Первый сигнал об опасности со стороны этой ультрадемократии раздался осенью 1933 года в Дахуангоу уезда Хуньчунь.
Дахуангоу было центральным партизанским районом в Хуньчуне и местом, где посланец Коминтерна Пань был убит Пак Ду Намом. Именно здесь одновременно погибло 13 храбрецов из Хуньчуньского партизанского отряда, участвовавшего в рейде в Дуннин, что вызвало глубокую скорбь населения всей Восточной Маньчжурии.
Товарищи из Хуньчуня возвратились в партизанский район после собрания в Лоцзыгоу, где подведены итоги боевых действий. Отмечали здесь осенний праздник чхусок в одном отдаленном домике поселка. Необходимо было хотя бы на короткое время снять дорожную усталость. И на второй день после праздника бойцы целый день отдыхали, выставив часового. Японский же гарнизон, получив агентурные сведения о сложившихся обстоятельствах, окружил ночью этот особняк и нанес внезапный удар.
В подобной обстановке лучше всего определить слабое звено противника и, нанеся контрудар, быстро вырваться из кольца окружения. Но для того, чтобы принять такое решение, командиру следует точно знать обстановку и вовремя отдать необходимые распоряжения. Однако командир роты, возглавлявший отряд, был не вправе этого делать. В отряде оказался довольно опытный командир, такой, как О Бин. Но его слова не возымели никакого влияния. Ведь он, работавший в свое время заведующим военным отделом уездного парткома, был разжалован в рядовые приверженцами «левого» уклона.
В те времена леваки, засевшие в руководстве вышестоящей парторганизации, не позволяли командирам самостоятельно принимать решения по военным вопросам. Они настаивали на том, чтобы все без исключения проблемы, связанные с любой военной операцией, обсуждались на собрании и решались коллективно по принципу большинства голосов. Это требование стало железным законом, который никто не вправе был нарушить в ходе командования войсками. Не трудно понять, что это связывало командиров по рукам и ногам, так как они не могли самостоятельно даже шевельнуть пальцем. Командиры не принимали решений не потому, что бездарны, а потому, что были парализованы их функции грузом ультрадемократии в армии.
Перед лицом смерти, когда враги вплотную приблизились к дому с винтовками наперевес, находившиеся в окружении партизаны все еще продолжали бесплодное обсуждение вопроса — отражать натиск противника или же совершить попытку вырваться из окружения. Некоторые бойцы, обладавшие способностью творческого мышления, резко заявили, что этот пустой разговор может только привести к гибели всех, и предложили немедленно вступить в бой, но люди, зараженные болезнью ультрадемократ и и, категорически отвергли их предложение: мол, нельзя начинать бой, пока нет решения собрания.
На самом же деле, поступая так, они совершали преступный акт самоубийства. Болтовня в окруженном доме повлекла за собой разгром партизанского отряда, попавшего в западню. Да это и понятно. Пока продолжалось обсуждение, сопровождаемое пустозвонством, враги начали завершающую атаку. Только после этого партизаны прекратили собрание и приступили к бою.
Град пуль противника вывел из строя 13 партизан. Лишь несколько бойцов чудом уцелели среди груды трупов. Один из них прибежал ко мне в Ванцин с завещанием О Бина и рассказал подробности гибели своих товарищей. Среди погибших оказались Бай Жилин и О Бин.
По словам партизана из Хуньчуня, О Бин получил сквозную рану в живот и из него высыпались кишки. Он, не обращая внимания на страшную боль, прежде чем испустить дух, просил его, того партизана, которий вылез из трупов:
— Я не имею права приказывать вам. Но как член партии очень прошу вас непременно доложить товарищу Ким Ир Сену о случившемся сегодня.
Получив эту весть, я проклинал сторонников такой ультрадемократии, всех догматиков, внедряющих ее вслепую в ведение боевых действий. Если не было бы влияния этого зла, бойцы из Хуньчуньской роты могли бы своевременно прорвать кольцо окружения и предотвратили бы тем самым трагическую гибель бойцов.
Все 13 храбрецов были нашими незабываемыми соратниками, с которыми мы принимали участие в рейде в уездный центр Дуннин, вместе преодолевая смертельную опасность. Когда мы уходили из Дуннина после завершения операции, товарищи из Хуньчуня, находившиеся в составе заградительного отряда, говорили о том, как славно дрался Ванцинский отряд. Они наперебой пожимали мне руку, поздравляли и качали меня.
На траурной церемонии по погибшим соратникам эти боевые товарищи говорили горькие слова прощания.
Храбрые мужчины, обладавшие пламенной революционной страстью и верным товариществом, погибли в одну ночь. Меня охватила невыносимая досада и обида. Среди этих тринадцати О Бин был самым дорогим моим соратником и товарищем. Я установил с ним дружеские отношения по рекомендации Чхэ Су Хана, когда мы вели работу по освоению этой «целины» — района шестиуездных городков Кореи. Когда Чхэ Су Хан учился в Тэсонской средней школе в Лунцзине, О Бин ходил там в Тонхынскую среднюю школу. Обе эти школы были настоящими кузницами общественных деятелей и кадров движения за независимость. В Лунцзине они вместе участвовали и в ученическом движении.
О Бин вместе с Чхэ Су Ханом присутствовал на Гуншуйдэском и зимнем Минюегоуском совещаниях, проходивших по нашей инициативе, активно участвовал в обсуждении вопроса о разработке курса на вооруженную борьбу.
Насколько я помню, О Бин и Чхэ Су Хан пригласили меня в Чонсон в мае 1931 года. Чонсон был родным краем Чхэ Су Хана. Свеж в памяти, словно это было только вчера, тот день, когда вместе с ними я тайком переправился через реку Туман на судне и вошел впервые в село Синхын. С глубоким волнением мы любовались красотой той местности — ивовыми дамбами, утопающими в зелени, местом расположения старинной крепости и долго разговаривали о будущем Родины.
Весной того же года за Северными воротами села Синхын я встретился с О И Соном — отцом О Бина, который руководил Антиимпериалистическим союзом Чонсона. Он арендовал землю в Чатяогоу уезда Яньцзи, еле сводил концы с концами. Затем переселился с семьей в село Синхын, когда сын встал на путь борьбы как профессиональный революционер. Вскоре дом О И Сона превратился в явку, обеспечивающую связи отрядов АНПА района Ванцина со всеми подпольными революционными организациями в уезде Чонсон.
Каждый раз, когда я посещал село Синхын, в доме О Бина готовили куксу. Майский весенний праздник тано 1933 года мы тоже отметили в этом доме. Тогда О И Сон сходил даже на Пхунгеский рынок, находившийся в 12 километрах от села, и купил там муку гречихи, чтобы приготовить к обеду куксу, разбавленное холодным бульоном. Ведь по вкусу это напоминало пхеньянское холодное куксу,
По сей день не могу забыть счастливый эпизод. В тот праздничный день мы нашли для семьи О И Сона, испытывавшей большое затруднение из-за нехватки питьевой воды, источник во дворе дома и соорудили неглубокий колодец. Я усердно, с сыновним чувством, орудовал лопатой вместо О Бнна, который в то время с головой окунулся в вооруженную борьбу в районе Хуньчуня.
Когда я встретился с О Бином в Лоцзыгоу перед рейдом в Дуннин, мы с удовлетворением вспоминали о том, как его отец в селе Синхын угощал нас куксу из гречихи в майский праздник тано. Слушая мой рассказ, О Бин остался очень доволен. Хотя он, руководивший военным отделом в Хуньчуне, был разжалован в рядовые, но не пал духом и не унывал. Когда я утешал его воодушевляющими словами, он отвечал:
— Как видите, я остаюсь таким же жизнерадостным человеком. Пусть О Бин, ответственный за военное дело, разжалован в рядовые, но он не станет из-за этого Ким Бином или Пак Бином. Впрочем, больше не хочется продолжать работу в Хуньчуне. Думаю после рейда в Дуннин послать просьбу в вышестоящий орган о переводе в Ванцин. Как ваше мнение, товарищ командир?
— Приветствую твое решение, О Бин. Но надо тебе знать, что и в Ванцине сколько угодно леваков, готовых приклеить тебе ярлык «минсэндановца», — ответил я.
— Неужели?
— Да, и в Ванцине заметно влияние левачества.
— Все-таки, кажется, легче будет у меня на душе, когда буду поближе к вам, товарищ командир. Так или иначе, я переведусь в Ванцин во что бы то ни стало. У О Бина слова не расходятся с делом!
Когда мы занимали Сишаньский форт, О Бин с гранатой за пазухой смело ринулся вперед, открывая проход для атаки. Этот его подвиг получил достойную оценку, когда подводились итоги боевых действий.
Когда отряды расставались в Лоцзыгоу после битвы, О Бин вновь выразил свою непоколебимую решимость перевестись в Ванцин. Он сказал, что эта его решимость еще более окрепла, когда он увидел, как бойцы из Ванцина, захватив Сишаньский форт, штурмовали уездный центр Дуннин.
Конечно, я обещал ему оказать помощь. Но я не успел выполнить свое обещание, как поступила в Ванцин скорбная весть о его гибели в бою. Весной погиб Ли Гван, летом пал трагической смертью Пань, а теперь вот ушел от нас О Бин, так и не добившись осуществления заветной мечты.
Трагическое сообщение о гибели 13 храбрецов, в том числе О Бина, было для меня словно гром среди ясного неба. После этого я возненавидел эту ультрадемократию в армии. Одно упоминание о ней вызывало у меня дрожь и ненависть. Я ни в коем случае не допускал ее проявления в отряде.
Мы относились к ней с таким отвращением и настороженностью потому, что она представляла собой вредную идейную тенденцию, которая не приносит революционной практике никакой пользы.
Мы и сейчас считаем абсолютно оправданным принцип обсуждения на партийных собраниях всех вопросов, связанных с военными операциями, и приветствуем то, что творческая инициатива масс отражается в подготовке к той или иной военной операции с помощью парторганизации. Но никогда не допускаем, чтобы подобная коллективность ущемляла права командира, отвечающего за управление войсками.
Однако ультрадемократия, наблюдавшаяся внутри армии в начальный период антияпонской войны, под видом коллективности ущемляла права командиров и порой парализовывала систему командования и управления войсками во время операции.