– А можно на него как-то повлиять? – уточнил Шмидт. – Купировать эти… припадки каким-нибудь препаратом?
– Об этом еще рано говорить, – ответил Суонн, и Фельдман согласно кивнула.
– Мы делаем только первые шаги, господа, – сказала она. – Мы понятия не имеем, как Фэйн отреагирует даже на обычные болеутоляющие, что отпускаются без рецепта. Если он разойдется настолько, что станет опасным для себя и окружающих, можно попытаться его усыпить, но даже в этом случае я бы не торопилась с какими-то процедурами. Это совершенно неизученное заболевание, если его вообще можно считать заболеванием. Больше всего меня беспокоит то, какие яркие у Фэйна симптомы. Наследственные особенности внезапно не проявляются. С ним это происходит уже давно, по крайней мере несколько недель, а то и месяцев. Это неприятная новость, поскольку дает пищу различным домыслам.
В наступившей тишине все трое переваривали сказанное.
Суонн догадывался, что мысли у них одни и те же. Невеселые мысли, тревожные. Первым заговорил Шмидт:
– Если Фэйн – нулевой пациент, – спросил он, – значит ли, что он такой не один?
Фельдман собралась ответить, но дверь кабинета резко распахнулась, и на пороге появился Риддл, одной рукой цепляясь за дверную ручку, другой сжимая собственное горло.
Или то, что от него осталось.
Риддл шевелил губами, пытаясь выговорить какое-то слово. Имя.
Но с таким горлом это уже было бесполезно. Из-под пальцев толчками хлестала кровь.
Фельдман закричала. Суонн тоже.
Шмидт вскрикнул от ужаса и ярости, рывком засучил штанину и выхватил из кобуры на голени миниатюрный запасной пистолет тридцать второго калибра. Он передернул затвор и прицелился, как раз в тот момент, когда у Риддла подкосились ноги.
– Фэйн! – закричал Суонн.
И они бросились в коридор, где уже творился сущий ад.
– 26 –
12 октября, 22:45, Больница Беллвью.
Ноль дней до события В.
– Не высовывайся, – приказал Шмидт, но Суонн не отставал от него ни на шаг. Суонну вовсе не хотелось туда – так бы и убежал куда глаза глядят, спрятался в укромном уголке, но тело не желало внимать робким доводам рассудка, и Суонн несся по коридору вслед за детективом.
Где-то впереди сработала сигнализация, кругом с воплями носились люди. Пациенты в отдельных палатах выли, как собаки.
К палате Фэйна вел длинный, извилистый кровавый след. Врачи и медсестры жались к стенам, у многих халаты были в кровавых пятнах.
Когда они завернули за угол, Шмидт споткнулся о тело, распростертое на полу и упал. Это была медсестра. Голова свернута набекрень под неестественным углом, вместо трахеи сплошная рваная рана. Застывшие глаза смотрели в потолок, и Суонн, рухнув рядом с ней на колени, сразу понял, что помочь ей уже невозможно.
Шмидт стоял на коленях с пистолетом в одной руке и мобильником в другой, и орал в трубку, вызывая подкрепление спецназа.
«Боже всемогущий», – подумал Суонн, потянувшись, чтобы закрыть глаза медсестры. В кино всегда так делали. Он провел пальцами по векам, и они закрылись, но стоило их отпустить, как они открылись опять. Суонн, словно ужаленный, отдернул руку.
Все двери в коридоре были открыты. Из нескольких палат выглядывали пациенты, в основном, перепуганные до чертиков, но некоторые даже смеялись. Один указал на тамбур, ведущий в соседнее крыло.
– Оно помчалось туда, – сказал пациент тихим срывающимся голосом.
«Оно, – подумал Суонн. – Не он».
Пациент добавил:
– С ним была девушка, оно ее поволокло туда.
Боже.
Шмидт сунул мобильник в карман, с трудом поднялся на ноги и поспешил к двойным дверям. Они были закрыты, но там было маленькое окошко из оргстекла. Шмидт мельком заглянул в окошко и тут же пригнулся, словно уворачиваясь от пули.
– Видели его? – прошептал Суонн.
– Нет.
Обливаясь потом, Шмидт сжимал пистолет обеими мускулистыми руками, но дрожь унять не удавалось.
– Долго еще ждать вашу подмогу?
За дверями раздался пронзительный крик. Женский визг, громкий и отчаянный, полный ужаса. Суонн никогда не слышал в голосе столько страха.
– Хрен они успеют, – прорычал Шмидт, резко развернулся, пинком распахнул дверь и бросился в коридор.
Суонн ринулся за ним и как раз добрался до двери, когда прогремел первый выстрел, и тут же послышался еще один крик, уже мужской.
Это был не Фэйн.
Это был голос Шмидта.
Второго выстрела не последовало.
Даже сквозь рев сигнализации Лютер Суонн расслышал вой приближающихся сирен, заглушаемый грохотом собственного сердца.
– 27 –
12 октября, 22:51, Больница Беллвью.
Ноль дней до события В.
Суонну пришлось собрать всю волю в кулак, чтобы заглянуть в окошко на двери.
Он увидел троих. Три фигуры.
Сначала симпатичную азиатку, съежившуюся на полу и оцепеневшую от страха. Ее одежда вся была перепачкана кровью, только непонятно, своей или чужой. Потом он увидел Джерри Шмидта, свисающего навзничь поперек каталки с раскинутыми руками, бесполезный уже пистолет повис на подергивающемся правом указательном пальце. Он весь дергался в конвульсиях, непроизвольно суча ногами в предсмертной агонии.
И тут он увидел Майкла Фэйна, или чудовище, которое раньше было Фэйном, склонившееся над детективом и раздирающее его горло клыками. Все вокруг было залито кровью.
Это зрелище можно было описать одним словом.
Кровь.
Кровь и смерть.
Неожиданно Фэйн поднял голову и через весь коридор, сквозь маленькое окошко уставился Суонну прямо в глаза. Он оторвался от умирающего детектива, роняя с губ капли крови.
И расплылся в улыбке.
Даже если в твари и осталось хоть что-нибудь человеческое, разглядеть это за звериным оскалом было уже невозможно.
Суонн видел только чудовище.
Вампира.
Поглаживая изорванные, брызжущие кровью сосуды, вампир прорычал лишь одно слово:
– Мое.
Суонн застыл как вкопанный, захваченный врасплох, пораженный бездонной тьмой этих глаз.
Суонн стоял, словно примерзнув к месту, околдованный мощью тех черных-пречерных глаз. В этой новой реальности он чувствовал себя беспомощным, растерянным и никак не мог отвести взгляда от чудовища, реального воплощения того, на изучение чего он потратил всю свою жизнь. Иногда он втайне мечтал, чтобы они существовали на самом деле. Они стали его кумирами, воспетыми в его работах, смыслом всей жизни. И вот оказалось, что это не миф и не легенда, не герой фильма или сказки.
Наяву.
Рядом.
Сейчас.
– Боже…
Слова Шмидта, сказанные буквально несколько минут назад, вдруг всплыли в памяти с устрашающей ясностью: «Если Фэйн – нулевой пациент, значит ли, что он такой не один?»
Суонн все не мог сдвинуться с места, даже когда со стороны лестниц в коридор ворвались вооруженные автоматами рослые люди в черных бронежилетах. Он не протестовал, когда его оттолкнули в сторону, проходя мимо. Он настолько оцепенел от ужаса, что был не в состоянии пошевелиться или вымолвить хоть слово. Какой-то полицейский заставил его лечь на пол, он подчинился без малейшего возражения, и тут все прочие звуки потонули в грохоте автоматных очередей.
– 28 –
Секокус, Нью-Джерси, Настоящее время.
26 дней после события В.
После пятого гудка Лютер Суонн взял мобильник. Его телефон просто разрывался недели напролет. Он подумывал даже сменить номер. Или вообще выбросить чертову игрушку.
Но на экране отобразился знакомый номер.
– Алло, – спокойно произнес он.
– Лютер?..
– Элис? Как вы?
– О боже, Лютер, – тоненьким голоском пропищала доктор Фельдман. – Где вы?
– Я в Лос-Анджелесе, – ответил он. – Просматриваю отчеты. Пока… ничего.
– Нет, – настойчиво потребовала она. – Включите новости. Боже, Лютер… Детройт, Мехико, Каир…
– Что? О чем вы?
Фельдман всхлипывала.
– Они везде, Лютер. Господи… Они повсюду.
Смерть на дороге. Часть 2
– 8 –
Проклятье. Томпсон так и не стал «своим» после убийства Мончо, потому что он никому не рассказал о его возвращении с того света, не рассказал и о превращении Мончо в вампира. Уж в этом-то сомнений не было. Не рассказал даже Бобби: тому начали повсюду мерещиться вампиры – за прилавком винной лавочки, за баранкой школьного автобуса, среди пассажиров автобуса. Бобби видел, как по ночам они пролетают на фоне луны, слышал, как пьют кровь у последних уцелевших коров и кур.
Всем, казалось, уже было понятно без слов, что Бобби сходит с ума.
Несмотря на заверения Лютера Суонна, что вампиры не умеют летать, Бобби заявлял, что видел их над своим домом, пролетавшими целыми косяками, как гуси, что улетают зимовать на юг. Никто Бобби не перечил.
Все только многозначительно переглядывались.
Посреди ночи Бобби выскакивал из дома в одних джинсах, размахивая винтовкой, и ночное небо озарялось вспышками выстрелов. Однажды ночью он убил кошку, другой раз убил старика, утверждая, что тот был вампиром. Говорил, что по ночам Мендоса заглядывали в окна, глумились над ним и угрожали выкрасть своих детей, чтобы обратить их в вампиров и воссоединиться на веки вечные. Он вроде решил разобраться с ними, а вместо этого погиб старик.
Мендоса больше никто не видел. Пигалица с Мануэлем, если даже и слышали о ночных выходках Бобби, то виду не подавали. Или, может, забыли, что вампиры, о которых он говорит, когда-то были их родителями. Кресты на стенах и бирюзовой двери дома Морриси все прибывали – Бобби уверял, что они отпугивают вампиров, несмотря на заверения Юки Нитобе, что это не так.
Со временем Пигалица стала все больше времени прооводить с Уокером, к величайшему огорчению «Мэнни», и Томпсон его понимал. Никто другой не уделял ему особого внимания. Сначала Мануэль таскался за сестрой целыми днями и ночами. Потом демонстративно не замечал, делая вид, что скорешился с байкерами. Томпсон понимал, что так из него вырастет очередной беспредельщик, но даже не думал вмешиваться. Нянчиться с Мануэлем в его обязанности не входило.