у американцев, сколь бы щедры они ни были, все-таки была унизительна.
Поднявшись еще на несколько ступеней, президент остановился.
— Пожалуйста, извините меня. Я всегда заставляю людей так делать, — сказал он каясь.
— Мне следовало быть осторожнее. — Сердце у Джеймса Хоудена так и колотилось; слова вылетали из горла вместе с прерывистым дыханием. — Все, наверно, из-за вашего замечания насчет личных дел.
Он, как и все, знал, что президент всю жизнь заботился о своем физическом состоянии, а также состоянии тех, кто его окружал. Помощники в Белом доме — в том числе вялые генералы и адмиралы — сменяли друг друга, измученные ежедневными состязаниями с президентом в мяч, теннис или бадминтон. Из уст президента часто раздавались жалобы на то, что «у этого поколения животы, как у Будды, а плечи — как уши у английских гончих». Этот президент возродил также любимое времяпрепровождение Теодора Рузвельта — прогулки по сельской местности напрямик, сквозь деревья, амбары и копны сена, а не обходя их. Президент пытался даже осуществить это в Вашингтоне, и, вспомнив об этом, Хоуден спросил:
— А как у вас обстоит дело с пробежками по местности — от А до Б?
Они продолжали не спеша подниматься по лестнице, и президент сдавленно рассмеялся.
— Пришлось в конце концов от этого отказаться — возникло несколько проблем. Мы не могли перелезать здесь через здания, поэтому начали проходить через них по прямой. При этом попадали в странные места, в том числе в туалет в Пентагоне — вошли в дверь и вышли в окно. — Он хмыкнул, вспоминая. — А однажды мы с братом оказались в кухне отеля «Штатлер» — зашли в холодильник, а выйти из него можно было лишь взорвав стену.
Хоуден рассмеялся.
— Пожалуй, надо попытаться проделать такое в Оттаве. Есть некоторые оппозиционеры, которых я бы рад отправить куда-нибудь по прямой — особенно если они будут идти не останавливаясь.
— Наши оппозиционеры существуют для того, чтобы досаждать нам, Джим.
— Я так и полагал, — сказал Хоуден. — Но одни больше стараются, чем другие. Кстати, я привез несколько новых образцов камней для вашей коллекции. Наши люди из Разработок и Естественных богатств сказали мне, что они уникальны.
— Что ж, спасибо, — произнес президент. — Я действительно очень признателен. И пожалуйста, поблагодарите ваших людей.
Из тени Южного портика они вошли в прохладу Белого дома, затем прошли через холл и по коридорам к кабинету президента в юго-восточном крыле здания. Президент открыл белую одностворчатую дверь и пропустил вперед Хоудена.
Премьер-министр уже не раз бывал тут и, как всегда, поражался простоте этой комнаты. Она была овальная, со стенами, до середины выложенными панелями, и простым серым ковром на полу; главным в ней был широкий стол, стоявший в центре, мягкое крутящееся кресло за ним, а за креслом — два флага с золотой бахромой: звездно-полосатый и президентский. Напротив окон от пола до потолка и стеклянных дверей, выходящих на террасу, справа от стола стоял обитый атласом диван. Сейчас на диване сидели Артур Лексингтон и адмирал Левин Рапопорт, маленький сухопарый мужчина в аккуратном коричневом костюме, с хищным лицом и непомерно крупной головой, отчего он казался карликом. Оба мужчины встали при появлении президента и премьер-министра.
— Доброе утро, Артур, — тепло поздоровался с Лексингтоном президент и протянул руку. — Джим, вы, конечно, знаете Левина.
— Да, — сказал Хоуден, — мы знакомы. Как поживаете, адмирал?
— Доброе утро.
Адмирал коротко, холодно кивнул. Он редко позволял себе нечто большее, давая понять, что не любит пустой болтовни, как и светских ритуалов. Адмирал — чрезвычайный помощник президента — демонстративно отсутствовал на официальном банкете накануне вечером.
Четверо мужчин уселись, и слуга-филиппинец тотчас вкатил столик с напитками. Артур Лексингтон выбрал виски с водой, президент — херес. Адмирал Рапопорт отказался, покачав головой, а перед Джеймсом Хоуденом слуга с улыбкой поставил стакан виноградного сока со льдом.
Пока слуга возился с напитками, Хоуден исподтишка наблюдал за адмиралом, вспомнив, что он слышал (некоторые говорили), будто этот человек обладает теперь не меньшей властью, чем президент.
Четырьмя годами ранее капитан американского флота Левин Рапопорт был обычным военно-морским офицером на грани принудительной отставки — принудительной потому, что начальники-адмиралы дважды не давали ему повышения, несмотря на блестящую широко разрекламированную карьеру пионера подводной стрельбы межконтинентальными ракетами. Беда была в том, что почти никто не любил Левина Рапопорта и поразительное количество влиятельных начальников и вовсе активно ненавидело. Последнее главным образом объяснялось давно устоявшейся привычкой Рапопорта быть всегда абсолютно уверенным в своей правоте во всех основных вопросах военно-морской обороны — он никогда не упускал случая сказать: «Я ведь говорил», — и назвать по имени того, кто был с ним не согласен.
Добавьте к этому огромное тщеславие (вполне оправданное, но тем не менее неприятное), плохие манеры, нетерпимое отношение к «каналам» и бюрократии и нескрываемое презрение к тем, кого капитан Рапопорт считал интеллектуально ниже себя, а таких было большинство.
Однако высшее морское начальство, решив отправить в отставку своего несговорчивого гения, не предполагало, какой поднимется крик — в конгрессе и в народе — о потере для страны, если мозг Рапопорта не будет активно участвовать в ее делах. Как кратко высказался один конгрессмен: «Черт побери, да нам же нужен этот мерзавец!»
Соответственно флот, основательно подталкиваемый сенатом и Белым домом, сошел со своей позиции и дал капитану Рапопорту чин вице-адмирала, не отправив его таким образом в отставку. Двумя годами позже и двумя рангами выше, после серии новых блистательных свершений президент извлек Рапопорта (теперь уже полного адмирала и ставшего еще более нетерпимым) из военно-морского флота и сделал главой своего президентского аппарата. Всего через две-три недели благодаря усердию, быстроте принятия решений и способностям новоназначенный уже обладал куда большей властью, чем его предшественники — Гарри Гопкинс, Шерман Адамс или Тед Соренсон.
С тех пор список его непосредственных достижений, известных и неизвестных, внушительно вырос; программа взаимопомощи зарубежным странам, хотя и запоздалая, приносила Америке уважение вместо презрения; в стране политика в области сельского хозяйства, против которой отчаянно боролись фермеры, утверждая, что она не сработает, приносила успех (как с самого начала и утверждал Рапопорт); усиление работы в науке и долгосрочная перестройка научного образования и исследований, а в правовой сфере — удар по промышленному мошенничеству с одной стороны, а с другой — чистка профсоюзов и отправка в тюрьму Люфто, главного гангстера в рабочем движении.
Кто-то (вспомнил, как Джеймс Хоуден) в интимном разговоре спросил президента: «Если Рапопорт так хорош, почему он не сидит на вашем месте?»
Президент (судя по рассказам) благожелательно улыбнулся и ответил: «Просто потому, что меня выбирают. А Левин не получил бы и шести голосов, положенных ловцу собак».
Тем временем, хотя президента и хвалили за умение подыскивать таланты, адмирал Рапопорт продолжал наживать врагов и вызывать ненависть, как и прежде.
Интересно, подумал Хоуден, как этот суровый и нетерпимый человек повлияет на судьбу Канады.
— Прежде чем приступить к делу, — сказал президент, — я хотел бы знать, как вы устроены в Блейр-Хаусе.
Артур Лексингтон с улыбкой ответил:
— Нас по-доброму балуют.
— Ну, я рад это слышать. — Президент устроился поудобнее за своим большим столом. — Иногда у нас там бывают неприятности — арабы, например, воскурили благовония и подожгли заодно часть здания. Я, правда, думаю, вы не станете отдирать панели, как это сделали русские в поисках скрытых микрофонов.
— Обещаем этого не делать, — сказал Хоуден, — если вы сообщите нам, где они находятся.
Президент хрипло хмыкнул.
— Запросите лучше телеграммой Кремль. Во всяком случае, я бы не удивился, если бы они поставили собственный передатчик, когда этим занимались.
— Это было бы не так уж и плохо, — поспешил парировать Хоуден. — По крайней мере мы бы связались с ними. Другими путями, похоже, ничего у нас не получается.
— Да, — спокойно согласился президент, — боюсь, что нет.
Внезапно наступило молчание. Из приоткрытого окна доносился приглушенный гул транспорта на Б-стрит и крики детей с детской площадки перед Белым домом. Откуда-то поблизости сквозь стены скорее чувствовался, чем слышался стук пишущей машинки. Хоуден понял, что атмосфера из легкой стала крайне серьезной, и спросил:
— Откровенно, Тайлер, вы по-прежнему считаете, что открытое столкновение неизбежно в кратчайший срок?
— От всей души и от всего сердца, — ответил президент, — хотел бы сказать «нет», но могу сказать лишь «да».
— И мы к этому не готовы, верно? — произнес Артур Лексингтон. Его лицо херувима было задумчиво.
Президент пригнулся к столу. За его спиной легкий ветерок шевелил занавески и флаги.
— Нет, джентльмены, — тихо произнес он, — мы не готовы и не будем готовы, пока Соединенные Штаты и Канада, действуя во имя свободы и в надежде на построение лучшего мира, какого все мы хотим, не укрепят сообща людьми нашу общую границу и нашу общую крепость.
«Ну вот, — подумал Хоуден, — мы быстро подошли к главному». Глаза всех были устремлены на него, и он сухо произнес:
— Я внимательно рассмотрел ваше предложение об Акте о союзе, Тайлер.
На лице президента мелькнула улыбка.
— Да, Джим, я так и предполагал.
— Имеется много возражений, — сказал Хоуден.
— Когда речь идет о чем-то столь весомом, — раздался спокойный голос из-за стола, — было бы удивительно, если бы их не было.
— С другой стороны, — объявил Хоуден, — могу вам сказать, что и мои старшие коллеги, и я сам сознаем наличие значительных преимуществ в вашем предложении, но при учете определенных соображений и получении специфических гарантий.