей рекомендации, уже несколько месяцев избегают встречи со мной. Вряд ли можно проводить революцию в такой обстановке. Буря восстания бушевала несколько раз, и совсем портились настроения жителей Цзяньдао. Иногда мне даже думается, что спокойнее было бы на душе отказаться от революции и зарабатывать где-нибудь на пропитание, нежели жить в такой холодной атмосфере. Но все жереволюционеру не легко и бросить первоначальную цель, за которую он решил отдать свою жизнь. Так или иначе, но нужны какие-то меры. Но дельная мысль в голову мне не приходит, и я только и знаю, что сетую на тревожное время, — проговорил он.
Эти муки Ли Чхон Сана были и моими муками. Подобные мучения испытывали все революционеры Цзяньдао в 1930 и 1931 годах. Откровенное признание такого честного и молчаливого ветерана революции, как Ли Чхон Сан, показало, как тяжела и сурова была обстановка.
Конечно, Ли Чхон Сан не бросил революцию на полпути. Позже я снова встретился с ним в Аньту. Он сказал, что переведен в Аньтуский участковый комитет партии, когда я разъезжал по различным уездам бассейна реки Туман. Он выглядел бодрее, чем во время встречи в Вэншэнлацзы.
Ли Чхон Сан говорил, что идет на лад дело на новом месте, и остался этим очень доволен.
— Период кошмара прошел.
Так лаконично выразил он изменения, происшедшие в его жизни. На его лице не было ни тени отчаяния и уныния того времени, когда он жаловался, что люди сторонятся его.
Однако в то время, когда я встретился с Ли Чхон Саном в Вэншэнлацзы, революционеры Маньчжурии пока еще испытывали на себе горький вкус белого террора и мучились оттого, что народ чуждался их.
Я тоже мучился от аналогичного обстоятельства. Именно тогда мне пришлось страдать от недоедания, питаясь жидкой кукурузной похлебкой с кимчхи из сарептской горчицы и ночуя в нетопленой комнате чужого дома, подложив под голову дереянный валик. Голод был одним из самых тяжелых мучений, которые мы тогда испытывали. В самом деле в те годы мы и страшный голод и холод, находясь в Цзяньдао.
Я зимовал в одном костюме без ватника и всегда дрожал от холода больше всех. В доме, где нечем было укрыться, ложился спать прямо на пол, не раздеваясь. И в доме Ли Чхон Сана тоже не было одеяла и подушки. И пришлось мне ночевать в одном костюмчике, и никак я не мог заснуть от зверского холода.
Не мог я забыть о страданиях той ночи, и однажды сказал об этом матери в Аньту. Выслушав меня, она в несколько дней сшила мне большую блузу на вате, какие носят извозчики. Так я и ходил в этом ватнике. Когда ночевал в доме, где не было одеяла спал, свернувшись калачиком, укрывшись этой блузой и подложив под голову деревянный валик, обмотанный полотенцем.
Но такие мучения еще можно было терпеть. Весной того же года я, находясь в Цзяньдао, ни одной ноченьки не мог спать спокойно. Да и ляжешь, бывало, а сон от голодухи и холода бежит от тебя, к тому же не давала покоя мысль об убитых товарищах и беспокойство о разрушенных организациях.
Мучили меня также отчаяние и чувство одиночества при холодном отношении народа к нам. Как же тут заснешь, когда видишь, как жители чуждаются нас? Вот и лежишь в холодной комнате, подложив руки под голову, а перед глазами все мелькают лица людей, относящихся к тебе с недоверием…
Собственно, уже давно мы возлагали большую надежду на Цзяньдао. Район Яньцзи находился под серьезным влиянием фракционеров, но остальные местности Цзяньдао были заражены этим пороком не очень серьезно. Это создавало благоприятные условия для того, чтобы в этих местах быстро росла плеяда коммунистов нового поколения и развернула революцию по-новому. На протяжении долгих лет наши товарищи неустанно проводили тщательную подготовку к поднятию в этом районе антияпонской революции на новый, более высокий этап.
Однако вследствие двукратного восстания понес большой урон этот труд, стоивший столь огромных усилий. Левачество временно соблазнило массы ультрареволюционными фразами и лозунгами, но его последствия были такими пагубными и разрушительными. Я думал, что не случайно говорят, что левый уклон есть правый уклон наизнанку.
И мы, отодвинув все другие дела на задний план, спешно поехали в Цзяньдао именно с целью восполнить ущерб, причиненный левым уклоном, и по-настоящему форсировать подготовку к скорейшему переходу к вооруженной борьбе.
Мы пришли в Цзяньдао с большой надеждой, но здесь жестокие разрушения превысили наше предположение и вдобавок жители не доверяли революционерам и сторонились их. Это вызвало острую боль у меня на сердце.
Вряд ли бывает печаль более глубокая, чем та, какую испытывают борцы за народ, отверженные народом, который их породил. Не вправе считаться живым тот революционер, который хоть на один день лишится доверия народа и не пользуется его поддержкой.
Когда массы вообще отвергали революционеров, не внимая их принадлежности к организации, наши сердца терзала тяжелая мысль о том, что восстание дискредитировало коммунистов, заставило массы не доверять своим руководителям и уйти из своих организаций, породило раздор и недоразумения между корейским и китайским народами.
Такие обстоятельства мучили нас тогда больше всего.
Однако мы не сидели сложа руки, горюя и мучась в отчаянии. Когда нет трудностей на пути революционера, то дело его и нельзя называть революцией. Именно в такой трудный момент революционер призван собраться с духом и настойчиво преодолевать испытания с несгибаемой волей.
И в 1931 году мы упорно продолжали в Цзяньдао работу по ликвидации последствий восстания 30 мая. Именно эти последствия были первым препятствием на пути претворения в жизнь курса Калуньского совещания. Без их скорейшего устранения без восстановления революционных рядов нельзя было вывести революцию из кризиса и добиться ее дальнейшего развития.
Отправляясь в Восточную Маньчжурию после совещания в Уцзяцзы, я поставил перед собой и товарищами две задачи.
Первая задача — проанализировать последствия восстания 30 мая. Хотя мы сами не планировали и не возглавляли это восстание, но мы считали необходимым научно и точно проанализировать и подытожить его в различных плоскостях.
Восстание терпело одно поражение за другим, но в Восточной Маньчжурии все еще оставались фанатические сторонники террора и приверженцы линии Ли Лисаня, которые побудили массы к безрассудной насильственной борьбе.
Линия Ли Лисаня «за победу прежде всего в одной или нескольких провинциях!» была догматическим применением ленинского положения о возможности победы социалистической революции в одной отдельно взятой стране. Такая установка играла роль сильного катализатора, толкавшего массы на восстание.
Эта линия была выдвинута человеком, взявшим в свои руки реальную власть в китайской партии, и была навязана по организационному каналу. Так что люди следовали этой линии долгое время, до тех пор, пока Ли Лисань не был снят с партийной должности и не была осуждена его установка как левацко-авантюристическая. Несмотря на горькую неудачу и провал, они так и не смогли очнуться от слащавой химеры, которую стр