у нас столько же покровительства и взяточничества, сколько и у американцев, а то и больше. Просто мы по большей части значительно более скрытны и время от времени публично приносим в жертву кого-нибудь слишком зарвавшегося.
Табличка «Привяжите ремни» над их головой погасла. Джеймс Хоуден отстегнул свой ремень и потянулся помочь Маргарет.
— Конечно, моя дорогая, — сказал он, — ты, очевидно, понимаешь, что нашим величайшим национальным достоянием является чувство уверенности в своей правоте. Это мы унаследовали от британцев. Помнишь у Шоу? «Нет ничего настолько плохого или хорошего, чего не сделал бы англичанин, но ты не найдешь англичанина, который был бы не прав». Подобного рода убежденность немало способствует национальному самосознанию.
— Ты иногда, — сказала Маргарет, — буквально ликуешь по поводу дурных вещей.
Ее муж помолчал, раздумывая.
— Мне неприятно, что это так выглядит. Просто, когда мы вдвоем, я стараюсь отбросить притворство. — Он еле заметно улыбнулся. — Увы, осталось мало мест на земле, где я не был бы на виду.
— Извини. — В голосе Маргарет звучало беспокойство. — Мне не следовало это говорить.
— Я вовсе не хочу, чтобы кому-либо из нас казалось, будто мы чего-то не можем сказать друг другу, что бы это ни было. — При этом у него мелькнула мысль о Харви Уоррендере и заключенной между ними сделке. Почему он так и не сказал об этом Маргарет? Возможно, когда-нибудь скажет. Он продолжил: — Многое из того, что мне известно о политике, опечаливает меня. Всегда так было. А потом я начинаю думать о нашей смертности и человеческих слабостях и вспоминаю, что никогда не было власти без изъянов… нигде. Хочешь быть чистеньким — стой в одиночестве. Если же ты стремишься сделать что-то позитивное, чего-то достичь, оставить мир капельку лучше, чем он был, когда ты в него пришел, тогда выбирай власть и отбрось свое желание жить без изъянов. Иного выбора нет. Мы все будто находимся в реке с сильным течением, и, как бы ни хотел, ты не можешь изменить его. Ты можешь лишь плыть по течению и пытаться как-то повлиять на него в ту или иную сторону.
Белый телефон возле кресла премьер-министра музыкально звякнул, и Джеймс Хоуден снял трубку. Голос старшего летчика объявил:
— Это Гэлбрейт, сэр.
— Да, подполковник? — Гэлбрейт, пилот-ветеран, славившийся своей надежностью, обычно был старшим в полетах правительственных чиновников из Оттавы. Он уже не раз летал с Хоуденами.
— Мы летим на высоте двадцать тысяч и рассчитываем быть в Вашингтоне через час десять минут. Погода там солнечная и ясная, температура — шестьдесят пять[14].
— Это хорошее известие, — сказал Хоуден. — Почувствуем лето. — Он сообщил Маргарет про вашингтонскую погоду, затем сказал в телефонную трубку: — Насколько я понимаю, завтра, подполковник, в посольстве будет завтрак. Мы рассчитываем видеть вас там.
— Благодарю, сэр.
Джеймс Хоуден опустил на место трубку. Пока он говорил с подполковником, появился стюард, на этот раз с кофе и сандвичами. На подносе стоял также стакан с виноградным соком. Маргарет указала на него:
— Если ты действительно так это любишь, то я закажу дома.
Он дождался, когда уйдет стюард, затем, понизив голос, произнес:
— Я начинаю ненавидеть это питье. Я как-то сказал, что мне нравится этот сок, и об этом, по-видимому, прошел слух. Теперь я понимаю, почему Дизраэли ненавидел примулы.
— А я всегда считала, что он любит примулы, — сказала Маргарет. — Разве это не были его любимые цветы?
Ее муж категорично покачал головой:
— Дизраэли сказал так лишь однажды — из вежливости по отношению к королеве Виктории, которая послала ему их. Но потом примулы так посыпались на него, что один их вид вызывал у него помутнение рассудка. Так что, как видишь, политические мифы живучи.
И, улыбнувшись, он взял виноградный сок, открыл заднюю дверь кабины и вылил его в туалет.
Маргарет сказала задумчиво:
— Знаешь, я иногда думаю, что ты весьма похож на Дизраэли, хотя, пожалуй, чуточку жестче.
— Да, — согласился он, — и моей торговой маркой является мое старое лицо с резкими чертами. — Он погладил свой орлиный нос и, вспоминая, сказал: — Меня удивляло, когда люди говорили, что я кажусь жестоким, но через какое-то время, когда я научился включать определенные эмоции и выключать, это стало даже полезно.
— Так приятно какое-то время быть самими собой, — сказала Маргарет. — Сколько нам еще лететь до Вашингтона?
— Не дольше того, сколько мы пролетели. Мне надо переговорить с Несбитсоном, прежде чем мы сядем.
— Действительно нужно, Джейми? — Это была скорее просьба, чем вопрос.
Он сказал с сожалением:
— Извини, дорогая.
Маргарет вздохнула:
— Я так и думала: слишком нам было хорошо, чтобы так продолжалось и дальше. Что ж, я прилягу, чтобы вы могли поговорить наедине. — Она поднялась, взяла сумку и шляпу. Уже стоя в дверях маленькой спальни, она повернулась: — Ты будешь его стращать?
— Скорее всего нет… если не потребуется.
— Надеюсь, что нет, — сказала Маргарет серьезным тоном. — Он такой жалкий старик. Мне всегда кажется, что он должен сидеть в инвалидном кресле с одеялом на ногах и чтобы другой старый солдат катал его.
Премьер-министр широко улыбнулся:
— Все генералы в отставке должны быть такими. К сожалению, они хотят либо писать книги, либо идти в политику.
Когда Маргарет ушла, он позвонил стюарду и отправил с ним любезную записку, в которой просил генерала Несбитсона присоединиться к нему.
3
— Вы выглядите удивительно хорошо, Эдриен, — сказал Джеймс Хоуден.
Сидя в глубоком мягком кресле, которое только что освободила Маргарет, и держа в красных пухлых руках виски с содовой, Эдриен Несбитсон с довольным видом кивнул:
— Последние несколько дней, господин премьер-министр, я чувствовал себя первоклассно. Похоже, наконец выбросил из себя этот чертов катар.
— Очень рад это слышать. Мне кажется, вы последнее время слишком уж усердно трудились. Собственно, трудились мы все. И по этой причине нетерпимо относимся друг к другу.
Хоуден внимательно изучал своего министра обороны. Старик действительно выглядел более здоровым, даже аристократичным, несмотря на увеличившуюся лысину и сходство с мистером Пять-на-Пять. Тут помогали густые седые усы: тщательно подстриженные, они добавляли достоинства квадратному лицу, на котором еще сохранилось что-то от солдатского авторитета. Пожалуй, подумал Хоуден, выбранный им путь может сработать. Но он помнил предупреждение Брайана Ричардсона: «Осторожно предлагайте сделку — у старика репутация человека прямого».
— Нетерпимо или нет, — сказала Несбитсон, — а я все равно не могу разделять вашу точку зрения на этот Акт о союзе. Я уверен, мы можем получить от янки то, что хотим, не отдавая столько.
Джеймс Хоуден заставил себя держаться спокойно, проигнорировав накат гнева и крах своих планов. Он знал, что ничего не достичь, утратив контроль над собой и закричав, как того требовал импульс: «Да проснитесь вы, Бога ради! Проснитесь и признайте очевидное — что безнадежно поздно и уже нет времени искать древнее лекарство от всех бед».
Вместо этого он примирительно произнес:
— Я б хотел, чтобы вы кое-что для меня сделали, Эдриен, если сможете.
Старик явно помедлил, потом спросил:
— Что именно?
— Переберите все в своей памяти: какова может быть ситуация; каким мы располагаем временем; что говорилось накануне; затем альтернативы и что подсказывает ваша совесть.
— Все это я уже проделал. — Ответ был дан решительным тоном.
— А если попытаться еще раз? — Хоуден произнес это, изо всех сил стараясь его переубедить. — В качестве личного мне одолжения?
Старик допил свое виски. Оно согрело его, и он поставил стакан на стол.
— Что ж, — согласился он, — не возражаю. Но предупреждаю: мой ответ будет прежним: мы должны сохранять нашу национальную независимость — целиком и полностью.
— Благодарю, — сказал Джеймс Хоуден. Он позвонил, вызывая стюарда, и когда тот появился, сказал: — Еще одно виски с содовой генералу Несбитсону.
Получив вторую порцию, Несбитсон отхлебнул виски и, откинувшись на спинку кресла, оглядел кабину премьер-министра. Затем, по-военному гаркнув, одобрительно произнес:
— Чертовски хорошо устроились, премьер, если позволите.
На такое начало Джеймс Хоуден и надеялся.
— Недурно, — согласился он, постукивая пальцами по стакану свежего виноградного сока, который только что принес стюард одновременно с виски для министра обороны. — Хотя я не часто этим пользуюсь. Это самолет скорее генерал-губернатора, чем мой.
— Вот как! — Несбитсон, казалось, был удивлен. — Вы хотите сказать, что Шелдон Гриффитс раскатывает в нем?
— О да, когда ему вздумается. — Хоуден говорил намеренно небрежным тоном. — В конце концов, генерал-губернатор представляет здесь ее величество. Он имеет право на особое к себе отношение, вам так не кажется?
— Наверное. — Лицо у старика было озадаченное.
А Хоуден все таким же небрежным тоном, словно вдруг вспомнив, произнес:
— Я надеюсь, вы слышали, что Шелдон Гриффитс этим летом выходит в отставку. Он просидел семь лет в Доме Правительства и хочет сойти с трона.
— Я что-то подобное слышал, — сказал Несбитсон.
Премьер-министр вздохнул:
— Всегда проблема, когда генерал-губернатор выходит в отставку: надо ведь найти наилучшего человека для замены — человека с должным опытом, готового служить. Надо помнить, что это величайшая честь, какую может оказать человеку страна.
Хоуден наблюдал за стариком, а тот сделал большой глоток виски.
— Да, — осторожно произнес он, — это, конечно, так.
— Работа эта, безусловно, имеет свои минусы, — сказал Хоуден. — Приходится участвовать в немалом количестве церемоний — всюду почетный караул, приветствующие толпы, артиллерийские салюты и так далее. — И небрежно добавил: — Генерал-губернатору, знаете ли, выделяют двадцать одно ружье — столько же, сколько и королеве.