. И он подумал: вспомнят ли и его имя в этом длинном перечне? И если да, то каков будет приговор?
— К этому добавляется всякая мелочь, — размышлял Лексингтон. — Например, то, как вас приняли вчера. Я никогда не слышал, чтобы президент встречал в аэропорту канадца. Нас встречает обычно более мелкая сошка и обращаются с нами, словно мы двоюродные братья из деревни, — это относится даже к премьер-министрам. Однажды, когда Джон Дифенбейкер был приглашен в Белый дом на обед, его посадили с группой священников-пресвитерианцев.
Хоуден хмыкнул, вспоминая.
— Да, помню. Он был возмущен, и не могу сказать, что я виню его. Это не было в то время, когда Эйзенхауэр выступил с речью, в которой называл Канаду республикой?
Лексингтон, улыбнувшись, кивнул.
Джеймс Хоуден опустился в мягкое кресло.
— Прошлым вечером они нас, безусловно, одурачили, — заметил он. — Раз уж они решили перестроиться и быть учтивыми, то хотя бы делали это потоньше.
Глаза Артура Лексингтона засверкали на круглом красном лице над вечно аккуратно повязанной бабочкой. Порой, думал Хоуден, министр внешних сношений походил на школьного учителя, привыкшего твердой рукой, но терпеливо управлять маленькими буйными мальчишками. Быть может, поэтому он всегда казался и будет казаться молодым, несмотря на то что годы наступали на него, как и на всех них.
— Утонченность и Госдепартамент живут в разных домах, — сказал Лексингтон. — Я, знаете ли, всегда считал, что американская дипломатия идет двумя путями — задумывая насилие либо готовясь стать его жертвой.
Премьер-министр рассмеялся.
— А как обстоит дело сейчас?
Он всегда получал удовольствие от времени, проведенного вдвоем с Лексингтоном. Они давно были верными друзьями, всецело доверявшими друг другу. Одной из причин, возможно, было то, что между ними не существовало конкуренции. Другие члены кабинета открыто или скрыто жаждали стать премьер-министрами, Артур же Лексингтон, как хорошо знал Хоуден, таких амбиций не имел.
Собственно, Лексингтон скорее всего до сих пор был бы послом, радуясь возможности в свободное время уделять внимание двум своим хобби — а он любил собирать марки и заниматься орнитологией, — если бы Хоуден не убедил его несколько лет назад уйти с дипломатического поприща и вступить в партию, а затем стать и членом кабинета министров. Преданность и сильно развитое чувство долга держали его там с тех пор, но он не делал тайны из своего желания в один прекрасный день вернуться из публичной жизни в частную.
Лексингтон походил по длинному гранатового цвета ковру, прежде чем ответить на вопрос премьер-министра. Затем остановился и сказал:
— Как и вы, я не хочу, чтобы меня насиловали.
— Но найдется немало людей, которые скажут, что это уже произошло.
— Будут и такие, которые скажут так, какую бы линию мы ни заняли. Среди них будут и люди, искренне в это верящие, а не только те, что любят мутить народ.
— Да, я об этом думал, — сказал Хоуден. — Акт о союзе будет стоить нам некоторых членов нашей партии. Но я по-прежнему убежден, что иного выбора нет.
Министр внешних сношений опустился в стоявшее напротив кресло. Он подтянул к себе скамеечку и вытянул ноги.
— Хотел бы я быть в этом также уверен, господин премьер-министр. — Хоуден бросил на него острый взгляд, и Лексингтон покачал головой: — Не поймите меня неверно: я всю дорогу с вами. Но то, с какой быстротой все происходит, тревожит меня. Беда в том, что мы живем во время сжавшейся истории, однако лишь немногие это понимают. Перемены, на которые уходило пятьдесят лет, теперь происходят в течение пяти лет, а то и меньше, и мы ничего не можем тут поделать, потому что благодаря связи они стали такими. Единственное, что, надеюсь, у нас осталось, — это сохранять национальное единство, но это будет нелегко.
— Это никогда не было легко, — сказал Хоуден и взглянул на часы.
Через полчаса им надо покинуть Блейр-Хаус, чтобы провести встречу с пресс-корпусом Белого дома до начала официальных переговоров. Но он полагал, что еще есть время обсудить с Лексингтоном один вопрос, который уже некоторое время будоражил его. Сейчас, казалось, был удачный для этого момент.
— Вопрос об идентификации, — в задумчивости произнес он, — королева не так давно — в последний раз, когда я был в Лондоне, — высказала на этот счет кое-какие мысли.
— А именно?
— Государыня предложила — даже, могу сказать, настаивала, — чтобы мы восстановили титулы. Она, подумал я тогда, интересно это обосновала.
Джеймс Хоуден прикрыл глаза, вспоминая, как это было четыре с половиной месяца назад: мягкий сентябрьский день в Лондоне, и он в Букингемском дворце с визитом вежливости. Он был встречен с соответствующим уважением и тотчас проведен в королевское присутствие…
— Выпейте, пожалуйста, еще чаю, — сказала тогда королева, и он передал ей хрупкую чашечку и блюдце с золотым ободком, невольно подумав — хотя и знал, что это наивно, — что вот ведь британская королева наливает в своем дворце чай мальчишке-сироте из Медисин-Хэт. — И хлеба с маслом, премьер-министр!
Он взял кусочек. Хлеб был серый и белый, нарезанный тонко, как бумага. От джема, которого было три вида в золотой вазе, он отказался. Вообще-то надо быть жонглером, чтобы во время английского чаепития держать все в равновесии.
Они были вдвоем в гостиной личных апартаментов, большой, полной воздуха комнате, выходящей окнами в дворцовые сады, официальной по североамериканским стандартам, но менее давящей обилием позолоты и хрусталя, чем большинство других парадных покоев. Королева была одета просто — в голубом платье и сидела скрестив ноги в замшевых туфлях. Ни одна женщина, любуясь ею, подумал Хоуден, не умеет так держаться, как высокородная англичанка.
Королева намазала на хлеб толстым слоем клубничный джем и своим высоким голосом отчетливо произнесла:
— Мы с супругом часто думали о том, чтобы учредить это в Канаде ради ее же блага и тем выделить ее.
Джеймса Хоудена так и подмывало ответить, что Канада и так выделяется по сравнению с британскими достижениями, а потом решил, что, быть может, неверно понял королеву. Минуту спустя так и оказалось.
Королева добавила:
— Выделить ее с тем, чтобы она отличалась от Соединенных Штатов.
— Беда, ваше величество, в том, — осторожно ответил Хоуден, — что трудно соблюдать разницу, когда две страны существуют так тесно и живут в одинаковых условиях. Время от времени мы пытаемся подчеркнуть, что существуем раздельно, но не всегда нам это удается.
— А вот Шотландия сумела сохранить свою самобытность, — заметила королева. И с простодушным видом помешала чай в чашке. — Быть может, вам следовало бы взять у них урок-другой.
— Что ж, — произнес с улыбкой Хоуден, подумал: «А ведь Шотландия, утратившая свою независимость два с половиной столетия назад, и впрямь по-прежнему имеет свою национальную особенность и свой характер в большей мере, чем когда-либо имела Канада».
А королева задумчиво продолжила:
— Одна из причин, возможно, состоит в том, что Шотландия никогда не отказывалась от своих традиций. А вот Канада — вы уж извините меня за такие слова — словно спешила избавиться от них. Я помню, мой батюшка говорил почти то же самое. — Королева обезоруживающе улыбнулась, сразу лишив свои слова обидного оттенка. — Еще чаю?
— Нет, благодарю вас.
Хоуден передал свою чашку с блюдцем слуге, тихо вошедшему, чтобы долить кипятку в чайник. Он почувствовал облегчение от того, что сумел удержать все предметы в равновесии.
— Надеюсь, вы не обиделись на мои слова, премьер-министр.
Королева снова налила себе чаю, и слуга исчез.
— Нисколько, — сказал Хоуден. Теперь уже он улыбнулся. — Это хорошо, когда нам указывают на наши недостатки, хотя ты и не знаешь, как их исправить.
— Есть, пожалуй, кое-что, что может быть сделано, — неторопливо произнесла королева. — Мы с супругом часто жалели, что нет канадского наградного листа. Мне доставило бы большое удовольствие, если б были восстановлены награды к Новому году и ко дню рождения.
Джеймс Хоуден поджал губы.
— Титулы — вещь деликатная в Северной Америке, ваше величество.
— В части Северной Америки — возможно, но разве мы говорим не о нашем доминионе Канаде? — Несмотря на мягко произнесенные слова, это был укор, и Хоуден невольно покраснел. — Вообще-то, — заметила королева с легкой улыбкой, — у меня создалось впечатление, что за британскими титулами в Соединенных Штатах гоняются.
«Touché![15] — подумал Хоуден. — До чего верно! Американцы обожают лордов».
— Насколько я информирована, награждение нашими титулами замечательно работает в Австралии, — спокойно продолжила королева, — ну и, конечно, здесь, в Великобритании. В Канаде это помогло бы вам отделиться от Соединенных Штатов.
Джеймс Хоуден недоумевал: как быть в таком случае? Будучи премьер-министром независимой страны Британского Содружества, он обладал в тысячу раз большей властью, чем королева, однако обычай обязывал его играть фиктивную роль покорного и почтительного функционера. Титулы в наши дни — все эти «сэры», «лорды», «леди» — были, конечно, чепухой. Канада не получала их с тридцатых годов, и о немногих пожилых канадцах, сохранивших титулы, упоминали с легкой улыбкой.
Не без раздражения премьер-министр подумал, что хорошо бы монархии довольствоваться орнаментальной ролью, как и должно было бы быть, вместо того чтобы плести королевские паучьи сети. Он подозревал, что предложением королевы движет страх, который всегда чувствуется в Лондоне, — страх, что Канада отойдет от Великобритании, как отошли другие страны Содружества, и поэтому надо что угодно предпринять — даже пустить в ход шелковые нити, — лишь бы удержать ее.
— Я проинформирую кабинет о вашем желании, ваше величество, — сказал Джеймс Хоуден. Это была ложь из вежливости: ничего подобного делать он не собирался.
— Как вы сочтете нужным. — Королева милостиво наклонила голову и добавила: — По затронутому вопросу: одной из наших самых приятных прерогатив является награждение титулом графа премьер-министров, уходящих с поста. Этот обычай мы будем рады распространить и на Канаду. — И она невинным взглядом встретилась с глазами Хоудена.