— Милли, — попросил он, — извини меня.
Она покачала головой, и он подошел к ней. Достав носовой платок, он осторожно вытер ей глаза и ручейки слез на щеках.
— Послушай, — сказал он, — мне не следовало так говорить.
— Все в порядке, — усмехнулась Милли. — Я просто женщина, полагаю.
«О Господи, — подумала она, — что это со мной? — Всегда уверенная в себе Миллисент Фридман… плачет как девчонка.
Ну что этот мужчина значит для меня? Разве я не могу подцепить другого, как делала раньше?»
Он обнял ее.
— Я хочу тебя, Милли, — тихо произнес он. — Я не знаю другого способа это сказать — я просто хочу тебя.
Он приподнял ее голову и поцеловал.
А она не сдавалась.
— Нет, Брайан! Пожалуйста, нет!
И в то же время она не делала ни малейшего усилия отодвинуться от него. Он ласкал ее, и в ней нарастало желание. И она поняла, что он нужен ей. Потом снова придет одиночество, чувство утраты. Но сейчас… сейчас… она закрыла глаза, вся дрожа… сейчас.
— Хорошо. — Голос ее прозвучал хрипло.
В тишине раздался щелчок выключателя. И в тот же момент с улицы слабо донесся вой моторов самолета высоко в небе над городом. Звук приблизился, потом стал замирать, когда ночной рейс в Ванкувер с сенатором Деверо среди пассажиров повернул на запад и стал быстро подниматься во тьму.
— Будь нежен со мной, Брайан, — шепотом произнесла Милли. — На этот раз… пожалуйста, будь нежен.
Глава шестаяАлан Мейтленд
1
В Ванкувере Алан Мейтленд спал долго в рождественское утро, а когда проснулся, рот у него был обложен от выпитого накануне вечером в доме его партнера — адвоката. Зевая и почесывая коротко остриженную голову, он вспомнил, что они втроем — он, Том Льюис и жена Тома Лилиан — выпили целых две бутылки вина. Это была, право, экстравагантная выходка, поскольку ни у него, ни у Тома не было на такое денег — особенно сейчас, когда Лилиан беременна, а Том с трудом выплачивал взносы за крошечный домик, купленный полгода назад в северном Ванкувере. Потом Алан подумал: «Да какого черта?!» — и, выбросив из постели свое шестифутовое тело спортсмена, прошел босиком в ванную.
Вернувшись в комнату, он надел старые шерстяные брюки и выцветшую майку с эмблемой колледжа. Затем насыпал растворимого кофе, поджарил тосты и выскреб немного меда из банки. Ел он, сидя на кровати, которая занимала большую часть его захламленной холостяцкой квартирки на Гилфорд-стрит, возле Английского залива. Позже кровать уйдет в стену подобно тому, как убирается шасси, но Алан редко спешил с этим, предпочитая медленно встречать день: он давно обнаружил, что все выходит лучше, если не спешить.
Он размышлял, не стоит ли поджарить немножко бекона, когда зазвонил телефон. Это был Том Льюис.
— Послушай, ты, тупица, — сказал Том. — Почему это ты никогда не говорил мне про своих друзей из высшего общества?
— Мужчины не любят хвастаться. Я с Вандербильтами… — Алан проглотил непрожеванный кусок тоста. — Про каких друзей из высшего общества?
— Про сенатора Деверо хотя бы. Ричарда Деверо. Он хочет, чтобы ты приехал к нему домой… прямо сейчас.
— Ты спятил!
— Ну конечно — спятил! Мне только что звонил Брайант из конторы «Каллинер, Брайант, Мортимер, Лейн и Робертс», известной как «Мы, народ». Похоже, они готовят большую часть юридических документов для старика Деверо, но на этот раз сенатор хочет видеть именно тебя.
— Как такое может быть? — скептически произнес Алан. — Кто-то ошибся — перепутали фамилию.
— Послушайте, юноша, — сказал Том, — если природа наделила вас выше среднего глупостью, старайтесь хотя бы не увеличивать ее. Им нужен человек по имени Алан Мейтленд из процветающей, недавно открытой конторы — по крайней мере она станет процветающей, если у нас появится парочка клиентов, — конторы «Льюис и Мейтленд». А это ведь ты, так?
— Конечно, но…
— Почему такому человеку, как сенатор Деверо, потребовался Мейтленд, когда он мог бы получить Льюиса, который на год старше Мейтленда, выпускник юридического факультета и куда умнее, как показывает данный разговор, — это выше моего понимания, но…
— Одну минуту, — перебил его Алан. — Ты действительно сказал «Деверо»?
— Не более шести раз, что, признаю, оказалось недостаточным, чтобы могло проникнуть…
— На последнем курсе в колледже у нас была Шэрон Деверо. Мы несколько раз встречались, было у нас и свидание — правда, я не видел ее с тех пор. Возможно, это она…
— Возможно, это она устроила, а возможно, и нет. Я знаю только, что сенатор Деверо ждет в это ясное и солнечное рождественское утро некоего Алана Мейтленда.
— Я поеду, — сказал Алан. — Возможно, меня ждет подарок под его елкой.
— Вот адрес, — сказал Том и добавил, после того как Алан записал его: — Буду молиться за тебя. Могу даже позвонить хозяину нашей конторы, чтобы он тоже помолился, — в конце-то концов от этого зависит плата, которую он получит за аренду.
— Скажи ему, что уж я постараюсь.
— Никогда не сомневался, — сказал Том. — Удачи.
2
Сенатор Деверо — и неудивительно, подумал Алан Мейтленд, — жил на юго-западе Марин-драйв.
Алан хорошо знал эту улицу — благодаря ее репутации и случайным знакомым в дни пребывания в колледже. Этот район, находящийся высоко над центром Ванкувера и смотрящий на юг через северный рукав широкой реки Фрейзер в направлении пасторального острова Лулу, был меккой для высшего общества и средоточием накопленных состояний. Отсюда открывался замечательный вид — в ясные дни видна была даже граница США и штат Вашингтон. Вид этот, как знал Алан, был символичен, поскольку большинство обитателей здешних мест либо уже достигли положения в обществе, либо имели его от рождения. Вторым признаком общественного статуса были большие бревна — их перевозили по реке или на грузовых судах. Лесозаготовки и пиломатериалы составляли основу богатства провинции Британская Колумбия и по-прежнему в значительной степени составляли основу экономики.
Алан Мейтленд увидел реку Фрейзер одновременно с домом Деверо. Из дома сенатора, решил Алан, открывается один из лучших видов на побережье.
Погода была солнечная, ясная и холодная, когда он подъехал к большому особняку в тюдоровском стиле. Дом скрывала от любопытных взглядов прохожих изгородь из высоких кедров, и он стоял далеко от улицы, на извилистой дороге, на которую можно было попасть, миновав двойные чугунные ворота с двумя горгульями. На подъездной дороге стоял новехонький «крайслер-империал», и Алан Мейтленд запарковал свой старенький выцветший «шевроле» за ним. Алан подошел к массивной, обитой гвоздями входной двери на роскошной галерее и позвонил. Почти тотчас дверь открыл дворецкий.
— С добрым утром, — сказал Алан, — моя фамилия Мейтленд.
— Входите, пожалуйста, сэр.
Дворецкий, тощий седой мужчина, передвигался так, будто у него болели ноги. Он провел Алана по небольшому, выложенному плиткой коридору в просторный открытый холл. У входа появилась стройная фигурка.
Это была Шэрон Деверо — совсем такая же, какой ее помнил Алан: некрасивая, маленькая, этакий эльф с длинным лицом и глубоко посаженными смешливыми глазами. Вот только волосы у нее выглядели иначе, заметил Алан. Они были черные как вороново крыло и длинные, а теперь она постриглась, и это ей идет, подумал Алан.
— Привет, — сказал Алан. — Я слышал, тебе нужен адвокат.
— В данный момент, — поспешила сказать Шэрон, — мы предпочли бы видеть слесаря. А то в ванной дедушки вода течет в унитазе.
Алан вспомнил про нее еще кое-что: на левой щеке у нее появлялась ямочка, когда она улыбалась, как сейчас.
— Данный адвокат, — сказал Алан, — попутно занимается ремонтом. В последнее время в юриспруденции дела шли не слишком бойко.
Шэрон рассмеялась:
— В таком случае я рада, что вспомнила о тебе.
Дворецкий взял у Алана пальто, и он начал осматриваться.
Дом и снаружи и внутри свидетельствовал о богатстве и состоятельности его владельцев. Шэрон и Алан находились в большом открытом холле со стенами, оклеенными панелями из льняного полотна, с потолком в стиле ренессанс и блестящим дубовым паркетом. В массивном тюдоровском камине, окаймленном волнистыми пилястрами, ярко горели большие поленья, а недалеко от камина, на елизаветинском длинном столе, стоял букет красных и желтых роз. На цветастом керманском ковре напротив дивана находилось солидное йоркширское кресло, а в дальней стороне холла окна эркера обрамляли вышитые занавески из тонкой шерсти.
— Дедушка вчера вечером вернулся из Оттавы, — сказала, подойдя к Алану, Шэрон, — и за завтраком упомянул, что ему нужен молодой Аве Линкольн. Я вспомнила, что знала некоего Алана Мейтленда, который собирался стать адвокатом и был полон идеалов… кстати, ты по-прежнему придерживаешься их?
— Полагаю, что да, — смутился Алан. Он подумал, что, должно быть, наболтал девушке такого, о чем и не помнит. — Во всяком случае, спасибо, что не забыла обо мне. — В доме было жарко, а воротник крахмальной белой рубашки, которую он надел со своим единственным приличным темным костюмом, жутко сдавливал шею.
— Пошли в гостиную, — предложила Шэрон. — Дедушка скоро подойдет.
Алан прошел следом за ней через холл. Она открыла дверь, и в помещение хлынуло солнце.
Комната, куда они вошли, была просторнее холла, но света оказалось больше. Она была обставлена чиппендейловской и шератонской мебелью, на полулежали тонкие персидские ковры, стены обтянуты Дамаском и украшены позолоченными канделябрами с хрустальными подвесками. На стенах висело несколько оригиналов — картины Дега, Сезанна и Лорена Хэрриса. В одном из углов, рядом с роялем фирмы «Стейнвей», стояла большая украшенная елка. Окна в свинцовых переплетах сейчас были закрыты, они выходили на выложенную каменными плитами террасу.
— Дедушка, насколько я понимаю, это сенатор Деверо, — сказал Алан.
— О да, я не подумала, что ты можешь этого не знать. — Шэрон жестом указала Алану на чиппендейловский диванчик и села напротив. — Видишь ли, мои родители разведены. Папа живет теперь в Европе — в основном в Швейцарии, а мама снова вышла замуж и уехала в Аргентину, так что я обитаю тут. — Она произнесла все это просто, без малейшей горечи.