Они сели рядом на длинный диван, сблизив головы, держась за руки.
— По-честному, дорогой, я не знаю, и надеюсь, ты не станешь настаивать на определенном сроке. Я не вынесу, если надо мной будет висеть срок. Но обещаю сказать, как только пойму.
А сама думала: «Что это со мной? Боюсь жизни? Чего жду — почему не решить сейчас?» Но осторожность требовала: «Подожди!»
Брайан раскрыл ей объятия, и она прильнула к нему. Губы их встретились, и они страстно целовались снова и снова. Она отвечала ему, и сердце ее отчаянно колотилось. Через некоторое время руки его нежно прошлись по ее телу.
К концу вечера Брайан Ричардсон вошел в гостиную, неся кофе для них обоих. За его спиной, в кухоньке, Милли готовила сандвичи с салями. Она заметила, что в раковине все еще лежат оставшиеся после завтрака тарелки. «Право же, — подумала она, — мне следует перенести домой то, что я привыкла делать в офисе».
Ричардсон подошел к портативному телевизору Милли, стоявшему на низком столике перед одним из больших кресел. Включив его, он громко произнес:
— Не знаю, вытерплю ли я это, но все-таки лучше, пожалуй, знать худшее.
Милли как раз принесла тарелку с сандвичами и поставила на столик, когда Си-би-си стала передавать «Новости».
Как теперь бывало в большинстве случаев, первое сообщение посвящалось ухудшению международного положения. В Лаосе снова вспыхнули бунты, инспирированные Советами, и Кремль воинственно ответил на ноту протеста американцев. В Европе в советских сателлитах пропали солдаты. По восстановленной оси Москва — Пекин прошел обмен любезностями.
— Приближается, — пробормотал Ричардсон. — Приближается с каждым днем.
Следующим было сообщение об Анри Дювале.
Холеный диктор прочитал: «Сегодня в Оттаве в палате общин поднялся шум по поводу Анри Дюваля, человека без родины, который ждет депортации в Ванкувере. В разгар стычки между правительством и оппозицией Арнолд Джини, член парламента от Восточного Монреаля, был лишен права присутствовать в палате до окончания сегодняшней сессии…»
Позади диктора на экране появилась фотография Анри Дюваля, а за ней следом — увеличенная фотография члена парламента, калеки. Как и опасался Ричардсон, а также и Джеймс Хоуден, инцидент с исключением Арнолда Джини и фраза Харви Уоррендера о «человеческом отребье», из-за которой это и произошло, были в центре «Новостей». И как бы точно это ни было сформулировано, безбилетник и калека неизбежно выглядели жертвами жестокого, беспощадного правительства.
«Корреспондент Си-би-си Норман Дипинг, — объявил диктор, — рассказывает о сцене, произошедшей в палате…»
Ричардсон протянул руку, чтобы выключить телевизор.
— Не думаю, чтобы я такое еще раз выдержал. Ты не возражаешь?
— Нет. — И Милли покачала головой. Сегодня, хотя она и знала значение того, что видела, ей трудно было поддерживать к этому интерес. Главный вопрос ведь был по-прежнему не решен…
Брайан Ричардсон ткнул пальцем в потемневший экран телевизора:
— Черт побери, да знаешь ли ты, какая у него аудитория? Этот канал вещает на всю страну. Прибавь к этому всех остальных — радио, местные ТВ-станции, завтрашние газеты… — Он беспомощно пожал плечами.
— Я знаю, — сказала Милли и попыталась переключить мысли на то, что не имело к ней отношения. — Как жаль, что я не могу ничем помочь.
Ричардсон поднялся и заходил по комнате.
— Ты кое-что уже сделала, дорогая моя Милли. По крайней мере нашла…
Милли понимала, что оба вспомнили про фотокопию — про роковое тайное соглашение между Джеймсом Хоуденом и Харви Уоррендером.
— Ты сделал… — нерешительно спросила она.
Он отрицательно покачал головой.
— Черт бы его побрал! Ничего нет… ничего…
— Знаешь, — медленно начала Милли, — я всегда считала, что в мистере Уоррендере есть что-то странное. То, как он говорит и действует… точно он всегда на нервах. А потом, эта история с поклонением сыну — тому, что погиб на войне…
Она умолкла, пораженная выражением лица Брайана Ричардсона. Он в упор смотрел на нее, раскрыв рот.
— Брайан…
Он прошептал:
— Милли, куколка, повтори это.
Она, стесняясь, повторила:
— Мистер Уоррендер… я сказала, что он странно ведет себя по отношению к сыну. Насколько я понимаю, он устроил у себя дома нечто вроде храма. Люди много об этом говорили.
— Угу. — Ричардсон кивнул. И попытался скрыть волнение. — Угу. Что ж, наверное, в этом ничего такого нет.
А сам думал, как быстро он может отсюда уйти. Ему нужен был телефон… но он не хотел пользоваться телефоном Милли. Есть некоторые вещи… некоторые вещи, которые ему, возможно, придется сделать… он ни в коем случае не хочет, чтобы Милли об этом знала.
Двадцать минут спустя он уже звонил из круглосуточного магазина.
— Мне плевать, что сейчас поздно, — сказал лидер партии тому, кому звонил. — Я говорю, чтоб ты сейчас же приехал в центр, я буду ждать тебя в ресторане «Джаспер».
4
Бледный молодой человек в очках с черепаховой оправой, которого вытащили из постели, нервно вертел в руке ножку бокала.
— Я, право, не знаю, смогу ли я это сделать, — жалобным тоном произнес он.
— А почему? — спросил Брайан Ричардсон. — Ты же работаешь в департаменте обороны. Тебе достаточно сделать запрос.
— Все не так просто, — ответил молодой человек. — Это же засекреченная информация.
— Какого черта! — убеждал его Ричардсон. — Такое старье… да для кого это все еще имеет значение?
— Явно для вас, — сказал молодой человек, демонстрируя, что он вовсе не глуп. — Это-то в известной мере меня и беспокоит.
— Даю тебе слово, — сказал Ричардсон, — что, как бы я ни использовал информацию, к тебе это никогда не приведет.
— Но это будет трудно даже найти. Старые папки хранятся в задних частях зданий, в подвалах… На это может потребоваться не один день, а то и недели.
— Это уже твоя проблема, — отрезал Ричардсон. — Вот только недели я ждать не могу. — Он поманил официанта. — Еще раз то же самое.
— Нет, благодарю, — сказал молодой человек. — Мне достаточно.
— Как хочешь. — Ричардсон кивнул официанту. — В таком случае одну порцию, и все.
Когда официант отошел от них, молодой человек сказал:
— Мне жаль, но, боюсь, ответ будет «нет».
— Мне тоже жаль, — сказал Ричардсон, — потому что твое имя стало приближаться к верхней строке списка. — Помолчал. — Ты знаешь, о каком списке я говорю, верно?
— Да. Знаю.
— Мне немало приходится заниматься подбором кандидатов в члены парламента. Собственно, есть люди, которые говорят, что я, по сути, подбираю всех новых кандидатов из нашей партии, которых потом выбирают.
— Да, я тоже такое слышал.
— Конечно, последнее слово за местной организацией. Но они, как правило, поступают так, как рекомендует премьер-министр. Или как я рекомендую премьер-министру.
Молодой человек промолчал. Он провел по губам кончиком языка.
Брайан Ричардсон тихо сказал:
— Заключаю с тобой сделку. Сделай это для меня, и я поставлю твою фамилию во главе списка. И не на место кого-то из стариков, а на такое, где ты непременно пройдешь.
На щеках молодого человека появились красные пятна, и он спросил:
— А если я не сделаю того, о чем вы просите?
— В таком случае, — мягко произнес Ричардсон, — я гарантирую, что, пока буду в партии, ты никогда не будешь сидеть в палате общин и никогда не будешь кандидатом на какое бы то ни было место, которое ты надумаешь завоевать. Будешь ходить в помощниках, пока не сгниешь, и все деньги твоего отца ничего тут не изменят.
Молодой человек с горечью произнес:
— Вы предлагаете мне начать политическую карьеру с разложения.
— На самом деле я оказываю тебе услугу, — сказал Ричардсон. — Приоткрываю тебе некоторые факты жизни, которые иные люди обнаруживают лишь через многие годы. — Официант снова подошел к ним, и Ричардсон спросил: — Ты уверен, что не передумал и не выпьешь еще?
Молодой человек осушил бокал.
— Хорошо. Выпью.
Когда официант отошел от них, Ричардсон спросил:
— Если считать, что я правильно поступаю, сколько тебе потребуется времени, чтобы добыть то, что мне нужно?
— Ну… — Молодой человек медлил. — Я думаю, пара дней.
— Да не унывай ты! — Брайан Ричардсон похлопал его по колену. — Через два года ты даже и не вспомнишь, что такое вообще было.
— Да, — с несчастным видом сказал молодой человек. — Этого-то я и боюсь.
Глава четырнадцатая«Задержан и депортирован»
С рабочего стола Алана Мейтленда на него смотрел приказ о депортации Анри Дюваля.
…сим приказываю вам быть задержанным и депортированным в то место, откуда вы прибыли в Канаду, или в ту страну, к которой вы принадлежите или гражданином которой являетесь, или в страну вашего рождения, или в страну, которая может быть одобрена…
Со времени специального расследования, проходившего пять дней назад, этот приказ не выходил из головы Алана, так что он с закрытыми глазами мог воспроизвести его по памяти. И он часто повторял слова приказа, пытаясь найти в казенной фразеологии крошечную дырочку, малюсенькую слабость, ямку, в которую можно было бы воткнуть прощупывающий зонд закона.
Но ничего такого там не было.
Он читал каждый вечер до покраснения глаз и до того, что все тело начинало ныть от недосыпа, статуты и старые дела, написанные высокопарным стилем, сначала дюжинами, а потом сотнями, с трудом разбирая их запутанный язык. Большую часть дневных часов Том Льюис сидел с ним в юридической библиотеке Верховного суда, где они просматривали индексы, проверяли сокращения и изучали отчеты о судебных делах в старых, редко раскрываемых томах.
— Я не буду есть ленч, — сказал на второй день Том. — Вдоволь наглотался пыли.
Они пытались найти прецедент, который помог бы доказать, что департамент по иммиграции допустил ошибку при разборе дела Дюваля и, следовательно, решение его противозаконно. Том суммировал: