Она держала скрепленные вместе конверты. На верхнем он увидел почерк Эдриена Несбитсона.
— Я возьму их в палату и вынесу на обсуждение.
Он подумал: «Нет смысла откладывать — с ситуацией надо разбираться сразу». И сказал Милли:
— Есть еще одно прошение об отставке, но держите его тут. — Из пачки бумаг, которые держал в руке, он вытянул письмо Харви Уоррендера: — Это мы подержим несколько дней.
Не было смысла рекламировать дополнительный раскол; к тому же отставка Уоррендера была не из-за Акта о союзе. Надо подождать неделю, а потом объявить об отставке по состоянию здоровья. На этот раз будет сказана правда.
В голову ему пришла одна мысль. И он повернулся к Брайану Ричардсону:
— Я хочу попросить вас добыть мне информацию. В последние несколько дней лидер оппозиции принимал неофициальную делегацию из США — двух сенаторов и конгрессмена. Я хочу знать имена, даты, места встреч, кто там был и все, что вы сумеете выяснить.
Лидер партии кивнул:
— Я попытаюсь. Это не составит труда.
Он сможет использовать эту информацию в дебатах против Бонара Дейца, решил Хоуден. Его встреча с президентом была опубликована — встреча Дейца может быть изображена как тайная акция. Если умело придать ей больший размах, от нее станет попахивать заговором. Людям это не понравится, и то, что о ней сообщит он, будет убедительным аргументом. Он отмахнулся от заговорившей совести. Бонар Дейц мог позволить себе быть снисходительным, а премьер-министр, будучи лидером, борющимся за свою жизнь в политике, этого позволить себе не может.
Эллиот Проузи взволнованно произнес:
— Время…
Хоуден кивнул. Он вошел в кабинет и закрыл за собой дверь.
Маргарет, стоявшая у окна, с улыбкой обернулась. Некоторое время назад, когда ее выпроводили из приемной, она почувствовала себя исключенной из разговора, понимая, что будет сказано нечто, не предназначенное для ее ушей. В известном смысле таков рисунок ее жизни — существовали барьеры, за которые она — в противоположность Милли Фридман — никогда не допускалась. Но возможно, в этом она сама виновата — ее не увлекала политика, да и в любом случае время для протестов давно прошло. Она мягко сказала:
— Я пришла пожелать тебе удачи, Джейми.
Он подошел к ней и поцеловал ее.
— Спасибо, моя дорогая. Похоже, нам это понадобится.
Она спросила:
— Все действительно плохо?
— Скоро ведь выборы, — ответил он. — Честно говоря, существует серьезная опасность, что наша партия может проиграть.
— Я знаю, что ты этого не хочешь, — сказала она, — но если это случится, по крайней мере останемся мы.
Он медленно кивнул:
— Порой я думаю, именно это и придает мне силы. — И добавил: — Хотя, возможно, недолго нам осталось жить — русские не дадут.
Он вдруг осознал, как уходит время.
— Если случится, что я потеряю свой пост, — сказал он, — ты ведь знаешь: у нас очень мало денег.
Маргарет печально сказала:
— Да, знаю.
— Будут подарки — возможно, даже крупные суммы. Я решил не принимать.
И подумал: поймет ли это Маргарет? Поймет ли, что к концу жизни — после долгой дороги вверх, от сиротского дома до высшего поста в своей стране — он не может вернуться к подаяниям?
Маргарет протянула руку и сжала его пальцы.
— Не имеет значения, Джейми. — В голосе ее звучало волнение. — О, я считаю это позором, что премьер-министры должны быть бедными, после того как ты отдал всего себя стране и сделал столько всего бескорыстно. Быть может, настанет день, когда кто-то это изменит. Но для нас это не имеет значения.
Он почувствовал благодарность к ней и любовь. И подумал: насколько может хватить щедрости и веры? Он сказал:
— Есть еще кое-что, о чем мне следовало тебе сказать годы назад.
И протянул ей старую программу съезда, которую принес ему Бонар Дейц, — той стороной, где был написан текст.
Маргарет внимательно прочла.
— Откуда бы это ни пришло, — сказала она, — я считаю, что ты должен теперь это сжечь.
Он с любопытством спросил:
— Это не вызывает у тебя протеста?
— Да, — ответила она, — в определенном смысле вызывает. Ты мог бы по крайней мере довериться мне.
— Мне, наверно, было стыдно.
— Что ж, — сказала Маргарет, — могу понять. — И, поскольку он молчал, добавила: — Если тебе от этого станет легче, хотя я не думаю, что бумага что-то меняет, кроме как для Харви Уоррендера. Я всегда считала, что тебе была предназначена такая доля, предназначено делать то, что ты делал. — Она вернула ему бумагу и мягко добавила: — Каждый совершает что-то плохое и хорошее. Сожги ее, Джейми. Ты уже давно это ликвидировал.
Подойдя к камину, он зажег спичку, и вспыхнула бумага. Он держал ее за уголок, пока пламя не добралось до руки. Тогда он бросил бумагу, увидел, как она вся сгорела, и каблуком превратил ее в пепел.
А Маргарет что-то искала в сумке. Наконец вытащила квадрат печатной бумаги и сказала ему:
— Я увидела это в сегодняшней утренней газете. И вырезала для тебя.
Он взял у нее бумажку и прочитал: «Для родившихся под знаком Стрельца сегодня успешный день. Удача поворачивается…»
Не докончив чтения, он скомкал бумагу.
— Мы сами создаем свои богатства, — сказал он. — Я создал свое, женившись на тебе.
Без трех минут четыре Артур Лексингтон стоял в правительственной гостиной.
— Лихо вы это раскроили, — сказал министр внешних сношений.
Джеймс Хоуден кивнул:
— Немало пришлось потрудиться.
— У меня плохие новости, — быстро произнес Лексингтон. — Сразу после вашего выступления Несбитсон и остальные пятеро намереваются выйти из палаты.
Это было последним ударом. Раскол кабинета министров при шести подавших в отставку — это достаточно серьезно. А чтобы бывшие министры к тому же ушли из палаты — окончательно порвали с правительством и своей партией, — это уже похоже на катастрофу. Какой-то один член парламента еще может раз в поколение уйти из палаты в высокодраматичный момент. Но чтобы четверть кабинета министров…
Хоуден мрачно подумал: это — как ничто другое — сосредоточит внимание на оппозиции Акту о союзе и ему самому.
— Они внесли предложение, — сказал Лексингтон. — Если вы отложите объявление, они приостановят свою акцию, пока мы снова не встретимся.
На секунду Хоуден заколебался. Хотя и поздно, но он все еще может успеть позвонить в Вашингтон. У Милли прямая линия…
Затем он вспомнил слова президента: «Время не терпит. Расчет, разум, логику — мы все использовали… Если у нас еще есть время, то благодаря Божьей воле… Я молюсь, чтобы нам был дарован год… Самое лучшее для наших детей; для их еще не родившихся детей…»
И он решительно заявил:
— Ничего откладывать мы не будем.
— Так я и думал, — спокойно произнес Лексингтон. И добавил: — Я полагаю, нам следует идти.
Зал палаты общин был забит до отказа — ни одного свободного места внизу, да и все галереи заполнены. Каждый дюйм зала был до предела занят — публика, пресса, дипломаты, почетные гости. Зал волновался, когда вошел премьер-министр с Артуром Лексингтоном позади. Выступавший член парламента с задних скамей правительственной стороны, глядя на часы и памятуя указания партийных вождей, заканчивал свою речь.
Джеймс Хоуден вторично за день поклонился спикеру палаты и занял свое место. Он чувствовал это множество глаз, смотревших на него. Скоро, когда заработает пресса и телетайпы начнут выплевывать срочные сообщения, на него будет смотреть вся Северная Америка, даже весь мир.
Над собой, на галерее для дипломатов, он видел советского посла, сидящего напряженно, без улыбки; посла США Филиппа Энгроува; высокого комиссара Великобритании; послов Франции, Западной Германии, Италии, Индии, Японии, Израиля… и с дюжину других. Сегодня вечером отчеты пойдут по телеграфу и с курьерами во все основные столицы.
В галерее спикера послышался шелест, когда Маргарет проходила на свое место в первом ряду. Она посмотрела вниз и, встретившись взглядом с мужем, улыбнулась. Напротив центрального прохода расположился Бонар Дейц, внимательный, выжидающий. Сгорбившись, за Дейцем сидел калека Арнолд Джини с горящими глазами. На правительственной стороне, справа от Хоудена, с легким румянцем на щеках сидел Эдриен Несбитсон, расправив плечи, и тупо смотрел перед собой.
Рассыльный уважительно положил перед премьер-министром записку. Она была от Милли Фридман. «Объединенная сессия конгресса собралась, и президент вошел в Капитолий. Он задержался из-за приветствовавших его толп на Пенсильвания-авеню, но речь начнет вовремя».
«Задержался из-за приветствовавших его толп». Джеймс Хоуден почувствовал приступ зависти. Сила президента держалась твердо и возрастала, в то время как его сила таяла.
И однако же…
Никогда — до последнего часа — не считай, что ты проиграл. Если он пойдет ко дну, то будет бороться до конца. Шесть членов кабинета министров — это еще не вся страна, и он обратится к народу, как делал раньше. Быть может, он все же сможет выжить и выиграть. В нем появилась сила и уверенность.
Четыре секунды до четырех. Палата общин затихла.
Здесь бывало порой буднично — скука, заурядность, мелкие перебранки. Но палата при необходимости могла проникнуться осознанием большого события. Это и произошло сейчас. Наступил момент, который запомнит история, сколько бы лет у истории ни осталось.
«В известной мере, — подумал Хоуден, — мы — зеркало самой жизни и, несмотря на нашу малость и слабость, достигаем таких высот, на какие человеческие существа способны подняться. Такой высотой является свобода — в любой ее форме и достигнутая любой ценой. И если, чтобы удержать большее, надо пожертвовать меньшим, такую жертву следует принести».
Он изо всех сил постарается найти слова, которые укажут нужный путь.
Высоко наверху, на башне Мира, пробили часы.
Спикер возгласил:
— Премьер-министр.
Не спеша, не зная, что принесет будущее, Хоуден поднялся для выступления в палате.