Как уже было сказано, моя мать шитьем по найму зарабатывала в день мизерную сумму денег — по 5–10 чон. Если удавалось зарабатывать каждый день по 10 чон, то и тогда получилось всего 3 воны в месяц. Эта сумма равнялась месячной плате за обучение в Юйвэньской средней школе. При отправлении мне платы за обучение мать не пользовалась почтой, чтобы экономить деньги. Она копила заработанные деньги копейку за копейкой и, когда накапливалась сумма, равная месячной плате за обучение, посылала ее мне через людей, ехавших в Гирин. Поэтому мне не приходилось ходить на почту.
Каждый раз, когда я получал деньги через приезжих, я ощущал два противоречивых чувства. Первое — облегчение при мысли, что присланная сумма избавит меня от стыда из-за вероятной просрочки платы за обучение. Второе — беспокойство зато, что моей семье трудно будет сводить концы с концами, так как я понимал, что они отправляют целиком свой месячный заработок.
Собственно, 3 воны было ничтожной суммой, которую сыновья богачей могли расходовать за один присест. Большую половину учеников Юйвэньской средней школы составляли сыновья обеспеченных семей. Иногда в школу поступало в день несколько десятков извещений на получение денежных переводов, которые мы называли «чеками». В такой день впадали в уныние дети малоимущих родителей, которые, как я, ни разу не видели, что такое «чеки».
И вдруг поступило извещение о денежном переводе на сумму 10 вон на мое имя. Я был в числе учеников из самых бедных семей среди детей из простолюдинов. Поэтому получение денег не могло не быть для меня большим событием. Идя на почту с извещением на денежный перевод, я ломал голову, чтобы угадать, кто же направил мне такие большие деньги? Но никак не мог припомнить знакомого, который мог бы послать их мне. Из других районов, кроме Гирина, могла направить мне деньги только одна моя мать, но она никак не могла бы в одночасье заработать такую крупную сумму. Я думал; может быть, это почтовая ошибка и мне вручили чужое извещение? Но это тоже было маловероятным.
На почте не сразу выдавали деньги, если получатель не мог назвать имя их отправителя. Но в тот день почтовый служащий, принявший от меня извещение на денежный перевод, не спросил имя его отправителя, а сразу же выдал деньги. И я сам спросил у него, кто же послал мне деньги. Из-за перегородки донесся неожиданный ответ: «Ли Гван». Это сообщение ошеломило меня. У меня было немало друзей, более близких, чем Ли Гван. Правда, в Гирине я с ним подружился, но даже не мог представить себе, что он пошлет мне такие деньги.
Я был до слез тронут глубокомыслием и дружелюбием Ли Гвана.
Впоследствии, после возвращения в Ванцин, Ли Гван не прерывал связь с нашей семьей. Когда моя мать жила в Аньту, он посещал ее в Синлунцуне, принося немало пакетиков с лекарствами народной медицины и денег. Он откладывал их из своей зарплаты, работая старостой стадворика. У Ли Гвана была кристально чистая душа, и он оказывал другим сердечную, бескорыстную помощь.
Пребывая по нескольку дней у моей матери, он заботился о жизни нашей семьи, а потом возвращался в Ванцин. Так он стал желанным гостем нашей семьи и пользовался особой любовью всех ее домочадцев.
Получая от других финансовую помощь, я каждый раз испытывал чувство горечи от того, что не могу отплатить чем-то зу проявленную обо мне заботу. Но наша семья была слишком бедна, чтобы хотя как-то отплатить за предоставляемую нам помощь. И тогда я решил ответить на заботу моих близких и друзей тем, что стану лучшим сыном Родины и верным слугой народа.
Зимой 1929 года Ли Гван сел на поезд, следующий по маршруту Гирин-Дуньхуа, чтобы встретиться со мной. Оказалось, он выбрал время неудачно: я как раз тог да сидел в тюрьме.
В гостинице, где остановился Ли Гван, была официантка по имени Кон Сук Чжа. Ему удалось через нее подробно ознакомиться с реальным положением дел в молодежно-ученическом движении в Гирине и в его окрестностях, расспросить о методах борьбы его руководящего ядра. Кон Сук Чжа под видом официантки выполняла задания комсомольской организации — играла роль «моста», устанавливая наши связи с молодежью, прибывающей в Гирин. Она, случайно встретившись с Ли Гваном в гостинице, стала позже его второй женой. Первая жена Ли Гвана по имени Ким Орин Не умерла по болезни.
И после ее смерти Ли Гван не забывал жену, которую очень любил. «Нет на свете женщины лучше нее», — думал он, решив всю жизнь оставаться холостяком. Не успел пройти и год, как умерла Ким Орин Не, приходили к нему многие люди из различных местностей, предлагая жениться вновь. Но этот честный, с чистой душой, человек не хотел даже ни с кем знакомиться.
При каждой встрече с Ли Гваном я вместе с товарищами уговаривал его жениться, чтобы было кому заботиться о маленьком ребенке и страдающих от болезней родителях. Но заставить его изменить свое решение было труднее, чем выжать смолу из засохшей сосновой ветки. Ли Гван послушался моего совета лишь после трехлетнего траура по Ким Орин Не.
Кон Сук Чжа, вторая жена Ли Гвана, была доброй и умной женщиной. Она окружала его детей от первого брака сердечной заботой, и люди восхищались ее искренностью. Дети любили ее как родную мать. К несчастью, она не могла рожать собственных детей…
Ли Гвану не удалось увидеться со мной, но при помощ и Кон Сук Чжа он завязал дружеские отношения с молодежью — участниками общественного движения, которые учились в Юйвэньской средней школе в Гирине и в Гиринском педучилище. Гиринская организация дала познать Ли Гвану истину, что для достижения независимости страны необходимо прежде всего сплотить все патриотические силы. А для их сплочения нужны убедительные идеи и политическая линия, которые могли бы стать их знаменем, и нужен центр их единства и сплоченности. С этим убеждением он и вернулся в Цзяньдао.
Пребывание Ли Гвана в Гирине явилось событием, послужившим своего рода поворотным моментом в его революционной деятельности. После этой поездки за ним был установлен негласный надзор агентов японского консульства и маньчжурской полиции. Но он ничуть не испугался и смело продолжал следовать вперед новым курсом.
Борьба по поводу осеннего урожая и выступления периода весеннего голода подтвердили истину, постигнутую Ли Гваном в Гирине. В этой борьбе его мировоззрение достигло новой стадии развития.
После переселения в Ванцин Ли Гван начал работать волостным начальником в Бэйхаматане. Небезынтересным было то, что человек, считавший революцию своим идеалом, занимал должность начальника волости — слуги низшей инстанции административного органа.
В декабре 1931 года в Минюегоу я вновь встретился с Ли Гваном. Тогда он был очень занят работой по обеспечению участников зимнего Минюегоуского совещания ночлегом и питанием. Он появился там, где проходило заседание, неся на плечах вещмешок с чумизой и еще пять фазанов. Я восхищался им, повторяя про себя: «Ли Гван есть Ли Гван!»
Куксу из картофельного крахмала с фазаньим и куриным мясом — специфическое кушанье Цзяньдао, было так вкусно, что все были готовы попросить двойную порцию. Мы с Ли Гваном уничтожили по две порции куксу за одним столом. Наевшись досыта, легли в верхней комнате дома Ли Чхон Сана, подложив под головы деревянные валики вместо подушки. Так и продолжали беседовать всю ночь напролет. Первым делом я выразил ему мою сердечную благодарность за то, что он искренне помогал моей матери в домашнем хозяйстве и прислал мне деньги для платы за обучение. Я сказал тогда:
— Нынче вечером думал о многом, поедая куксу. Честно говоря, тронут до слез теми усилиями, которые ты прилагал к тому, чтобы достать это мясо для куксу. Ты, Ли Гван, и во время учебы в Гирине часто угощал меня в столовой. Когда же я смогу отплатить тебе за всю эту заботу?…
Ли Гван, слегка тронув мое плечо, ответил:
— Какая тут забота! Я просто помогал твоей семье, Сон Чжу, считал, что делаю доброе дело, отдавая деньги в фонд помощи. Ведь твой отец посвятил всю свою жизнь движению за независимость. И ты руководишь молодежно-ученическим движением и тоже испытываешь немало трудностей. Наш долг — оказать помощь семье патриотов. Ну, хотя бы незначительными денежными суммами… Разве это забота? Не произноси больше такого слова.
Он сделал вид, будто обиделся, и, подняв руку, слегка погрозил мне пальцем.
Тут я, кажется, увидел новую черту в характере Ли Гвана.
— Это не так, Ли Гван. За заботу обязательно следует выразить благодарность. Еще раз спасибо тебе от меня и от имени моей матери. Откровенно говоря, я не мог даже представить себе, что ты окажешь нам такую искреннюю помощь.
— А вот я представил себе это. Впрочем эта моя помощь не случайная. Здесь есть повод.
— Какой тут повод?
— Однажды твоя мать рассказала мне словно бы сказку, как состоялось ее бракосочетание с твоим отцом. По ее словам, это бракосочетание осуществлялось с очень большими трудностями.
— Я знаю об этом. После смерти отца мать рассказала нам, трем братьям, об этой старой истории. Это же горькая история.
Это была старая история, связанная с бракосочетанием моих родителей. Вероятно, она произошла накануне «аннексии Кореи Японией».
… Чхильгор, где находился дом матери, и село Нам, где был дом отца, были расположены километрах в трех друг от друга, разделенные небольшой горой. Чтобы идти в центр Пхеньяна из села Нам, нужно было проследовать мимо Чхильгора. А людям Чхильгора приходилось проходить мимо этого села, чтобы идти в Нампхо. Благодаря этому жители соседних сел завязали тесные, дружеские связи. Они часто посещали друг друга и между молодежью нередко имело место бракосочетание.
Мой дед по материнской линии искал в селе Нам подходящего зятя для своей дочери и остановил свой выбор в первую очередь на моем отце. Сваха обивала пороги обо их домов. После этого дед по матери первым посетил дом моего отца в том селе. Но он не мог принять твердого решения насчет бракосочетания и возвратился в Чхильгор. Конечно, ему понравился кандидат в зятья, но его беспокоила крайняя нужда семьи моего будущего отца. Дед опасался, как бы дочь не терпела одни только лишения в столь бедной семье.