В который раз слушая все это, Алан Мейтленд поражался: неужели это не трогает тех, кто слышит подобное? Он следил за лицом Тэмкинхила. Он был уверен, что на нем было сочувствие. Дважды чиновник медлил, прежде чем задать очередной вопрос, в чем-то сомневался, поглаживая усы. Эти паузы объяснялись душевным волнением?
Э.Р. Батлер больше не улыбался. Он уже некоторое время сидел, опустив голову и глядя на свои руки.
Но другой вопрос, приведет ли сочувствие к добру.
Прошло почти два часа. Расследование подходило к концу.
Тэмкинхил спросил:
— Если вам разрешат остаться в Канаде, что вы станете делать?
Несмотря на долгий допрос, молодой безбилетник пылко ответил:
— Сначала пойдет школа, потом работает. — И добавил: — Я хорошо работает.
— А у вас есть деньги?
Анри Дюваль гордо заявил:
— Есть семь доллар тридцать цент.
Эту сумму, как знал Алан, собрали водители автобусов в канун Рождества.
— Есть у вас личные вещи?
И снова пылкий ответ:
— Да, сэр, много: то, что на мне, радио, часы. Это люди мне прислали, и еще фрукты. Они все мне дали. Я им очень, очень большое спасибо, этим хорошим людям.
В наступившей тишине слышно было, как стенографистка перевернула страницу.
Наконец Тэмкинхил спросил:
— Вам кто-нибудь предлагал работу?
— Разрешите я на это отвечу… — вмешался Алан.
— Да, мистер Мейтленд.
Порывшись среди бумаг в своем портфеле, Алан вытащил два листа.
— В последние несколько дней пришло много писем.
На минуту Э.Р. Батлер снова заулыбался.
— Да, — сказал он, — не сомневаюсь, так оно и было.
— Передо мной два предложения о работе, — пояснил Алан. — Одно от компании ветеранов-литейщиков, второе от колумбийских буксиров — эта компания готова взять Дюваля в качестве палубного матроса.
— Благодарю вас. — Тэмкинхил прочел письма, врученные ему Аланом, и передал их стенографистке. — Запишите, пожалуйста, названия компаний.
Когда письма вернулись к Алану, чиновник спросил:
— Мистер Мейтленд, хотите ли вы подвергнуть мистера Дюваля перекрестному допросу?
— Нет, — сказал Алан.
Как бы дальше ни пошло дело, слушание было проведено так тщательно, как только можно пожелать.
Тэмкинхил снова погладил свои усики и покачал головой. Он открыл рот и закрыл его. Просмотрел лежавшие перед ним бумаги и вынул отпечатанную форму. Все ждали, пока он заполнял ее чернилами.
«Ну, — подумал Алан, — сейчас все решится».
Теперь Тэмкинхил смотрел прямо на молодого безбилетника.
— Мистер Анри Дюваль, — начал он и перевел взгляд на напечатанную форму. Ровным голосом он начал читать: — «На основании свидетельства, полученного в ходе данного расследования, я пришел к решению, что вы по праву не можете высадиться или остаться в Канаде и что доказана ваша принадлежность к категории, указанной в параграфе (т) раздела 5 Акта об иммиграции, поскольку вы не соответствуете или не отвечаете условиям подразделов 1, 3 и 8 раздела 18 Правил иммиграции».
Помолчав, Тэмкинхил снова посмотрел на Анри Дюваля. И решительно продолжил чтение:
— «Соответственно я приказываю взять вас и депортировать туда, откуда вы приехали в Канаду, или в ту страну, где вы родились или гражданином которой являетесь, или же в ту страну, какую одобрит министр…»
«Взять вас и депортировать… параграф (т) раздела 5… подразделы 1, 3 и 8 раздела 18». Алан Мейтленд подумал: «Мы облекаем наше варварство в вежливую форму и называем это цивилизованным. Мы — Понтии Пилаты, обманно считающие себя христианской страной. Мы впускаем сотню туберкулезных иммигрантов и бьем себя в грудь, довольные собственным фарисейством, игнорируя миллионы людей, сломанных войной, от которой разбогатела Канада. Производя отбор иммигрантов, отказывая в визах, мы обрекаем целые семьи и детей на нищету и порой смерть, а потом отводим взгляд и отворачиваем нос, чтобы не видеть и не чувствовать запаха. Мы ломаем жизнь, отбрасывая от себя человеческое существо, рационалистически объясняя свой позорный поступок. И как бы мы ни поступали, как бы ни лицемерили, на все есть закон или правило… параграф (т) раздела 5… подразделы 1, 3 и 8 раздела 18».
Алан отодвинул свой стул и встал. Ему не терпелось выйти из этой комнаты, почувствовать на улице холодный ветер, свежий воздух…
Анри Дюваль поднял глаза, лицо его было взволнованно. И он односложно спросил:
— Нет?
— Нет, Анри. — Алан медленно покачал головой и положил руку на плечо безбилетника под заштопанную фуфайку. — Мне очень жаль… Думаю, ты постучал не в ту дверь.
Глава тринадцатаяВ палате общин
1
— Значит, вы сообщили кабинету министров, — сказал Брайан Ричардсон. — Как министры это восприняли?
Глава партии потер рукой уставшие глаза. Со времени возвращения накануне премьер-министра из Вашингтона Ричардсон большую часть времени провел у его стола. Он всего десять минут назад ушел оттуда и на такси приехал на Парламентский холм.
Глубоко засунув руки в карманы пиджака, Джеймс Хоуден продолжал стоять у окна своего кабинета в Центральном блоке и смотрел на послеполуденный поток подъезжающих и отъезжающих. В последние несколько минут приехал и уехал один посол; внизу прошли и исчезли из глаз трое сенаторов, похожих на древних браминов; появился, словно предвестник беды, священник в черном одеянии, с видом коршуна; важно вышагивали рассыльные из учреждений с кейсами, на которых стоят монограммы; парламентарии возвращались после ленча или прогулки и чувствовали себя как дома, словно они члены клуба; и всюду — неизбежные туристы: иные останавливаются, чтобы их сфотографировали рядом со стеснительно улыбающимися конными гвардейцами.
«Какое все это имеет значение? — думал Хоуден. — К чему в конечном счете все сводится? Все вокруг нас кажется таким неизменным: длинная череда лет; скульптуры; многоэтажные здания; наша система правления; наша просвещенность, — или по крайней мере так мы считаем. И однако же, все такое временное, и сами мы наиболее хрупкая и временная часть всего.
Так зачем же мы боремся, стараемся, стремимся чего-то достичь, когда лучшие наши деяния со временем сводятся к нулю?»
Он полагал, что ответа на эти вопросы нет. Ответа нет никогда. Голос главы партии вернул его на землю.
— Как они это восприняли? — повторил Брайан Ричардсон. Утром состоялось заседание кабинета министров в полном составе.
Отвернувшись от окна, Хоуден спросил:
— Восприняли что?
— Акт о союзе, конечно. А что еще?
Джеймс Хоуден ответил не сразу. Они оба находились в парламентском кабинете премьер-министра — комнате 307С, маленькой и более интимной, чем кабинеты в Восточном блоке, но отделенной всего лишь лифтом от палаты общин.
— Странно, что вы спрашиваете — что еще? Акт о союзе большинство членов кабинета приняли удивительно хорошо. Конечно, будут расхождения во взглядах, — возможно, даже сильные, — когда мы снова станем это обсуждать.
Брайан Ричардсон сухо заметил:
— Это важно, верно?
— Полагаю, что да. — Хоуден прошелся по комнате. — Но, опять-таки, может быть, и нет. Крупные концепции часто быстрее принимаются, чем более мелкие.
— Это потому, что у большинства людей мелкие умишки.
— Не обязательно. — Цинизм Ричардсона нередко раздражал Хоудена. — По-моему, вы были тем, кто уже давно говорил, что мы движемся к Акту о союзе. Более того: я нынче оговорил условия, чрезвычайно благоприятные для Канады. — Премьер-министр помолчал и задумчиво продолжил: — Самым удивительным в сегодняшнем заседании кабинета было то, что кое-кто стремился куда больше говорить об этом злополучном деле иммигранта.
— Разве не все? Я полагаю, вы видели сегодняшние газеты? Премьер-министр кивнул, затем сел и жестом предложил Ричардсону сесть на стоявший напротив стул.
— Этот адвокат Мейтленд в Ванкувере, похоже, причиняет нам немало неприятностей. Что нам о нем известно?
— Я проверял. Кажется, просто молодой парень, достаточно умный, никак не связан с политическими кругами.
— Возможно, сейчас не связан. Но подобного рода дело — хороший способ их начать. Есть возможность связаться с Мейтлендом не напрямую, предложить ему участвовать в выборах в парламент, если он не будет так напирать?
Глава партии отрицательно покачал головой:
— Слишком рискованно. Я навел кое-какие справки и получил совет держаться подальше. Если сказать нечто подобное, Мейтленд использует это против нас. Он такого типа человек.
А Хоуден подумал, что в молодые годы сам был таким.
— Ладно, — сказал он. — Что еще вы можете предложить?
Ричардсон медлил. Все эти три дня и три ночи с тех пор, как Милли Фридман показала ему злополучную фотокопию сделки между премьер-министром и Харви Уоррендером, его ум не переставал перебирать варианты возможностей.
Брайан Ричардсон был убежден, что где-то существует рычаг, который сработает против Харви Уоррендера. Всегда есть такой рычаг: даже у шантажистов есть секреты, которые они предпочитают хранить в тайне, хотя проблема остается все та же — как вырвать секрет. Немало было политических деятелей — членов партии и не членов, чьи секреты были сообщены Ричардсону или он их случайно узнал. И в запертом сейфе в его кабинете лежала тоненькая книжечка в коричневой обложке, где содержались все они, застенографированные личным секретарем, так что только он мог прочесть.
Однако под фамилией «Уоррендер» в коричневой книжечке не было ничего, кроме новой записи, внесенной день или два назад.
Да… так или иначе… рычаг должен быть найден, и Ричардсон знал, что если кто-то его и найдет, то это будет он.
Три дня и три ночи он выворачивал память наизнанку… пробовал углубляться во времени… вспоминал случайно оброненные слова, инциденты, второстепенные события… перебирал лица, места, фразы. Прежде это приносило результат, но не на этот раз.
Вот только последние двадцать четыре часа его не покидало чувство, что он близок к разгадке. Он что-то знал, и это было где-то почти на поверхности сознания. Лицо, воспоминание, слово могло помочь. Но пока что не получалось. Вопрос был в том, сколько времени на это уйдет.