У Милли Фридман Рождество прошло более спокойно, но и менее интересно. Она поздно проснулась и, поколебавшись, пошла в церковь, но без причастия. Днем она отправилась на такси к своей бывшей подруге из Торонто, которая вышла замуж, жила теперь в Оттаве и пригласила ее на рождественский обед. В доме были маленькие дети, чье присутствие через какое-то время стало утомительным, а потом началась скукота — неизбежный разговор о воспитании малышей, о прислуге и стоимости жизни. И Милли снова — уже в который раз — поняла: счастье домашнего очага не привлекает ее. Она предпочитала иметь свою уютную квартиру, независимость и ответственную работу. У нее вдруг появилась мысль: «Может, я старею и потому мне все противно?» Она с облегчением ушла от подруги. Муж подруги, отвозивший ее домой, по дороге пытался приставать к ней, но она решительно его отвергла.
В течение дня она немало думала о Брайане Ричардсоне — чем он занят и позвонит ли. Он не позвонил, и она была сильно огорчена.
Здравый смысл предостерегал Милли не увлекаться всерьез. Она напоминала себе, что Ричардсон женат, что между ними едва ли может возникнуть что-то постоянное, что она легкоуязвима… Но видение не исчезало, мечты гнали прочь разум, звучали мягко, шепотом произнесенные слова: «Я хочу тебя, Милли. Я не знаю, как выразиться иначе, но я хочу тебя…» И именно это осталось сладостным воспоминанием о прошедшем дне.
А Брайан Ричардсон в Рождество трудился вовсю. Он ушел из квартиры Милли ранним утром и проснулся через четыре часа от звонка будильника. Он заметил, что Элоиза не ночевала дома, что не удивило его. Приготовив завтрак, он отправился в штаб партии на Спаркс-стрит, где и провел большую часть дня, работая над деталями плана избирательной кампании, которую он обсуждал с премьер-министром. Поскольку в здании находился только он да вахтер и никто ему не мешал, он многое сделал и с чувством удовлетворения вернулся в свою по-прежнему пустую квартиру. Раз или два в течение дня он с удивлением обнаруживал, что вспоминает, какой была Милли ночью. Дважды его подмывало позвонить ей, но чувство осмотрительности перевесило. В конце концов, это всего лишь мимолетный роман, его не следует воспринимать слишком серьезно. Вечером он немного почитал и рано лег спать.
И Рождество прошло.
А потом наступило 26 декабря.
2
— Мистер Уоррендер готов явиться, если вы хотите видеть его сегодня утром, — объявила Милли Фридман.
Она проскользнула, как только вышел помощник премьер-министра, в его внутренний кабинет, неся поднос с кофе. Помощник, усердный амбициозный молодой человек, достаточно обеспеченный, по имени Эллиот Проузи, все утро бегал туда-сюда, получая задания и сообщая об их выполнении Джеймсу Хоудену в промежутках между другими посетителями, которым было назначено на этот день. Значительная часть этой деятельности, как знала Милли, имела отношение к предстоящим переговорам в Вашингтоне.
— Зачем мне Уоррендер?
Джеймс Хоуден несколько раздраженно поднял глаза от лежавшей перед ним папки, а их было несколько на его столе, помеченных грифом «Совершенно секретно» и имеющих отношение к межконтинентальной обороне. Военные дела никогда особо не интересовали Джеймса Хоудена, и даже теперь он делал над собой усилие, чтобы сконцентрироваться на фактах. Порой его огорчало, что теперь он уделяет так мало времени социальным вопросам, которые раньше главным образом интересовали его в политике.
Наливая кофе из алюминиевого кофейника, Милли спокойно ответила:
— Насколько я понимаю, вы звонили мистеру Уоррендеру накануне праздников, но он был в отъезде.
Она положила, по обыкновению, четыре куска сахара и щедро налила сливок, затем осторожно поставила чашку и тарелочку с шоколадным печеньем на бювар премьер-министра.
Джеймс Хоуден отложил папку, взял печенье и надкусил.
— Эти лучше, чем в последний раз, — одобрительно произнес он. — Больше шоколада.
Милли улыбнулась. Будь Хоуден менее занят, он заметил бы, как она сияет и к тому же очень нарядна — в коричневом твидовом с голубыми проблесками костюме и шелковой голубой блузке.
— Вспомнил — я действительно ему звонил, — помолчав, сказал премьер-министр. — В Ванкувере какие-то неполадки с иммиграцией. — И, надеясь на лучшее, добавил: — Возможно, все это уже утряслось.
— Боюсь, нет, — возразила Милли. — Мистер Ричардсон звонил сегодня утром, чтобы напомнить вам об этом. — И она заглянула в блокнот. — Он просил передать, что это животрепещущий вопрос на западе, а на востоке им заинтересовались газеты. — Она не сказала только того, что добавил лично ей и очень тепло Ричардсон: «Чудесный вы человек, Милли. Я думал о вас, и мы скоро об этом поговорим».
Джеймс Хоуден вздохнул.
— Наверное, мне следует принять Харви Уоррендера. Вам надо куда-то его втиснуть — десяти минут будет достаточно.
— Хорошо, — сказала Милли. — Я вставлю его на сегодняшнее утро.
— Много материалов там накопилось? — спросил Хоуден, потягивая кофе.
Милли отрицательно покачала головой:
— Нет ничего такого, что не могло бы подождать. Несколько срочных дел я передала мистеру Проузи.
— Отлично. — Премьер-министр одобрительно кивнул. — В ближайшие две-три недели так и поступайте, Милли.
Иногда — даже сейчас — он чувствовал странную тоску по Милли, хотя физическое желание давно улетучилось. Иной раз он даже удивлялся, как такое могло быть… как мог возникнуть роман и какое сильное чувство он тогда испытывал. Конечно, было одиночество, от которого всегда страдают парламентарии на задних скамьях в Оттаве, ощущение пустоты, когда долгие часы просиживаешь в парламенте без дела. А в ту пору Маргарет часто отсутствовала… Но все это казалось таким далеким.
— Есть одно дело, но я не хотела бы вас беспокоить. — Милли помедлила. — Пришло письмо из банка. Еще одно напоминание о том, что вы перебрали.
Переключившись на настоящее, Хоуден мрачно произнес:
— Я боялся, что это произойдет.
Как и три дня назад, когда Маргарет заговорила об этом, он почувствовал досаду от того, что приходится заниматься в подобный момент такими вещами. Он полагал, что в какой-то мере сам виноват. Он знал, что стоит ему произнести словечко среди нескольких богатых сторонников его партии и щедрых американских друзей, и существенные суммы будут тихо предоставлены без каких-либо условий. Другие премьер-министры до него проделывали это, а Хоуден всегда уклонялся — главным образом из гордости. Его жизнь, рассуждал он, началась с приюта, где его содержали благотворители, и он не желал, достигнув многого в жизни, зависеть снова от благотворительности.
Он вспомнил, как обеспокоена была Маргарет тем, с какой быстротой исчезали их скромные сбережения.
— Позвоните в трест, — велел он Милли. — Выясните, не может ли мистер Мэддокс приехать ко мне для разговора.
— Я уже думала, что вы, наверное, захотите с ним встретиться, и провела разведку, — ответила Милли. — Свободное время у вас есть завтра во второй половине дня, он тогда и приедет.
Хоуден кивнул в знак согласия. Он был благодарен Милли за быстроту, с какой она действовала.
Он допил кофе — он любил кофе очень горячим, а также сладким и со сливками, и Милли налила ему вторую чашку. Откинув назад мягкое кожаное кресло, он сознательно устроил себе передышку, наслаждаясь немногими лишенными напряжения моментами дня. Через десять минут им снова будет владеть напряжение и он будет занят, работая таким темпом, за которым его аппарату трудно было угнаться. Милли знала это и тоже научилась расслабляться в эти периоды, понимая, что Джеймсу Хоудену это нравится.
— Вы читали расшифровку? — между прочим, спросил он ее.
— Заседания Комитета по обороне?
Взяв еще одно шоколадное печенье, Хоуден молча кивнул.
— Да, — сказала Милли. — Читала.
— И что вы думаете?
Милли задумалась. Хотя вопрос был задан как бы между прочим, она знала, что от нее ждут честного ответа. Однажды Джеймс Хоуден пожаловался ей: «Когда я пытаюсь выяснить, что люди думают, половина говорят мне не правду, а лишь то, что, по их мнению, мне хотелось бы услышать».
— Я размышляла, что же у нас, канадцев, останется, — сказала Милли. — Если это произойдет — я имею в виду, если будет подписан Акт о союзе, — я не представляю, как мы сможем вернуть то, что было до него.
— Да, — сказал Хоуден, — я тоже этого не представляю.
— Что ж, в таком случае не будет ли это началом процесса поглощения? Пока мы не станем частью Соединенных Штатов. Пока вся наша независимость не исчезнет.
Задавая свой вопрос, Милли думала: да так ли уж это и важно, даже если подобное произойдет? Что такое в действительности независимость, если не иллюзия, о которой только говорят? По-настоящему независимых людей не существует, да и не может существовать, это же относится и к странам. Интересно, как воспринимает это Брайан Ричардсон — ей хотелось бы сейчас обсудить с ним ситуацию.
— Возможно, мы действительно будем проглочены или по крайней мере будем так выглядеть, — медленно произнес Хоуден. — Вероятно также, что после войны все может оказаться иначе. — Он помолчал, вытянутое лицо его было задумчиво. Затем продолжил: — Войны, знаете ли, Милли, многое меняют: они изнуряют страны и сокращают империи, и случается, тот, кто считал себя победителем, на самом деле проиграл. Рим обнаружил это, а также и многие другие в свое время — филистимляне, греки, испанцы, французы, британцы. Такое же могло произойти с Россией или с Соединенными Штатами, а потом в конечном счете и с обеими странами, Канада же останется сильной. — Приостановился и добавил: — Люди порой совершают ошибку, считая, что великие перемены в истории всегда происходят не при их жизни.
У Хоудена была еще одна мысль, которую он не высказал. Премьер-министр Канады может иметь в сотовариществе больше влияния, чем при полной независимости. Он может стать посредником с полномочиями и властью, которые увеличатся и расширятся. И в конечном счете, если Хоуден будет держать в своих руках власть, он использует ее на благо своей страны. Главное — и это ключ к власти — не выпускать из рук последней нити независимости Канады.