Сенатор кивнул и положил сигару.
— Я подозревал нечто подобное. Я полагаю, вы понимаете, что Шэрон будет состоятельной женщиной… со своими деньгами.
— Я считал это само собой разумеющимся, — сказал Алан.
— А вы не думаете, что разница в вашем материальном положении может испортить счастливый брак?
— Нет, не думаю, — заявил Алан. — Я намерен трудиться вовсю и сделать себе карьеру. Если мы любим друг друга, глупо было бы, чтобы подобное встало у нас на пути.
Сенатор Деверо вздохнул.
— Вы на редкость разумный и компетентный молодой человек. — Он сидел, сложа перед собою руки; теперь он опустил на них глаза. — Я обнаружил, что хотел бы, чтобы мой сын — отец Шэрон — был похож на вас. К сожалению, он авторитет по части скороходных моторок, таких же женщин и ничего более.
«Ничего тут не скажешь, — подумал Алан, — ничего».
Наконец сенатор поднял глаза.
— Ваши отношения с Шэрон и останутся вашими отношениями. Шэрон сама примет решение, как она всегда делает. Но могу сказать, что, если оно будет в вашу пользу, я не встану у вас на пути.
— Спасибо, — сказал Алан.
Он был благодарен и ошарашен. Столько всего произошло за столь короткое время. Он скоро сделает Шэрон предложение — может, сегодня.
— В качестве итога всего, о чем мы говорили, — сказал старик, — у меня будет одна просьба.
— Если я смогу это сделать, сэр, я сделаю, — ответил Алан.
— Скажите: вы рассчитываете выиграть сегодня в суде ваше дело?
Алан, удивившись, ответил:
— Да, я уверен, что смогу.
— А есть такая возможность, что вы проиграете?
— Всегда есть такая возможность, — признал Алан. — Департамент по иммиграции не сдастся без борьбы, и мне надо будет опровергнуть их аргументы. Но у нас веские аргументы в нашу пользу — куда более веские, чем прежде.
— Предположим — только предположим, — что вы слабовато контраргументируете. Можете вы проиграть… не показывая… что проигрываете намеренно?..
Алан вспыхнул.
— Да, но…
— Я хочу, чтобы вы проиграли, — мягко произнес сенатор Деверо. — Я хочу, чтобы вы проиграли и Анри Дюваль был депортирован. Это моя просьба.
Долго, целую минуту, сказанное доходило до Алана.
Не веря услышанному, напрягши голос, Алан возразил:
— Вы представляете себе, о чем просите?
— Да, мой мальчик, — ответил, тщательно подбирая слова, сенатор. — Считаю, что да. Я понимаю, что прошу о большом одолжении, поскольку знаю, что значит это дело для вас. Но я также прошу вас поверить, что для моей просьбы есть серьезные и весомые основания.
— Скажите мне о них, — потребовал Алан. — Скажите мне, что за основания.
— Вы понимаете, то, о чем мы сейчас говорим, должно остаться между нами, в стенах этой комнаты. Если вы согласитесь, — а я надеюсь, что согласитесь, — то никто, даже Шэрон, никогда не должен узнать, что здесь произошло.
— Основания, — не отступаясь, тихо произнес Алан. — Дайте мне основания.
— Их два, — сказал сенатор, — и я сообщу вам сначала наименее важное. Ваш безбилетник лучше послужит нашему общему делу — и делам таких, как он, — если будет отсюда выдворен, несмотря на все предпринятые в его пользу усилия. Есть среди нас люди, которые становятся великими мучениками. Он — один из них.
Алан спокойно произнес:
— На самом-то деле вы хотите, чтобы в плане политическом партия Хоудена выглядела плохой, так как они вышвырнули Дюваля, а ваша партия выглядела лучше, ведь вы пытались спасти его или по крайней мере делали вид, что пытались.
Сенатор слегка передернул плечами.
— Вы выразили это по-своему, мой мальчик. Я предпочел выразить это по-моему.
— Ну а второе основание?
— Мой старый нос не подводит меня, — сказал сенатор Деверо, — относительно политических потрясений. И сейчас я это чувствую.
— Потрясения?
— Вполне возможно, что вскоре бразды правления перейдут в другие руки. Звезда Джеймса Хоудена тускнеет, а наша разгорается.
— Ваша, — напомнил ему Алан, — а не моя.
— Откровенно говоря, я надеялся, что скоро она станет и вашей. Но на данное время, скажем так, фортуна улыбается партии, председателем которой я имею честь быть.
— Вы употребили слово «потрясения», — не отступался Алан. — Какого рода потрясения?
Сенатор в упор посмотрел на Алана:
— Ваш безбилетник — если ему разрешат здесь остаться — может стать источником больших неприятностей для своих спонсоров. Люди такого рода не умеют приспосабливаться к окружающей обстановке. Я говорю исходя из долголетнего опыта: подобные случаи уже бывали. Если это произойдет, если он собьется с пути, то станет обременительным для нашей партии, превратится в источник неприятностей, каким он является сейчас для правительства.
— Почему вы так уверены, — спросил Алан, — что он, как вы выразились, собьется с пути?
Сенатор Деверо решительно заявил:
— Потому что это неизбежно. При его биографии… в нашем североамериканском обществе…
— Я с вами не согласен, — горячо возразил Алан. — Я не соглашусь с вами, как не согласился бы любой другой человек.
— А вот ваш компаньон мистер Льюис согласился бы. — И сенатор мягко произнес: — Насколько я понимаю, он говорил, что в этом человеке есть червоточина, что он «надломлен» и если вы его высадите, то — цитирую вашего компаньона — он «рассыплется».
Алан с горечью подумал: значит, Шэрон передала их разговор в суде. Представляла ли она себе, что это будет таким образом использовано против него? Возможно. Он почувствовал, что начинает сомневаться во всех окружающих.
— Очень жаль, — холодно произнес он, — что вы не подумали об этом до того, как начать дело.
— Даю вам слово, мой мальчик, если бы я знал, что это приведет к данному моменту, я не стал бы начинать. — Голос старика звучал искренне. И он добавил: — Признаюсь, я недооценил вас. Я и представить не мог, что вы так замечательно преуспеете.
«Надо подвигаться, — подумал Алан, — переменить позицию, пошагать…» Быть может, движение мускулатуры притушит смятение в уме. Отодвинув от стола свой стул, он поднялся и подошел к окну.
Внизу он снова увидел реку. Солнце пробилось сквозь туман. На небольшой волне мягко вздымались и опускались связки бревен.
— Мы часто вынуждены делать выбор, — говорил сенатор, — который причиняет нам боль, но потом мы убеждаемся, что он был самый лучший и самый разумный…
Повернувшись к нему лицом, Алан сказал:
— Я хотел бы, если не возражаете, кое-что прояснить.
Сенатор Деверо тоже отодвинулся от стола, но продолжал сидеть в своем кресле. Он кивнул:
— Всенепременно.
— Если я откажусь поступить так, как вы просите, что из того, о чем мы говорили, — моя адвокатская деятельность, «Лесное хозяйство Деверо»?..
Лицо у сенатора приняло обиженное выражение.
— Я бы предпочел не подводить под это такую базу, мой мальчик.
— А я подвожу, — напрямик заявил Алан. И стал ждать ответа.
— Я полагаю… в определенных обстоятельствах… буду вынужден пересмотреть свое решение.
— Благодарю вас, — сказал Алан. — Я просто хотел ясности.
А сам с горечью подумал: ему приоткрыли обетованную землю, а теперь…
На секунду он заколебался — его так и подмывало уступить. Сенатор сказал: «Никто… даже Шэрон… никогда не должен об этом узнать». И ведь это можно так просто сделать: совершить оплошность, допустить небрежность в аргументации, сделать уступку защитнику противоположной стороны… Его могут покритиковать как профессионала, но он молод — можно прикрыться отсутствием опыта. Такие вещи быстро забываются.
Потом он отбросил эту мысль, словно она никогда не приходила ему в голову.
И ясно, четко он заявил:
— Сенатор Деверо, сегодня утром я намеревался пойти в суд и выиграть это дело. И хочу, чтоб вы знали: я выиграю его, только теперь я десятикратно исполнен такой решимости.
На это не последовало ответа. Сенатор лишь поднял глаза — лицо у него было усталое, словно слишком тяжело все это ему далось.
— И еще одно. — Голос Алана зазвучал резко. — Я хочу, чтобы было совершенно ясно, что я ни в каком качестве вам не служу. Мой клиент — Анри Дюваль, и никто больше.
Дверь в столовую открылась. Вошла Шэрон с листком бумаги в руке и неуверенно спросила:
— Что-то случилось?
Алан указал на чек:
— Это уже не нужно. Можешь вернуть его в Консолидированный фонд.
— Почему, Алан? Почему?
Шэрон открыла рот, лицо ее побелело.
А ему вдруг непонятно почему захотелось сделать ей больно, ранить.
— Твой драгоценный дедушка сделал мне предложение, — со злостью ответил он. — Я предлагаю тебе спросить его об этом. Ты ведь участвовала в деле.
И он неучтиво проскочил мимо нее и помчался к своему потрепанному «шевроле», стоявшему на подъездной аллее. Развернув машину, он быстро поехал к городу.
2
Алан Мейтленд резко постучал в дверь номера Анри Дюваля в отеле «Ванкувер». Через минуту дверь приоткрылась — за ней стояла плотная фигура Дэна Орлиффа. Широко распахнув дверь, репортер спросил:
— Что вас так задержало?
— У меня была другая встреча, — коротко ответил Алан. Войдя, он окинул взглядом уютно обставленную гостиную, в которой не было никого, кроме Орлиффа. — Нам уже пора двигаться. Анри готов?
— Более или менее, — ответил репортер. — Он там одевается. — И он кивнул на закрытую дверь в спальню.
— Я бы хотел, чтобы он надел темный костюм, — сказал Алан. — Это будет лучше выглядеть в суде.
Они купили накануне Дювалю два новых костюма, а также туфли и другие аксессуары на деньги из сложившегося маленького фонда. Костюмы были готовые — их наспех подогнали, и они сидели хорошо. Их доставили вчера поздно вечером.
Дэн Орлифф отрицательно покачал головой:
— Он сказал, что не носит темное. И отдал костюм.
Алан раздраженно переспросил:
— Что значит — отдал?
— То и значит, что я сказал. Там был официант, обслуживающий номера, примерно того же размера, что и Анри. Так что Анри отдал костюм ему. Вот так — взял и отдал. Ах да, он еще прибавил пару новых рубашек и пару туфель.