Но неожиданное обстоятельство еще раз изменило все наши планы.
Выход из окружения под командованием генерал-майора Козлова
На склоне оврага появились два старших лейтенанта. Они были одеты в полную форму – форму кадровой армии, с кубиками на петлицах, с ремнями, перекрещивающимися на спине, с планшетками и наганами. Такой вид был необычен в этих местах и в это время: большинство командиров сняло ремни, так как немецкие снайперы, замечая командиров именно по этим ремням, охотились за командным составом. Командиров отличал лишь наган, который висел на шинельном ремне.
Правда, эти два командира не выглядели так, как если бы они прибыли со стороны: шинели их были испачканы, лица небриты, глаза, как у всех нас, ввалились; в общем, это были командиры из числа окруженных частей. Один из них, стройный, сухощавый, невысокого роста человек, обратился к нам со следующими словами: «Товарищи, – он подождал, пока на него обратят внимание, а потом продолжал, – товарищи, генерал-майор Козлов, командующий армией (он называл номер армии, но я этот номер точно не помню и не буду его называть)[5], организует выход из окружения. У него имеется несколько кадровых, почти полностью сохранившихся частей: саперный батальон штаба армии, батальон связи, часть батальона разведки и другие части, а также несколько тяжелых орудий. Выход из окружения будет осуществляться этой ночью. При выходе из окружения группу генерал-майора Козлова будет поддерживать артиллерия. Если вы хотите присоединиться к нам, мы отведем вас в расположение частей генерал-майора Козлова».
Посовещавшись несколько минут, весь состав саперного батальона и наша группа решили присоединиться к группе войск под командованием генерал-майора. Все поднялись на ноги: впереди пошли два старших лейтенанта, а за ними длинной лентой гуськом – бойцы и командиры саперного батальона и среди них наша маленькая группа.
Присоединение к группе генерал-майора было для нас важным и ответственным шагом, ясно и четко определявшим нашу судьбу. Теперь мы шли к месту, где должны были встретиться с врагом для того, чтобы или победить его, или умереть. Я никогда до этого не слышал фамилию генерал-майора Козлова, а теперь вверил ему свою жизнь и свою судьбу.
Правильно ли мы поступили? Этот вопрос не раз возникал в нашем сознании, пока мы шли, вытянувшись длинной лентой за двумя старшими лейтенантами. Но что-то располагало к тому, чтобы верить нашему новому руководителю, и это «что-то» было поведение и обращение с нами двух командиров, шагавших в голове колонны. Это «что-то» было то чувство, которое слышалось в голосе старшего лейтенанта, когда он говорил о генерале. И это чувство уважения, которое было у командиров к своему генералу, чувство, которое в этой обстановке могло быть только искренним, передавалось невольно и нам.
Мы прошли уже более километра и пересекли небольшую покрытую снегом полянку, как увидели, что в 10-15 метрах от нашей колонны лежит убитый. Так как убитые не были чем-то особенным, шеренга шла мимо, не обращая на него почти никакого внимания. Только каждый про себя думал: «Вот, может быть, и я буду так же валяться на снегу, когда пройдет эта ночь».
И вдруг, когда наша группа еще не поравнялась с убитым, он зашевелился, затем с невероятным усилием поднялся на локоть, обратил в нашу сторону свою страшную голову с мертвенно-бледным лицом, со взъерошенными волосами, слипшимися от запекшейся крови. Он посмотрел на нас затуманенным взглядом, в котором мелькнула искра сознания и надежды; хриплым жалобным голосом он простонал: «Помогите!» Мы же шли мимо, опустив низко головы, стараясь не глядеть на раненого, и в то же самое время были не в силах оторвать от него наших глаз.
Он сначала просил, но, видя, что мы проходим мимо, он стал ругать нас, затем поднялся на ноги, стал кричать ругательства и какие-то бредовые слова, сделал несколько неверных шагов в сторону нашей шеренги и, оступившись, упал на землю плашмя, ударившись об нее головой, и замер, распластавшись, раскинув руки, пальцы которых судорожно впивались в землю. Тут он приподнял лицо, по которому теперь струилась кровь, и посмотрел на нас взором, в котором была ненависть, мука и мольба одновременно. Никогда не забыть мне этого взгляда! Он был для нас, кажется, тяжелее нашей собственной доли; но что могли сделать мы, у которых не было ничего, мы, каждого из которых через несколько часов могла ожидать судьба этого несчастного умирающего человека.
Поднявшись на небольшой холмик, наша колонна вошла в лес. Здесь царило заметное оживление; чувствовалось, что все, что здесь происходит, делалось по какому-то плану. То и дело в этот лес прибывали новые группы людей; их приводили командиры генерал-майора Козлова. Эти группы насчитывали от десяти – двадцати человек до четырех-пяти сотен. В лесу собиралась значительная войсковая группа. Нас располагали шеренгами; помнится, мы находились в третьей шеренге, а за нами находилось еще несколько шеренг.
Нас подвели к переднему краю обороны позади стрелковых окопов, которые тянулись сплошной линией через лес. В окопах находились бойцы и командиры из кадровых частей генерал-майора. Нас расположили позади этих окопов, вытянув в сплошную линию длиной около километра. Таких лент-шеренг было около семи или восьми, за этими шеренгами находились санитарные машины с ранеными. Эти машины должны были вслед за нами вывезти раненых из окружения. Где-то в глубине, на окруженной территории, расположилась батарея из нескольких 152-миллиметровых орудий, которые должны были поддерживать нас во время боя. Для руководства войсками генерал-майор вдоль по фронту через некоторые интервалы (метров по 50–100) расставил ответственных командиров, которые получили условные названия по имени цветов: «роза», «ромашка», «левкой», «одуванчик» и т. д. На этих командиров возлагалась ответственность за руководство теми людьми, которые находились в непосредственной близости от них.
Была установлена строгая дисциплина, никто не должен был командовать и кричать. Команды отдавал сам генерал-майор, который находился в передних шеренгах в середине нашего построения. Ответственные командиры должны были передавать команду генерала и этим самым организовывать действия людей во время боя. Вдоль фронта были распределены такие средства борьбы, как ручные и станковые пулеметы, люди, вооруженные зажигательными бутылками, противотанковыми и ручными гранатами. Противотанковые средства были нужны, так как не исключалась возможность того, что немцы будут использовать против нас бронетехнику.
Все эти приготовления происходили при соблюдении строжайшей тишины и светомаскировки, было запрещено разжигать костры и курить. Наши цепи были расположены метров за тридцать позади окопов, в которых находились бойцы, поддерживавшие постоянную перестрелку с немцами.
Со стороны немцев также велась вялая автоматная и винтовочная пальба. Мы должны были или лежать на земле, или, в крайнем случае, сидеть, но так, чтобы нас было не видно со стороны немцев; это облегчалось тем, что мы сосредоточились в лесу. Людям, имевшим винтовки, были розданы дополнительные патроны, также раздавались гранаты и зажигательные бутылки, но этих средств было довольно мало.
Наконец приготовления были окончены, движение в нашем лагере прекратилось, и мы стали ждать сигнала к началу атаки. Только иногда среди леса пробирался связной, который шел или от генерал-майора, или от ответственных командиров к нему.
Среди войск, которые были готовы выйти из окружения под командой генерал-майора Козлова, были самые разнообразные части: большинство составляли кадровые бойцы и командиры, но не мало виднелось и ополченских курток со стоячим воротником. Здесь, по-моему, были представители всех армий, части которых попали под Вязьмой в окружение.
Несмотря на то что мы не знали друг друга, между нами сразу же установилась какая-то тесная моральная связь. Большую роль в этой связи играл принцип добровольного привлечения в нашу группу большинства ее участников (около трети группы находилось, как я указывал выше, в составе частей, где генерал-майор был командиром). Все, кто здесь был, готовы были в бою отстоять свою свободу и честь Родины.
Итак, в лесу замолкло в ожидании боя около 10–12 тысяч бойцов и командиров, кадровых и ополченцев, московских, смоленских, сибирских, уральских сынов нашей Родины, готовых отомстить за нее ненавистному врагу. Миняев, Волков и я сидели почти рядом, подложив под себя ветки; на голове у нас были надеты каски, которые мы в этот день утром подобрали в лесу. Как сейчас помню, каски оказались очень тяжелыми и с непривычки утягивали голову при повороте шеи и наклоне головы. Шея от них очень уставала, и мы их частенько снимали и клали на землю. У каждого из нас был наган и по полусотне патронов. Мы осмотрели наганы, потренировались в их перезарядке.
Ближе к середине ночи из-за отдельных бежавших по небу облаков стала выглядывать луна. Она была почти полная, ее холодный отраженный свет сквозил сквозь ветви деревьев, освещал тихие покрытые белым снегом полянки, освещал лица дремавших людей, серебрил края облаков, которые плыли по бездонному темному небу, на котором кое-где виднелись одинокие звезды. Стрельба со стороны немцев прекратилась; были тихи и эти залитые лунным светом, запорошенные снежком полянки, и эти сидевшие неподвижно люди. Была тишина, но это была тишина перед бурей; как гигантская пружина, притаилась эта людская масса, готовая по первому сигналу нанести страшный удар по врагу.
И вдруг по нервам точно пробежал электрический ток, все разом насторожились, воздух вздрогнул от залпа орудий и от грохота разорвавшихся снарядов. Это наша артиллерия начала обстрел немецкой обороны: наши пушки сделали несколько залпов по тому месту, где располагались немцы. И как только орудия перенесли свои залпы куда-то вглубь немецких позиций, наша группа пришла в движение. Раздалась команда «В атаку! Вперед!», которая пронеслась по всей цепи распределенными по ней командирами. Мы побежали вперед, стреляя на ходу в сторону немцев. Тотчас со стороны немцев открыли огонь автоматчики. Судя по огню, немцы приготовились к встрече с нами, но они не смогли со