Вернувшись на пересыльный пункт, я получил подписанный документ о том, что я направляюсь в Москву и должен встать на учет в Краснопресненском военкомате. Необходимо было лишь поставить печать и получить подпись местного военкома. Полностью оформленное командировочное удостоверение начальник пересыльного пункта просил затем показать ему.
В военкомате меня ждали и очень быстро оформили удостоверение, которое давало мне право действовать уже теперь по своему усмотрению: выйти на перекресток и, воспользовавшись попутной машиной, отправиться на ближайший вокзал действующей железной дороги. Но я поступил иначе. Я обещал показать оформленное удостоверение начальнику пересыльного пункта, что я и сделал. Он взял у меня этот документ, сложил его вчетверо и спрятал в свой карман, сказав мне, что он решил еще поговорить с тем человеком, который проводил со мной вчерашнюю беседу.
Мелькнула мысль: неужели все, что было сегодня, это просто издевка надо мной? Ведь это произошло не по моей инициативе. Так все хорошо складывалось и вдруг может внезапно рухнуть. Просидев с такими мыслями около часа, я увидел вошедшего человека в белом полушубке. Тут же я обратился к начальнику пересыльного пункта со словами: «Вот кто вчера со мной беседовал». Его глаза встретились с моими, и я заметил, что на его лице промелькнула малозаметная, но добрая улыбка. Он вместе с начальником пересыльного пункта ушел в соседнюю комнату. Минут через двадцать они вновь появились. Начальник пересыльного пункта вынул из кармана командировочное удостоверение и передал его мне. Затем взял мою руку, потряс ее и сказал: «А теперь я вас поздравляю и желаю вам успешно добраться до дома. Я понимаю, что вы, наверное, поволновались. Но зато я теперь спокоен. Если хотите знать, я даже завидую вам, мне тоже хотелось бы побывать дома, встретиться с детьми, увидеть улыбку жены. Сейчас я прошу вас сразу не уходить, подождите немного. Скоро привезут продукты, я выдам вам на дорогу немного съестного: хлеба, мяса, сахара. Сегодня вы сможете переночевать у своего знакомого инженера в его конторе, а завтра утром на попутной машине доехать до станции Елец, оттуда доберетесь до станции Грязи, а затем поездом направитесь в Москву».
И вот я прибыл на станцию Грязи. Встал в очередь к кассе. Было известно, что поезд на Москву прибудет примерно через два часа. Вокзал был переполнен, было холодно и грязно. На одежде пассажиров нередко можно было увидеть ползущих насекомых, распространителей тифа. В углу вестибюля вокзала мое внимание привлек книжный киоск, в котором, на мое удивление, под стеклом лежала моя книга «Статика сооружений». Встреча с ней в этой сложной, удручающей обстановке была для меня неожиданной и потому особенно приятной, радостной. Я ощутил в ней как бы своего полпреда, способного нести людям мои мысли, знания не только при моей жизни, но и после нее. Но я жив, ощущаю прилив сил и желание с еще большим накалом трудиться. На войне я познал цену жизни, понял, что грешно, недопустимо попусту терять без всякой пользы отпущенное тебе время. Только порадовался встрече со своей книгой, как произошло событие, которое сильно меня огорчило.
Я столкнулся с хамством, с духовной нищетой личности, с отсутствием элементарной культуры. В помещениях вокзала началась вечерняя уборка. Появились женщины с ведрами, швабрами, мокрыми тряпками. К кассе подошел дежурный по вокзалу в красной фуражке и в грубой форме потребовал, чтобы все люди, стоящие в очереди, немедленно освободили помещение. Очередь молчала, но не расходилась. Обратился к нему с просьбой не разгонять очередь, ведь до прихода поезда осталось совсем немного, а для того, чтобы не мешать уборке, люди организованно отодвинутся вправо, когда уборка будет происходить в левой части помещения, а затем перейдут в левую его половину.
Дежурный в грубой форме, с использованием нецензурной брани высказал примерно следующее: «Нашелся меня учить. Я сам ученый, а то всякая тут шваль будет мне указывать» – и стал требовать немедленного освобождения помещения. На это я ответил: «С вами разговаривает не какая-то там шваль, а участник войны, защитник Родины, кроме того, имеющий ученую степень и ученое звание, автор уже нескольких книг, одна из которых лежит вон там под стеклом в витрине вашего киоска». – «Не ври, не твоя это книга. Такая шваль, как ты, книг не пишет».
Как жаль, что такие случаи в нашей действительности не единичны и часто остаются без всяких последствий. Люди, стоявшие в очереди, были на моей стороне, и нам удалось дождаться открытия кассы. Подошла и моя очередь. И вот когда мне начали оформлять билет, в кассу просунулся дежурный и крикнул кассирше: «Этому билет до Москвы не давать!» Спорить было бесполезно, я получил билет до Ряжска. В Ряжске во время стоянки поезда мне должны были продлить его до Москвы. Получив билет до Ряжска, я вышел на перрон вокзала.
В это время к нему подходил московский поезд, состоявший из товарных вагонов и одного-единственного пассажирского третьего класса, который точно остановился напротив того места, где я стоял. Я тут же схватился за металлические поручни вагона, и пассажиры, стоявшие сзади, втиснули меня в него. Вагон был переполнен. Началась давка, похожая на драку, но мне все же удалось добраться до последнего отделения вагона. На пальцах рук я ощутил что-то похожее на ожог. Позже я понял, что это было последствием того, что некоторое время я держался за металлические поручни при температуре воздуха ниже тридцати градусов мороза. Известно, что зима в тот год была лютая.
В вагоне, где я оказался, полумрак: горит только одна свеча, освещающая два соседних отделения. В этой почти полной темноте я все же узнаю знакомого мне по Москве человека, брата моего студенческого товарища Мишу Синельникова. У него в петлицах ромб, следовательно, он занимает высокий военный чин. Позже мне становится известно, что он сегодня возвращается с фронта, где выполнял ответственные поручения Ставки. Мишу я вижу в согнутой позе, облокотившимся на край продольной верхней полки, на которой отдыхает девушка из санбата. Я слышу, что он усиленно ее уговаривает спуститься вниз и поужинать с ним и его товарищем. Но она категорически от этого отказывается. Внизу в это время готовится ужин, открываются консервные банки, режется хлеб, копченая колбаса, сыр и даже появляется на столе бутылка водки. Я понимаю, что разделю с ними эту необычную для меня того времени вечернюю трапезу. А по соседству на продольной полке лежит гражданин, который, увидев меня, стоящего рядом, говорит, что ему осталось ехать всего 40 километров, примерно через час он эту полку освободит и я могу ей воспользоваться.
В общем мне везло. Я подошел к Мише и поздоровался. Он внимательно, с удивлением посмотрел на меня и заявил, что со мной незнаком, я его с кем-то путаю. Правда, вид у меня был необычайный: большая партизанская борода, украсившая мое лицо, резко изменила мою внешность. Я повторил свое «здравствуйте» и утвердительно заявил, что он меня очень хорошо знает через своего брата Бориса.
«Так вы – Дарков!» – «Ну вот, наконец вы меня узнали».
На следующий день я прибыл в Москву и сразу, не заходя домой, посетил фотографию Напельбаумана – крупного фотохудожника. Отсрочить это посещение я не мог, так как понимал, что одежду, которая была сейчас на мне, я больше не надену, в ней было много отвратительных насекомых, заставлявших меня непрерывно до крови чесаться. У меня сохранилось фото того времени.
Итак, резюмировать мою военную одиссею можно в нескольких словах. В двадцатых числах октября я попал в плен к немцам. 27 октября в 40 километрах от Смоленска на станции Пересна я совершил побег. 22 декабря в 60 километрах от Ефремова вышел из окружения. 26 декабря был направлен Ефремовским пересыльным пунктом в Москву. В Москву прибыл 29 декабря. 3 января Мосгорвоенкомат меня демобилизовал и восстановил на гражданской работе.
Пробираясь из глубокого немецкого тыла на советскую территорию, мне пришлось пройти около 500 километров по оккупированным районам нашей Родины. Много видел я ужасов, смерть шла за мной по пятам. Только благодаря нашим крестьянам я остался жив. Разоренные, ограбленные фашистами, люди делились со мной последним куском хлеба и предоставляли ночлег. И это в то время, когда немецкое командование в целях борьбы с партизанским движением категорически, под угрозой смертной казни запрещало населению оказывать таким, как я, какое-либо содействие.
С человеком в белом полушубке я через много лет встретился в Москве при следующих обстоятельствах. В течение 21 года я бессменно выполнял функции народного депутата, сначала в Куйбышевском районе, затем в Бауманском и в последние годы – в Бабушкинском. Мой участок, где я председательствовал в жилищной комиссии ЖЭКа Бауманского района Москвы, находился рядом с высотным домом у Красных Ворот. Придя на первое заседание этой комиссии, я встретился с человеком, который до меня возглавлял ее. Я долго смотрел на него и сначала никак не мог понять, почему его лицо мне так знакомо. Я тщательно рылся в своей памяти – что-то связывало меня с этим человеком, но что и когда, я никак не мог вспомнить. Наконец я узнал его – это был тот человек, с которым я встретился в годы войны на втором этаже школы Ефремовского пересыльного пункта. Тогда он был одет в белый полушубок. Встречаясь теперь часто с ним в жилищной комиссии, я как-то спросил, знает ли он меня. Он ответил: да, знаю, но уточнять, почему он знает меня, я не стал. Может быть, он знает меня потому, что я не первый год являюсь народным депутатом.
Работая с ним в комиссии по жилью, я всегда внимательно прислушивался к его предложениям и, как правило, признавал справедливость его рассуждений. Приводимая им аргументация была всегда убедительной, и комиссия соглашалась с ним. Освобождающаяся жилая площадь передавалась семье, действительно наиболее нуждающейся. Здесь же мне стало известно, что зовут его Сергей Павлович Мальгин. Узнав, что я специалист в области сопротивления материалов и у меня по этой дисциплине имеется свой учебник, он попросил оказать помощь его дочери, студентке МВТУ. У нее с этим предметом установились недружеские отношения. Пришлось мне с ней позаниматься, после чего она успешно сдала экзамены.