— Если это шутка, — бросил Алан, — то не очень смешная.
— Послушай, дружище, — предупредил его Орлифф, — какая бы муха тебя ни укусила, нечего вымещать злость на мне. И к сведению, я тоже не считаю это забавным.
Алан состроил гримасу.
— Извини. У меня, наверно, что-то вроде эмоционального похмелья.
— Все это произошло до того, как я сюда явился, — пояснил Орлифф. — Похоже, этот парень приглянулся Анри — в этом все и дело. Я позвонил вниз, чтобы попытаться вернуть костюм, но официант ушел — смена его кончилась.
— А что сказал Анри?
— Когда я спросил его об этом, он пожал плечами и сказал, что у него будет много новых костюмов, он хочет много всего отдать.
— Мы скоро с ним разберемся, — мрачно произнес Алан.
Он подошел к двери в спальню и открыл ее. А там перед большим зеркалом стоял Анри Дюваль в бежевом костюме, белой рубашке, аккуратно повязанном галстуке и начищенных туфлях и изучал себя. Сияя улыбкой, он повернулся к Алану:
— Красиво я выгляжу, да?
Невозможно было остаться равнодушным к его заразительной мальчишеской радости. Алан улыбнулся. Волосы Анри тоже подстрижены — теперь они аккуратно приглажены и разделены пробором. Вчера было много дел: медицинское обследование, интервью для прессы и телевидения, посещение магазинов, примерки костюмов.
— Конечно, ты красиво выглядишь. — Алан постарался говорить строгим тоном. — Но это не значит, что ты можешь отдавать новые костюмы, которые куплены специально для тебя.
Лицо Анри приняло обиженное выражение. Он сказал:
— Человек я отдать — мой друг.
— Насколько я понимаю, — произнес стоявший позади Дэн Орлифф, — они впервые видели друг друга. Анри довольно быстро приобретает друзей.
— Нельзя раздавать свои новые вещи — даже друзьям, — проинструктировал Алан.
Молодой безбилетник надулся как ребенок. Алан вздохнул. Он понял, что будут проблемы с адаптацией Анри Дюваля к новой среде. И громко объявил:
— Пора выходить. Мы не должны опаздывать в суд.
Уже выходя из номера, Алан остановился. Окинув взглядом помещение, он сказал Дювалю:
— Если в суде все пройдет хорошо, мы переведем тебя днем в комнату, где ты будешь жить.
Молодой безбилетник удивленно посмотрел на него:
— А почему не тут? Это место хорошо.
— Не сомневаюсь, — резко сказал Алан. — Но у нас нет таких денег.
Анри Дюваль весело объявил:
— Газета платит.
— После сегодняшнего дня уже нет. — Дэн Орлифф покачал головой. — Мои редакторы уже высказывают недовольство по поводу стоимости. Да, еще одно. — И он сказал Алану: — Анри решил, что отныне мы должны платить ему за фотографии. Он сообщил мне об этом сегодня утром.
Алан почувствовал, что его вновь охватывает раздражение.
— Он же ничего в этом не понимает. И я надеюсь, вы об этом не напечатаете в газете.
— Я-то не напечатаю, — спокойно ответил Дэн. — А вот другие, если услышат, — напечатают. Я советую вам скоро и настоятельно провести разговор с нашим молодым другом.
А Анри Дюваль, улыбаясь во весь рот, смотрел на обоих.
3
У входа в зал суда, где в то утро должны были проходить слушания, стояла целая толпа. Места для публики были уже все заняты — судебные приставы вежливо, но твердо заворачивали новоприбывших. Продираясь сквозь толпу, не обращая внимания на вопросы следовавших за ним репортеров, Алан провел Анри Дюваля через центральную дверь в суд.
Перед этим Алан задержался, чтобы надеть мантию защитника с белым крахмальным воротничком. Сегодня слушание будет проходить по всем правилам — в костюме, требуемом протоколом. Войдя, он обратил внимание на то, как внушительно выглядит просторный зал, обставленный резным дубом, с толстым красным ковром на полу и под стать ковру — с красными с золотом портьерами на высоких арочных окнах. Сквозь венецианские ставни в зал струился солнечный свет.
За одним из длинных столов для адвокатов на кожаных стульях с прямыми спинками уже сидели Эдгар Крамер, королевский адвокат Э.Р. Батлер и юрист корабельной компании Толланд лицом к судье, на чьем кресле под балдахином был королевский герб.
Алан вместе с Анри Дювалем проследовали ко второму столу. Справа от них за столом для прессы было полно народу; Дэн Орлифф, пришедший последним, с трудом втиснулся между остальными. Судебный клерки судебный репортер сидели под возвышением для судьи. С переполненных мест для публики, позади защитников, доносился приглушенный гул голосов.
Посмотрев вбок, Алан заметил, что два других адвоката повернулись к нему. Они улыбнулись и кивнули, и он ответил им на приветствие. Как и в прошлый раз, глаза Эдгара Крамера были нарочито обращены в другую сторону. Через минуту Том Льюис, тоже в мантии, сел рядом с Аланом. Окинув зал взглядом, он неуважительно заметил:
— Напоминает мне нашу контору, только больше. — Затем кивнул Дювалю: — С добрым утром, Анри.
Алан думал, когда лучше сообщить Тому, что гонорара за проделанную работу не будет, что в приступе гордости он отказался от денег, на которые они имели право, какова бы ни была ссора с сенатором Деверо. Возможно, это будет означать конец их партнерству; самое меньшее — им обоим придется тяжело.
Он подумал о Шэрон. Сейчас он был уверен, что она понятия не имела о том, что предложил ему утром ее дед, — потому она и была отослана из комнаты. Останься Шэрон, она возражала бы, как возразил он. А он вместо того, чтобы поверить, усомнился в ней. И он внезапно, чувствуя себя глубоко несчастным, вспомнил, какие сказал ей слова: «Ты ведь участвовала в этом деле». Ему отчаянно захотелось взять их назад. Наверное, она больше не захочет видеть его.
Он вдруг вспомнил. Шэрон сказала, что будет сегодня утром в суде. Он, изогнувшись, оглядел места для публики. Как он и опасался, ее не было.
— К порядку! — возвестил клерк суда.
Должностные лица, защитник и публика поднялись; судья Стэнли Уиллис в развевающихся одеждах вошел и занял свое место на возвышении.
Когда суд уселся, клерк возвестил:
— Верховный суд, тринадцатое января, дело Анри Дюваля.
Алан Мейтленд тотчас вскочил. Быстро произнес вступительное слово и начал:
— Милорд, на протяжении столетий каждый человек, попадающий под юрисдикцию Короны — находись он в стране временно или нет, — имел право припасть к трону и искать справедливости. Собственно, мой клиент как раз и просит о применении Habeas corpus.
Алан знал, что слушание будет юридической формалистикой, когда он и Э.Р. Батлер будут препираться по поводу неясных положений закона. Но Алан заранее решил по возможности использовать все крохи человечности. И теперь он продолжил:
— Я обращаю внимание суда на приказ о депортации, изданный департаментом по иммиграции. — И Алан процитировал по памяти текст: — «…удержаны и депортированы в то место, откуда вы приехали в Канаду, или в ту страну, откуда вы родом или гражданином которой вы являетесь, или в страну, где вы родились, или в такую страну, которая может быть одобрена».
Поскольку человек, утверждал он, не может быть депортирован одновременно в четыре места, следовательно, должно быть решение, какое из четырех мест выбрать.
— Кто должен принять это решение? — задал риторический вопрос Алан и сам же на него ответил — Приходишь к выводу — власти, издавшие приказ о депортации Однако такое решение принято не было — было лишь сказано, что мой клиент, Анри Дюваль, должен быть пленником на корабле.
Эта акция — или отсутствие таковой — привела, как утверждал Алан, к тому, что капитан корабля был вынужден сделать немыслимый выбор между четырьмя предложениями И Алан пылко заявил:
— Ведь это все равно как если бы ваша милость сочли человека виновным в преступлении и сказали. «Я приговариваю этого человека либо к трем годам в исправительном доме, либо к двенадцати ударам палкой, либо к шести месяцам местной тюрьмы и предоставляю любому вне этого зала определить, что это должно быть».
Алан сделал передышку, чтобы глотнуть воды со льдом, которую налил ему Том Льюис, а на лице судьи мелькнула улыбка. Э Р. Батлер за другим столом для защитников с невозмутимым видом записал что-то в своем блокноте.
Алан продолжал — Я заявляю, милорд, что приказ о депортации Анри Дюваля несовершенен, так как не может быть в точности выполнен.
Теперь следовала самая сильная подпорка в его деле, он вставил описание дела «Королева против Ахмеда Синга», прочитав значительную часть отчеркнутых подробностей в томе судебных отчетов, который он принес в суд. В деле 1921 года, если убрать юридические закавыки, канадский судья постановил: нежелательный иммигрант Ахмед Синг не мог быть депортирован исключительно на корабль. Как, утверждал Алан, это не может произойти и с Анри Дювалем.
— По закону, — заявил Алан, — эти две ситуации идентичны. Таким образом, согласно Habeas corpus, приказ этот должен быть аннулирован и мой клиент свободен.
Э.Р. Батлер шевельнулся и еще что-то записал — скоро у него будет возможность на все это возразить и представить свои доводы. А тем временем слова и суждения Алана уверенно текли. Он ведь сказал сенатору Деверо: «Я намерен выиграть…»
Сидя рядом с Э.Р. Батлером, Эдгар Крамер с несчастным видом слушал затягивавшийся процесс.
Эдгар Крамер имел рабочее представление о законе, и его знание, а также инстинкт подсказывали ему, что слушание развивалось неблагоприятно для департамента по иммиграции. Был и второй инстинкт: если приговор будет не в пользу департамента, станут искать козла отпущения. И таковым явно будет он сам.
Он понял это два дня назад, получив краткое и резкое сообщение: «Премьер-министр… крайне недоволен… слушанием дела у судьи… не следовало предлагать специального расследования… ожидает лучшей работы в будущем». Помощник, передававший этот выговор по телефону, казалось, делал это с особым удовольствием.
Эдгар Крамер снова закипел, вспомнив про эту горькую, вопиющую несправедливость. Он был даже лишен элементарной привилегии самозащиты — объяснения лично премьер-министру, что специальное расследование было навязано ему этим судьей и что, поставленный перед двумя немыслимыми ситуациями, он выбрал наименее вредоносное и быстрое решение.