а, рядом с которым стоял немецкий танк и расхаживали немецкие автоматчики. Его нельзя обвинить и в том, что он не известил наш отряд об опасности, которая нас ожидала, – зарывшись в сено, он не мог видеть нашего приближения. Но что испытал он в тот момент, когда мы бросились в атаку на немцев?
Точно так же, как мы расправились с немецкими танками и автоматчиками около стогов сена, другая часть нашего отряда бросилась одновременно с нами в атаку на деревню и в несколько минут уничтожила всех немцев, которые там были. Наши группы соединились на другом конце поля. У многих теперь появились немецкие автоматы. Помню одного паренька, который очень живо рассказывал, как он уничтожил в деревне двух немцев, и в доказательство показывал два немецких автомата, один из которых заменил его винтовку. В этом коротком бою, который продолжался минут 10–15, а то и меньше, мы уничтожили какой-то немецкий штаб, пять или шесть танков, полторы-две сотни гитлеровцев. В деревне, которая казалась незадолго перед тем мирным селением, заснувшим среди залитого лунным светом, убеленного снегом поля, теперь горело несколько домов. Отблески этого пожара напоминали о том, что здесь произошло. Пройдя поле по диагонали, мы углубились в лес, вытянувшись в длинную цепочку, во главе которой шел генерал-майор Козлов.
Когда мы вошли в лес, я посмотрел на часы – было четыре часа. С начала боя прошло всего четыре часа, а сколько событий произошло за это время, может быть, больше, чем за всю предыдущую жизнь. Весь остаток ночи мы быстро шли гуськом, часто меняя направление движения, чтобы сбить со следа немцев, если бы они начали преследовать нашу группу. А немцы имели для этого основания, ведь у них с нами были особые счеты. Нам не разрешалось курить, зажигать спички, производить шум. Часов в шесть утра, отойдя от места последнего боя километров на десять и не видя погони, мы остановились в лесу неподалеку от опушки. Здесь нам разрешили сделать привал. Мы сели на землю, подложив под себя плащ-палатки. Когда я отвязал плащ-палатку от своего вещевого мешка, то увидел, что она была пробита пулей. Огонь нам разводить не разрешали, и поэтому мы позавтракали теми пшенными концентратами, которые достали накануне, еще на окруженной территории. Соленый пшенный концентрат – прессованная плитка, состоящая из сырой пшенной крупы вперемешку с каким-то жиром, – не казался нам особенно вкусным, но больше есть было нечего. Сахар почти уже кончился, и у каждого оставалось по три-четыре куска. Потом мы захотели пить. Собрав несколько котелков, я пошел вместе с другими красноармейцами на опушку леса, где кто-то обнаружил небольшое озерцо. Стараясь быть незамеченными со стороны поля, мы вышли на опушку и приблизились к озерцу. Оно было покрыто тонкой пленкой льда, в котором отражались розоватые облака и большое красноватое солнце, поднимавшееся над горизонтом. Как красива была природа: тихо стоял запорошенный первым снежком лес, разукрашенный разноцветной листвой осин и березок, которые перемежались с темной хвоей елок. От леска за озером расстилалось необъятное поле, над которым висело бездонное небо, с востока покрытое розоватой краской утренней зари. Багровое солнце, как и всегда, медленно поднималось над горизонтом, освещая своими первыми лучами проснувшуюся землю. Воздух был необыкновенно чист, свеж и полон ароматов полей, лесов, земли и снега. Вся эта картина напомнила мне описание осени в произведении Некрасова «Железная дорога».
После того как мы поели и напились озерной воды, нам захотелось спать, все заволакивал какой-то туман, казалось, что все, что кругом происходит, происходит во сне, а не наяву. Но часа через два нам было приказано построиться. Выстроили нас в лесу плотными квадратами, в каждом квадрате было сотни по две людей, а квадратов таких было десять или одиннадцать.
Перед нами выступил генерал-майор Козлов, который произнес очень краткую речь, но она запомнилась мне: «Товарищи, разрешите мне поздравить вас с успешным выходом из окружения. Вы совершили славный героический поступок, Родина вас не забудет, многие из вас достойны высоких правительственных наград. Теперь мы будем двигаться в сторону Можайска и, очевидно, где-нибудь там пересечем линию фронта. Мы подойдем к немцам с тыла и, ударив по ним, поможем частям Красной армии, обороняющим Москву. Думаю, что предприятие наше будет успешным и не столь уж трудным. Двигаться мы будем по лесам, соблюдая светомаскировку и тишину…» Он закончил тем, что еще раз поздравил нас с выходом из окружения. Внимательно выслушали мы эту простую речь генерала. Мы знали цену каждому слову, сказанному им, и его похвала звучала для нас как похвала Родины.
Мы двинулись в путь в сторону Москвы, вытянувшись длинной вереницей, впереди которой шел генерал-майор Козлов и бригадный комиссар. Если над нами пролетал немецкий самолет, мы прекращали движение и прислонялись к деревьям. С середины дня за нами стали двигаться «кукушки» (так мы называли немецких автоматчиков), которые следовали за нами по пятам где-то вблизи от нашей группы. Стреляя из автоматов в воздух, они старались обратить на нас внимание какой-нибудь немецкой части, которая могла оказаться поблизости. Возможно, что эти автоматчики привязались к нам из-под самой Вязьмы или с места нашего последнего боя. Для того чтобы уничтожить автоматчиков, были выделены истребительные группы. Эти группы отошли от основной шеренги, и им через некоторое время удалось уничтожить этих «кукушек». Мы почувствовали себя свободнее, теперь нас никто не преследовал.
Во второй половине дня мы сделали второй привал. Отдыхали часа два. Опять погрызли пшенный концентрат и, кажется, доели свой сахар. Лежать было холодно, и заснуть не удалось. Под вечер было решено продолжать путь. Чем больше мы шли, тем больше сказывалась усталость, мы начали буквально на ходу засыпать. Особенно тяжело было раненым, которых в нашей группе было не так много, но все же их число достигало, наверное, сотни. Большинство из этих раненых имели легкие ранения рук, ног или головы. Помнится, что среди нас, когда мы готовились к выходу из окружения, была одна тяжело раненная в нижнюю челюсть девушка, ее товарищи нашли ей где-то лошадь, на которой она сидела. В ее лице не было ни кровинки, нижняя часть лица была обмотана бинтом, на котором кое-где выступали следы крови. Удалось ли ей выбраться на свободную от немцев территорию? Удалось ли ей сохранить свою жизнь? Я не помню, была ли она с группой генерал-майора после нашего боя у деревни. Сейчас в этом месте я вспомнил ее потому, что ее глаза, ее вид вызывали великую жалость и показывали мучения раненых, которые шли вместе с нами.
Наступающая ночь с 11 на 12 октября 1941 года была очень темной, стало несколько теплее, низкие тучи закрывали луну и небо, и мы лишь ощупью могли пробираться по лесу, чуть не держась за впереди идущего. Иногда ветки ударяли по лицу и лишь каким-то, казалось, чудом не попадали в глаза. Мы шли гуськом, один за другим. Это были уже восьмые сутки без сна, и это, кажется, был предел того, что может вынести человек. Засыпая, я начинал падать прямо на ходу, падая, просыпался и, выправив свой шаг, опять засыпал. В таком состоянии находились почти все остальные люди. Ночью наше движение стало значительно более медленным, мы то и дело останавливались, очевидно, впереди выбирали путь. И вот в один несчастный момент мы остановились и стояли больше обычного. Мы простояли минут 15–20, когда, наконец, наша остановка вызвала среди нас тревогу. Нашлись люди, которые стали обгонять стоящих и двигаться в голову колонны. Волков, Миняев и я последовали их примеру. Прошли всего 20–30 человек и увидели картину, которая заставила нас полностью очнуться от обуревавшего нас сна. На дороге в самых различных позах – и лежа, и сидя – спало не менее пятнадцати человек. Мы побежали дальше и увидели, что отстали от генерал-майора Козлова. За последним спящим никого не было, колонна ушла. Куда они ушли, мы не знали. Все отставшие пришли в страшное смятение, точно с уходом генерала оборвалась та крепкая связь, которую мы ощущали со страной и армией. Темнота ночи не позволила нам определить путь, по которому ушли наши товарищи. Очень скоро мы поняли, что окончательно сбились с пути. Мы стали бегать по лесу то в одну сторону, то в другую, но поиски наши не привели ни к каким результатам. Кто-то предложил стрелять, но это предложение было отвергнуто. Потеряв нашего руководителя, мы в первое время чувствовали себя совершенно растерянными. В этот момент мы были готовы отдать что угодно, только бы вновь найти наших товарищей и нашего руководителя.
Утром наша, теперь маленькая, группа, которая насчитывала сотню с небольшим человек, подошла к какой-то деревне. Мы послали в деревню разведку, которая узнала, что в деревне немцев нет и еще не было, но жители сказали, что по какому-то большаку, который находился в нескольких километрах, видели немецкие части, которые двигались в сторону Москвы.
Мы решили остановиться в этой деревне, выспаться там, отдохнуть, а самое главное – найти себе какой-нибудь еды. Разойдясь по домам, мы занялись приготовлением пищи, поели и в первый раз за много дней легли спать. Помнится, здесь я обменялся с одним красноармейцем котелками. Я взял у него круглый котелок, он был более вместителен – это было важно, так как нас было трое. На этом котелке была выцарапана фамилия Усольцев и какая-то рыба. Этот котелок служил мне всю войну.
Проснулись мы во второй половине дня совсем разбитые, с тяжелой головой, но вскоре мы стали чувствовать, что все же отдохнули и отогрелись. Я спал в помещении первый раз за последние три с половиной месяца. После этой деревни наша группа разделилась: большая ее часть пошла в сторону Ленинграда под руководством военврача 3-го ранга; а другие, в том числе Миняев, Волков и я, пошли в сторону Москвы. На этом пути мы надеялись встретить группу генерал-майора Козлова или части своей дивизии.
По Смоленщине
Нам предстоял долгий, трудный и опасный путь. Мы находились примерно в 120 километрах от Можайска, в районе которого, как говорил генерал-майор Козлов, находилась линия фронта. Мы решили двигаться в сторону Можайска. Наш путь пролегал по сельским местностям Смоленской и Московской областей. Территория, по которой мы должны были пройти, находилась в тылу у немецко-фашистской армии, которая ее заняла за пять-шесть дней до этого. Возможность добраться до линии фронта обеспечивалась помощью со стороны местного населения, которое относилось к выходившим из окружения с исключительным сочувствием; кроме того, задача наша облегчалась тем, что немцы, пройдя по большакам и шоссейным дорогам, еще не успели побывать, а тем более закрепиться в большинстве сел и деревень.