— Джим, такого никогда не будет, поверьте.
— Вы рехнулись! — покраснев, заявил адмирал Рапопорт.
— Это может произойти! — прокричал через всю комнату Хоуден. — И я вовсе не рехнулся, а в здравом уме. Достаточно здравом, чтобы думать о выживании моей страны; достаточно здравом, чтобы бороться за это… и, Бог даст, буду бороться за это!
— Но не таким путем!..
— Да вы послушайте! — Хоуден быстро подошел к карте и взял в руку указку. Кончиком ее он провел полукруг с востока на запад по 49-й параллели. — Между этими параллелями, — и он провел вторую линию по 60-й параллели, — по словам ваших и наших экспертов, все будет уничтожено и выпадут ядерные осадки — возможно, если нам повезет, это произойдет на небольших участках, а если не повезет, то везде. Следовательно, наш единственный шанс на восстановление, наша единственная надежда объединить то, что останется от Канады, — это сфокусировать все в одной точке, создать новый национальный центр вдали от разрухи и на то время, пока мы сможем произвести перегруппировку и вернуться на свое место, если это когда-либо будет возможно.
Премьер-министр умолк и мрачно оглядел присутствующих. Глаза президента были прикованы к карте. Адмирал Рапопорт открыл было рот, словно хотел еще что-то сказать, и снова его закрыл. Артур Лексингтон исподтишка наблюдал за профилем адмирала.
— Территория перегруппирования Канады, — продолжил Хоуден, — должна отвечать трем требованиям. Она должна быть к югу от верхней границы и предполярной зоны — в противном случае мы не сможем наладить коммуникации и поддерживать жизнь. Во-вторых, эта территория должна быть западнее нашей совместной северной линии установки ракет, и в-третьих, это должно быть такое место, где не будет выпадения ядерных осадков или их будет немного. К северу от сорок девятой параллели лишь одно-единственное место отвечает этим требованиям — Аляска.
Президент тихо спросил:
— А вы можете быть уверены насчет выпадения ядерных осадков?
Хоуден поставил указку к стене.
— Если бы мне сейчас надо было выбрать самое безопасное место в Северном полушарии во время ядерной войны, — сказал он, — это была бы Аляска. Она укреплена против вторжения. Владивосток — ближайшая крупная цель — находится в трех тысячах миль оттуда. Выпадение осадков от советского нападения или от нашего собственного едва ли там произойдет. Насколько можно быть в чем-то уверенным, с Аляской ничего не случится.
— Да, — сказал президент, — я, пожалуй, соглашусь с вами… по крайней мере относительно последнего. — Он вздохнул. — Что же до остального… идея весьма оригинальная, и должен по-честному признать, что многое в ней разумно. Но вы наверняка понимаете, что ни я, ни конгресс не продадим наше государство.
— В таком случае, — холодно возразил Джеймс Хоуден, — у моего правительства еще меньше оснований продавать нашу страну.
Адмирал Рапопорт злобно фыркнул:
— В Акте о союзе ни о какой продаже нет речи.
— Это едва ли выглядит правдиво, — резко вставил Артур Лексингтон. — Канада заплатит немалую цену.
— Нет! — Голос адмирала зазвучал раздраженно, резко. — Какая же это плата, когда это акт поразительной щедрости по отношению к алчной, нерешительной стране, которая только и делает, что стесняется, строит заборы и занимается ханжеством? Вы говорите о восстановлении Канады. Но зачем вам об этом беспокоиться? Америка однажды вам это уже устроила — по всей вероятности, мы и снова это проделаем.
Джеймс Хоуден вернулся в свое кресло. Покраснев от гнева, он вскочил и ледяным тоном заявил:
— Ушам своим не верю, Тайлер; что я такое слышу?
— Нет, Джим, я не думаю, что вы должны такое слушать, — спокойно произнес президент, — просто мы договорились разговаривать в открытую и порой лучше что-то высказать напрямик.
Напрягшись от злости, Хоуден возмутился:
— Следует ли понимать, что вы подписываетесь под этой порочной клеветой?
— Что ж, я согласен, Джим, что все это можно было выразить более тактично, но так уж привык говорить Левин, хотя, если вас это устроит, я извинюсь за выбор слов. — Голос президента легко достигал премьер-министра, продолжавшего стоять по другую сторону стола. — Но я должен также сказать, что он прав, говоря, что Канада вечно хочет получить больше. Даже и сейчас — при том, сколько мы вам предлагаем по Акту о союзе, — вы требуете еще большего.
Артур Лексингтон одновременно с Хоуденом тоже встал со своего места. Теперь он подошел к окну и, повернувшись, впился взглядом в адмирала Рапопорта.
— Быть может, — заметил он, — это потому, что мы имеем право на большее.
— Нет! — Слово вылетело из уст адмирала, словно его укололи булавкой. — Я сказал, что вы алчная нация, — такой вы и являетесь. — Писклявый голос зазвучал громче. — Тридцать лет назад вы хотели иметь американский уровень жизни, но вы хотели иметь его на другой день. Вы предпочли проигнорировать то, что американский уровень жизни заработан столетним потом и подтягиванием поясов. Вы же открыли для всех свои природные богатства, тогда как могли бы умело их использовать, и дали американцам развивать то, что по праву принадлежало вам, рисковать и править бал. Вот каким путем вы получили свой уровень жизни, а потом стали глумиться над тем, что у нас есть общего.
— Левин!.. — запротестовал президент.
— Лицемерие, сказал я! — продолжал бушевать адмирал, словно и не слышал президента. — Вы продали свое неотъемлемое право, а потом отправились отыскивать его с помощью разговоров об особом канадизме. Что ж, когда-то канадизм существовал, но вы размякли и утратили его; и сколько бы вы ни создавали королевских комиссий, они его вам не найдут.
Джеймс Хоуден возненавидел этого человека и звенящим от гнева голосом произнес:
— Не всегда мы были размягченными. Остался список после двух войн, о которых вы, возможно, слышали: Сент-Элуа, Вими, Дьепп, Сицилия, Ортона, Нормандия, Кан, Фалез…
— Исключения всегда бывают! — отрезал адмирал. — Но я помню и другое: как американские морские пехотинцы умирали в Коралловом море, а в канадском парламенте шли дебаты, устанавливать ли воинскую повинность, которая так и не была установлена.
Хоуден возмущенно заявил:
— Были и другие факторы: Квебек, компромисс…
— Пойти на компромисс, усесться на заборе, стесняться… какая, к черту, разница? Не все ли равно, как нация проводит время? И вы так и будете сидеть на заборе в тот день, когда Соединенные Штаты станут защищать Канаду от ядерного оружия — оружия, которое вы рады, что мы имеем, но сами слишком большие ханжи, чтобы его использовать.
Адмирал встал и стоял теперь перед Хоуденом. Премьер-министр еле сдерживался, чтобы не сделать выпад, не осыпать ударами это лицо. Президент нарушил это насыщенное неприязнью молчание.
— Вот что я вам скажу, — предложил он. — Почему бы вам двоим не встретиться на заре у Потомака? Мы с Артуром будем секундантами, а Смитсоновский институт одолжит нам пистолеты и шпаги.
Лексингтон холодно спросил:
— Какое оружие вы бы рекомендовали?
— О-о, будь я Джимом, я бы взял пистолеты, — сказал президент. — На единственном корабле, которым командовал Левин, не было ничего стреляющего.
— У нас было плохо с амуницией, — заметил адмирал. На его пергаментном лице впервые появилась тень улыбки. — Не были ли вы тогда министром флота?
— Я выступал в столь многих ролях, — сказал президент. — Трудно припомнить.
Хотя напряжение ослабло, Хоуденом все еще владело возмущение. Ему хотелось ответить; сказать что-то такое же, в том же духе, в каком было сказано ему; атаковать, а он ведь мог бы сказать: «Кому бы обвинять нас в алчности, но не стране, раздобревшей и разбогатевшей на богатствах… Уж во всяком случае, не Соединенным Штатам говорить о застенчивости, державшимся эгоистического изоляционизма, пока их под дулом ружей не заставили от него отказаться… Даже шатания Канады лучше неуклюжей, наивной в своей неумелости американской дипломатии с ее верой в силу доллара в качестве решения всех проблем… Америка с этим своим немыслимо праведным видом, что она всегда права, с ее отказом верить, что другое миропонимание, противоположные системы правления могут иногда иметь свои достоинства, с ее упорной поддержкой марионеточных дискредитированных режимов за границей… А у себя дома — милые разглагольствования о свободе тех, кто смешивал с грязью диссидентов… и еще многое, многое другое…»
Джеймс Хоуден уже готов был все это высказать — горячо, резко… и сдержался.
Порой, подумал он, государственному деятелю стоит помолчать. Перечень ошибок никогда не бывает односторонним, и многое из того, что сказал адмирал Рапопорт, к сожалению, было правдой.
К тому же кем бы ни считать Рапопорта, а дураком он не был. Постепенно у премьер-министра возникла мысль, что это был спектакль с его участием. Было ли преднамеренно задумано, спрашивал он себя, чтобы адмирал ловким маневром вывел его из равновесия? Возможно, да, а возможно и нет, но скандал ничего не даст. И он решил не упускать из виду исконный вопрос.
Не обращая внимания на остальных, он повернулся к президенту.
— Я хочу, чтобы было совершенно ясно, Тайлер, — ровным тоном объявил он. — Если не будет уступки по Аляске, никакого соглашения между нашими правительствами быть не может.
— Джим, вы же должны понимать, что это невозможная ситуация. — Президент казался спокойным, держал себя в руках и был, по обыкновению, непреклонен. Однако пальцы его правой руки, как заметил Хоуден, напряженно барабанили по столу. И он продолжил: — Не вернуться ли нам назад? Давайте поговорим о других условиях. Может, есть иные вопросы, которые мы можем обсудить, выявить то, что будет на благо Канады.
— Нет. — Хоуден решительно потряс головой. — Во-первых, я не вижу, чтобы ситуация была безвыходной, и во-вторых, мы будем говорить об Аляске или ни о чем.
Теперь уже он был убежден, что была попытка заставить его потерять контроль над собой. Правда, даже если бы это удалось, другая сторона могла ничего не выиграть. Однако он мог дать понять, до чего готов дойти в смысле компромисса, если его принудят. Президент — закаленный, хитрый переговорщик, который никогда не пропустит намека.