Затем снова биографические данные. Дэн изложил их вкратце.
Рядом появился заместитель редактора городских новостей:
— Дэн, у тебя есть фото Мейтленда?
— Не было времени, — ответил он, не поднимая глаз от машинки. — Но Мейтленд играл в футбол за Университет Британской Колумбии.
— Верно!
12.23. Оставалось десять минут.
«Мы прежде всего пытаемся добиться официального слушания дела Анри Дюваля, — сказал Мейтленд газете «Пост». — Я просил о таком слушании просто как об акте справедливости. Но мне было наотрез отказано, и, с моей точки зрения, департамент по иммиграции действует так, словно Канада — полицейское государство».
Снова несколько данных о Мейтленде… Затем, в порядке справедливости, — пересказ позиции департамента по иммиграции, изложенной Эдгаром Крамером накануне… Снова возврат к Мейтленду — цитата из его возражения, затем описание самого Мейтленда.
На экране Дэн Орлифф видел мрачное лицо молодого адвоката, каким оно было в то утро, когда он вышел из кабинета Крамера.
«Этот молодой человек — Алан Мейтленд — производит глубокое впечатление. Когда он говорит, глаза у него так и сверкают, и он решительно выдвигает вперед подбородок. Глядя на него, невольно ловишь себя на мысли, что лучше иметь такого человека на своей стороне. Возможно, сегодня вечером у Анри Дюваля в его запертой каюте на корабле возникнет такое же чувство».
12.29. Время подгоняло Дэна — еще несколько фактов, новая цитата, и придется закончить. Он расширит материал для вечернего выпуска, но то, что он написал, большинство прочтет.
— Ладно, — сказал главный редактор сотрудникам отдела городских новостей. — По-прежнему главным материалом будет поиск женщины, но сократите его, а информацию Орлиффа поместите рядом в верхнем левом углу.
— В спортивном отделе есть фото Мейтленда, — сообщил заместитель редактора городских новостей. — По плечи, на одну колонку. Фото трехгодичной давности, но неплохое. Я пошлю его вниз.
— Добудьте снимок получше для последнего выпуска, — приказал главный редактор. — Пошлите фотографа в контору Мейтленда, и чтобы фоном были книги по юриспруденции.
— Я уже это сделал, — сухо произнес заместитель редактора, тощий нахальный молодой человек, порой неприятно боевой. — И я подумал, что вы захотите, чтоб были книги по юриспруденции, так что я об этом сказал.
— О Господи! — вырвалось у главного редактора. — Эти амбициозные мерзавцы угробят меня. Как я смогу давать тут указания, когда вы, ребята, обо всем думаете прежде меня? — И он, ворча, вернулся к себе в кабинет, закончив подготовку выпуска для континента.
А через несколько минут, прежде чем номера «Пост» попали на улицу, содержание статьи Дэна Орлиффа уже передавалось по национальному радио.
4
Ближе к полудню Алан Мейтленд еще понятия не имел о том, что его имя вскоре станет широкоизвестным.
Расставшись с Дэном Орлиффом, он вернулся в свою скромную контору на краю делового квартала в центре города, которую он делил с Томом Льюисом. Контора находилась над магазинами и итальянским ресторанчиком, откуда часто вверх шел запах пиццы и спагетти, и состояла из двух стеклянных комнаток и крошечной приемной, где стояли два стула и стол стенографистки. Три утра в неделю за этим столом сидела пожилая вдова, которая за скромную сумму печатала необходимые материалы.
В данный момент Том Льюис сидел за этим столом, склонив широкую короткую спину над машинкой, которую они купили по дешевке на распродаже два-три месяца назад.
— Составляю завещание, — весело объявил он, подняв глаза. — Я решил отдать мой мозг науке.
Алан сбросил пальто и повесил его в своей комнатке.
— Не забудь послать себе счет и помни, что мне причитается половина.
— Почему бы тебе не подать на меня в суд практики ради? — Том Льюис повернулся на стуле, отвернувшись от машинки. — Как у тебя прошло?
— Отрицательно. — И Алан вкратце изложил суть своего разговора в департаменте иммиграции.
Том в задумчивости потер подбородок.
— Этот Крамер не дурак. Во всяком случае, раз он усмотрел маневр в продлении срока.
— Эта идея мне вовсе не кажется оригинальной, — уныло произнес Алан. — Ее наверняка использовали и другие люди.
— В юриспруденции нет оригинальных идей, — сказал Том. — Лишь бесконечные видоизменения старых. Ну так что теперь будем делать? Перейдем к плану номер два?
— Не возводи это в ранг плана. Это наиотдаленнейшая прикидка, и мы оба это понимаем.
— Но ты ее раскрутишь?
— Да. — Алан медленно кивнул. — Даже хотя бы для того, чтобы досадить мистеру Крамеру с его самодовольной улыбочкой. — И тихо добавил: — Ух, как бы я хотел побить этого мерзавца в суде!
— Вот это позиция! — Том Льюис осклабился. — Ничто так не питает жизнь, как добрая ненависть. — Он наморщил нос и вдохнул. — Батеньки, ты чувствуешь, как пахнет соусом к спагетти?
— Чувствую, — сказал Алан. — И если ты будешь продолжать есть на ленч это добро, через два года станешь толстой свиньей.
— Я как раз планирую остановиться у этой черты, — объявил Том. — На самом деле я хочу, чтоб у меня были широкие челюсти и тройной подбородок, как у адвокатов в кинофильмах. Это будет производить неизгладимое впечатление на клиентов.
Входная дверь без стука открылась, и появилась сигара, а за ней — крепкий мужчина с острым подбородком, в замшевой куртке и мятой фетровой шляпе, сдвинутой на затылок. На кожаном ремне, перекинутом через плечо, висела камера. Не вынимая изо рта сигары, он спросил:
— Который из вас, ребята, Мейтленд?
— Я, — ответил Алан.
— Нужен питчер, должен снять для последнего выпуска. — И фотограф начал готовить камеру. — Встань у книг по законодательству, Мейтленд.
— Извините за вопрос, — сказал Том. — Но что, черт побери, происходит?
— Ах да, — произнес Алан. — Я как раз собирался тебе сказать. Я проболтался, и это, пожалуй, можно назвать Планом номер три.
5
Капитан Яаабек приступал к ленчу, когда к нему в каюту провели Алана Мейтленда. Как и в прошлый раз, в каюте было прибрано и уютно, панели из красного дерева были натерты и медь сверкала. Маленький квадратный стол отодвинули от стены, накрыли для одной персоны, и на белой льняной скатерти, где сверкали серебряные приборы, сидел капитан Яаабек и накладывал себе из большого блюда нарезанную зелень. Когда Алан вошел, он положил сервировочный прибор и любезно поднялся. Сегодня он был в коричневом саржевом костюме, но по-прежнему в ковровых допотопных тапочках.
— Прошу прощения, — сказал Алан. — Я не знал, что у вас сейчас ленч.
— Пожалуйста, не обращайте на это внимания, мистер Мейтленд. — Капитан Яаабек жестом указал Алану на зеленое кожаное кресло и сам снова сел за стол. — Если у вас еще не было ленча…
— Был, благодарю вас.
Алан отклонил предложение Тома Льюиса поесть в полдень спагетти и вместо этого наспех проглотил сандвич и стакан молока по дороге на корабль.
— Возможно, так оно и лучше. — Капитан указал на стоявшее посредине блюдо. — Молодой мужчина, как вы, может не удовлетвориться вегетарианским блюдом.
Алан с удивлением спросил:
— Вы вегетарианец, капитан?
— Уже много лет. Некоторые считают это… — Он умолк. — Как это по-английски?
— Причудой, — подсказал Алан и тут же пожалел, что слишком быстро выдал это слово.
Капитан Яаабек улыбнулся:
— Так иногда говорят. Но это неверно. Не будете возражать, если я продолжу ленч?
— Да что вы, пожалуйста!
Капитан, цепляя полную вилку, усиленно жевал зелень. И, помолчав, произнес:
— Идея вегетарианства существует — наверно, вы это знаете, мистер Мейтленд, — дольше христианства.
— Нет, — сказал Алан, — я этого не знал.
Капитан кивнул:
— Уже много веков. Настоящие последователи считают жизнь священной. Следовательно, все живые существа имеют право без страха наслаждаться ею.
— Вы сами в это верите?
— Да, мистер Мейтленд, верю. — Капитан положил себе еще зелени. Казалось, он задумался. — Все это, понимаете ли, очень просто. Человечество никогда не будет жить в мире, пока мы не преодолеем жестокость, существующую в нас. Вот эта жестокость и побуждает людей убивать живые существа, которых мы съедаем, и этотже инстинкт — жестокость — побуждает нас ссориться, затевать войны и, возможно, в конечном счете приведет человечество к собственному уничтожению.
— Интересная теория, — сказал Алан.
Этот норвежский капитан постоянно удивлял его. И он начал понимать, почему на «Вастервике» к Анри Дювалю относились добрее, чем где-либо еще.
— Вы правильно сказали — теория. — Капитан взял финик. — Но увы, в ней, как и во всех теориях, есть недостаток.
— Какого рода недостаток? — с любопытством спросил Алан.
— Видите ли, ученые доводят до нашего сведения, что растения обладают тоже своеобразной формой понимания и чувствами. — Капитан Яаабек откусил финик, затем старательно вытер пальцы и рот льняной салфеткой. — Мне говорят, мистер Мейтленд, что существует механизм, настолько чувствительный, что он слышит предсмертные крики персика, когда с него снимают кожицу и режут. Так что в конечном счете вегетарианец, возможно, ничего не достигает, жестоко обращаясь с беззащитной капустой, и ведет себя так же, как тот, кто ест мясо коровы или свиньи. — Капитан улыбнулся, и Алан подумал, не подшучивает ли он над ним. — А теперь, — неожиданно спросил капитан, — что, мистер Мейтленд, мы для вас можем сделать?
— Есть один-два момента, которые я хотел бы с вамп обговорить, — сказал ему Алан. — Но меня интересует, может ли мой клиент при этом присутствовать.
— Безусловно. — Капитан Яаабек подошел к противоположной стене, где висел телефон, нажал на кнопку и быстро что-то сказал. Вернувшись к столу, он сухо произнес: — Мне сказали, что ваш клиент помогает латать течь. Но он придет.
Через две-три минуты раздался нерешительный стук в дверь, и вошел Анри Дюваль. Он был в засаленной робе, и от него сильно пахло нефтью. Лицо его покрывали черные жирные пятна, заметные и в волосах, взлохмаченных и спутанных. Он по молодости застенчиво стоял, сжимая в руках шерстяную вязаную шапочку.